его зубной щеткой.
     Борис откупорил  бутылку  шампанского.  Надев  свои  новые
обручальные кольца, они расположились на диване и строили планы
на  будущее.  Увидев  на  пиджаке  Бориса  маленький спортивный
значок, Нина улыбнулась:
     -- А у меня тоже есть значок.-  Она  приложила  пальчик  к
подбородку,-- Посмотри...
     С  левой  стороны  на  подбородке  девушки  был  небольшой
круглый шрам, величиной так с монету. Шрам  этот,  видимо,  был
глубоким,  так  как тело в этом месте опускалось, как пустое, а
кожа слегка сморщилась и побелела, как  после  зарубцевавшегося
ожога.
     -- Что это такое?- спросил он.
     --  В детстве у меня здесь было родимое пятно,-- объяснила
Нина.-- Но слишком большое и  черное.  Когда  мне  было  восемь
леть, папка испугался, что это будет портить мою внешность. Ну,
пошли  к  доктору  и  вырезали.  Но  эта  штука оказалась очень
глубокая. И, чтобы вырезать с корнем, пришлось резать до кости,
а потом еще прижигать ляписом. Поэтому и след остался.
     Борис медленно потягивал свое шампанское.
     -- У меня и еще одно такое пятно есть,-- честно призналась
Нина.- Сейчас я тебе покажу.
     Она расстегнула кофточку, опустила лифчик и деловито,  как
на   медосмотре,   обнажила   правую  грудь.  С  очаровательным
бесстыдством она полюбовалась сама собой и ткнула мизинчиком:
     -- Видишь...
     Чуть пониже соска было черное родимое  пятно  величиной  с
хорошую черешню. Не слишком большое, но и не слишком маленькое.
Жених протянул было руку, но невеста хлопнула его по пальцам:
     --  Ты что, глазам не веришь?-- Она застегнула кофточку.--
Товар лицом, без обмана. Это я тебе нарочно показываю, чтобы ты
потом не говорил, что я от тебя что-нибудь скрывала.
     Несмотря  на  все  Нинины  шалости,  обручение  получалось
немного натянутое. Борис молчал и словно вспоминал что-то. Нина
положила ему голову на плечо:
     --  Что  это у тебя такой скучный вид? Впрочем, с княгиней
Лизой тебе было, конечно, веселей. А я, дура, тогда  в  подушку
плакала.
     Она  посмотрела  на  золотые  часики,  которые  ей подарил
Борис, и сладко зевнула,
     -- Ну  что  ж,  хорошего  понемножку.  Поехали  домой.  На
следующий  день Борис заехал в дом злого добра, где под золотым
петушком обитал красный папа Максим Руднев. В кабинете  Максима
было  тихо  и пусто. В аквариуме на письменном столе плескались
глупые золотые рыбки. С легкой досадой на душе Борис, как  Фома
Неверный, опять полез по средневековым книгам про Бога, дьявола
и нечистую силу.
     Вот  ученые иезуиты сообщают, что Бог -- это очень просто,
это просто любовь. Ладно, допустим. Но доказательство
     этой аксиомы иезуиты берут из обратного.  Вот  посмотрите,
например,  на ведьм и ведьмаков. Подписывая договор с дьяволом,
они платят за это высшим божеским даром, даром  любви.  Поэтому
они якобы совершенно не способны любить. Ни в прямом смысле, ни
в переносном. Ни так, ни этак. Ни телом, ни душой.
     Хм,  и  Нина  судорожно  жалуется,  что  она хочет любить,
хочет, но... Словно ей что-то  мешает.  Щебечет,  захлебываясь,
про   какую-то   другую   любовь,   но...   что-то  скрывает  и
недоговаривает.  Так  что  же?  Считать  Нину  только   поэтому
ведьмой?
     В  справочниках  по  сатановедению  стоит,  что  договор с
дьяволом может быть на несколько лет или на  всю  жизнь  и  что
подписывается он кровью: "Иногда, в случае тех, кто еще молоды,
договор  заключается на короткое время, но потом он в с е г д а
возобновляется".
     Сбоку приписка рукой красного папы Максима Руднева:
     "Это фрейдовская "девическая влюбчивость",  которая  якобы
совершенно безопасна".
     Итак,  отец  психоанализа  -- папа Фрейд говорит совсем не
то, что средневековый папа  Иннокентий  Восьмой  и  его  ученые
монахи.   Кому  из  них  верить?  Средневековым  суевериям  или
современной науке?
     Однако средневековые монахи не сдавались. Они  утверждали,
что  после подписания договора с дьяволом этот хитрец старается
припечатать на теле ведьм и ведунов свою  специальную  печать--
"особенно на тех, от кого он ожидает постоянства".
     Эта  печать  дьявола  или  метка ведьмы представляет собой
нечто вроде черного или красноватого родимого  пятна  различной
формы  и  оттенков.  Иногда  в  этом  месте тело опускается как
пустое.
     Ага, вот оно -- в этом месте тело опускается  как  пустое!
Просто средневековые красотки, так же как и Нина, вырезали свои
родимые  пятна. Вполне естественно. А ученые монахи называли их
ведьмами и отправляли на костер.
     "Это потому, что  монахи  женщин  не  любят,-  думал  Фома
Неверный.- Но я-то не монах!"
     Все  это  самые  обычные родимые пятна, пигмент на коже, у
одних больше, у других меньше. Вон у комиссара Соси Гильруда не
то что пятно, а весь бок черный, как у негра. Хорошо, что  Сося
не  родился  в  средние века. А то поджаривался бы он на костре
инквизиции.
     Фома Неверный пробежал глазами по писаниям Роберта  Хинка,
настоятеля  церкви  в  Аберфойле,  который  в 1691 году в своем
трактате "Тайное содружество" писал так:
     "Печать дьявола у  женщин  ставится  чаще  всего  в  самых
укромных местах -- на груди или половых органах".

     "Тьфу,   черт!--   подумал  Борис.--  На  груди  --  опять
совпадение".
     Значит, с такой меткой на груди в средние века  Нина  тоже
попала  бы на костер. Хорошо, что она родилась в 20 веке, когда
миром правит не папа Иннокентий Восьмой, а добрый папа Фрейд.
     Быстро летит время, а особенно когда люди влюблены.  Нужно
было   уже   готовиться  к  отъезду,  и  Борис  предложил  Нине
переговорить с родителями. Но она решила, что лучше сделает это
сама.
     -- Приезжай завтра к нам на ужин,-- сказала она.-  Там  мы
все и обсудим.
     В    переулке    Энтузиастов   атмосфера   была   немножко
напряженная.  Милиция  Ивановна  накрывала  стол  к   ужину   и
старалась не смотреть по сторонам. Акакий Петрович, как обычно,
дремал  в  своем  продранном  зеленом  кресле,  зажав  в кулаке
баночку с пилюлями против меланхолии.
     В ожидании ужина Нина поманила жениха в свою  комнату.  Ту
сумаю,  которая раньше запиралась от него так тщательно, словно
там мастерская фальшивомонетчиков. Закрыв дверь, Нина  села  на
кушетку, поджала под себя ноги и сразу приступила к делу:
     --  Я люблю тебя, Борькин, и хочу быть твоей женой. В этом
нет никакого сомнения. Но перед этим нам  нужно  еще  о  многом
поговорить...
     -- О, конечно,-- согласился жених.
     -- Так вот... Первое... Перед тем, как жениться на мне, ты
должен считаться с возможностью развода.
     --  Откровенно  говоря,  об  этом  я не думал. -- Так вот,
подумай.
     -- Но почему?
     -- Я очень и очень требовательна к себе и  моему  мужу.  И
может  быть,  мы не сойдемся характерами. Теперь второе. Как ты
думаешь обставить свою... или, скажем, нашу квартиру в Вене?
     -- Ну, это мы решим совместно.
     -- Хорошо. Как насчет спальни?
     -- О, на этот счет не беспокойся. В Вене  есть  прекрасные
двуспальные гарнитуры.
     --   Вот   этого-то   я  и  боялась.  Ни  в  коем  случае!
Категорически!
     -- Но почему?
     -- Это ужасно безвкусно! И старомодно,  и  непрактично.  И
вообще глупо. Кроме того, я люблю свободу.
     -- А как же ты хочешь?
     -- Сделаем в смешанном стиле. Модерн!
     -- То есть?
     --  Так,  чтобы спать в отдельных комнатах. И будем ходить
друг к Другу в гости. То ты ко  мне,  то  я  к  тебе.  Как  все
культурные люди. Понимаешь, чтобы у нас была свобода. Во всяком
случае, на первое время. А там посмотрим.
     Пока  Нина планировала их будущую жизнь, жених сидел рядом
и любовался ею. Вот оно, так  близко:  высокая  девичья  грудь,
тонкая  талия,  полные  красивые  ноги и тяжелые бедра здоровой
самки.  Ни  много,  ни  мало.  Как  раз  то,  что  в  искусстве
называется  каноном.  Не женщина, а богиня. Нежная шея в вырезе
белой блузки и такая холеная, почти  прозрачная  кожа,  которую
так  хорошо  целовать. Да, лучшего не найдешь. И все это теперь
его. И он опять чувствовал себя любимцем богов.
     -- Теперь третье,-- продолжала богиня.-- Я  не  хочу  быть
просто  домашней  хозяйкой.  Я хочу еще поучиться и поработать.
Поэтому я не хотела бы сразу иметь детей.  Ну,  скажем,  первые
три года. Как насчет этого?
     Любимец богов пожал плечами:
     --  О  таких  подробностях я, признаться, не думал. Обычно
женщины первые хотят детей. А мне в общем не к спеху.
     --  Вот  и  прекрасно.   Тогда   подождем   лучше   годика
четыре-пять.  Ведь  у  большинства людей дети получаются просто
потому, что они не, знают, как этого избежать.  Но  мы-то  люди
культурные.
     --  Хорошо,--  сказал  любимец богов.-- Теперь у меня один
вопрос. Через неделю я должен улетать. Как ты?
     -- Так быстро я не могу. Сначала мне нужно вылечить папку.
Иначе он тут один с ума сойдет. Потом мне нужно еще разделаться
с работой. Я приеду позже.
     -- Но тогда нам нужно зарегистрироваться.
     -- Зачем? Мы сделаем это в нашем посольстве  в  Вене.  Это
будет   даже   оригинальней.  Но,  имей  в  виду,  пока  мы  не
зарегистрируемся  и  пока  ты   не   устроишь   квартиру,   как
полагается,  жить  я с тобой не буду. Ведь княгиня Лиза с мужем
тоже в Вене. На первое время я остановлюсь у них.
     -- 0-ох,-- вздохнул  любимец  богов.-  Опять  эта  чертова
княгиня Лиза.
     Потом  они стали обсуждать, как будет выглядеть их будущая
квартира. Вдруг богиня встрепенулась:
     -- Да, самое главное чуть  не  забыла.  Я  еще  хотела  бы
изучить другую специальность.
     -- Какую?
     -- Искусственное осеменение...
     -- Что-о-о?
     --  Что  же  тут  такого  особенного,--  мягко  улыбнулась
богиня.-- Это теперь очень модно  --  искусственное  осеменение
животных.
     -- Так ты что, хочешь стать зоотехником?
     Нина  только  приоткрыла  ротик, чтобы ответить, как дверь
распахнулась,- и на пороге появился Акакий  Петрович.  Все  это
время  он  подслушивал  под  дверью  и  теперь  решил, что этот
разговор пора прервать.
     -- Нина, тебя мама зовет,-- сказал он.
     Выпроводив  дочь,  Акакий  Петрович  посмотрел  на  своего
будущего зятя меланхолическими глазами и, как печальный Пьерро,
просительно потянул его за рукав:
     --  Борис  Алексаныч, и моя жена, и я сам, не говоря уже о
Нине, все мы вас-очень любим. Но... не забирайте от нас Нину...
     -- Акакий Петрович, но ведь она уже не ребенок.
     --  Да,  но  для  нас  она  еще  ребенок...   Единственный
ребенок...  Единственное  содержание жизни. У вас еще вся жизнь
впереди, а нам,  старикам,  немного  осталось..  Подождите  еще
годик... Только один маленький годик...
     Под  носом  у  Акакия  Петровича поблескивало что-то вроде
слез.
     -- Мне трудно вам что-нибудь обещать,-- сказал Борис.
     -- Потом, поверьте мне, вы еще не  знаете  Нину...  Она
не  такая,  как  другие...  Вам  будет  с ней очень и очень
трудно...
     Борис  молчал,  а  Акакий   Петрович,   чуть   не   плача,
уговаривал:
     --  Я боюсь, что Нина будет с вами очень несчастна... И вы
будете с ней только несчастны... Как бы вам это сказать...  Она
совсем  не  то,  что  вы  видите...  Она человек совсем другого
типа... Она... как бы вам это сказать...
     В этот момент дверь опять с треском распахнулась  --  и  в
комнату влетела Нина:
     --  Довольно вам тут сплетничать. Пошли ужинать! За ужином
папа съел двойную порцию своих пилюль против меланхолии. Мама с
папой не разговаривала и  глотала  аспирин.  За  столом  царило
неловкое  молчание,  словно  в воздухе висела какая-то тайна. И
весь ужин немножко смахивал на тайную вечерю.
     Узнав, что Борис женится  на  Нине,  комиссар  дома  чудес
долго тряс ему руку:
     --  Ну,  поздравляю!  И  красавица, и умница, и из хорошей
семьи.-- В глазах парт-Мефистофеля светилась честная радость.--
Тебе очень и очень повезло. Желаю тебе с Ниной счастья!
     За день до отлета Борис заехал в дом под золотым петушком.
Он хотел посоветоваться с Максимом, но тот был  в  отъезде.  За
окном  свистел  ветер  и  стучал  ветками  деревьев в витражи с
темными ликами святых. На полках молчаливо поблескивали  книги,
где  красивый  папа собирал свою мудрость и где хранились ключи
счастья и несчастья, ума и безумия, жизни и смерти.  Те  ключи,
которые называют Богом и дьяволом.
     Борис  вспомнил  свою  первую встречу с Максимом, когда он
собирался писать книгу о гомо совьетикус и когда они спорили  о
книге  философа Дени де Ружмона "Роль дьявола". Он взял с полки
этот новейший справочник по  сатано-ведению  и  невольно  опять
почувствовал себя как Фома Неверный.
     "Дьявол  опасен  не  тогда, когда он показывается и пугает
нас, а только  тогда,  когда  мы  не  способны  увидеть  его,--
фантазировал  философ.-- Дьявол не умеет любить и не любит тех,
кто любит... Там, где любовь фальцифицируется, вы  узнаете  его
по его плодам".
     Фома Неверный перелистнул несколько страниц.
     "Здесь  встречаются  все экстремы -- ненависть и нежность,
радость и печаль, мудрость и безумие, жизнь и смерть... Крайняя
неустойчивость положений и суждений... Ад страсти,  которая  не
имеет  другой  цели,  кроме  несчастья... Дьявол -- это никто и
ничто, которое рождает лишь ничто".
     "Ох,   эти    мне    философы,--    подумал    Фома
Неверный.-Вместо  того  чтобы  сказать  просто и ясно, накрутят
такого,  по  ту  сторону  добра  и  зла,  что  и  сам  черт  не
разберется".  И  он  опять  полез  по  книгам, где спорили папа
Иннокентий Восьмой и папа Фрейд.
     Кот Васька прыгнул на стол и улегся погреться под  лампой.
Виляя  хвостом,  пришла немецкая овчарка и сочувственно лизнула
ему руку.  Около  полуночи  Фома  Неверный  захлопнул  книги  и
погладил собаку по голове:
     --  Ну  что  ж, Рексик, посмотрим, кто из них прав -- папа
Иннокентий или папа Фрейд...
     Провожая  Бориса  в  аэропорт,  Нина  сидела  в  такси   и
сосредоточенно крутила свое обручальное колечко.
     -- Когда же ты приедешь?-- спросил он.
     -- Вот только вылечу папку,-- она погладила его по руке,--
и сразу приеду.
     Потом она подумала немножко и шепнула:
     --  Если  будет  невтерпеж,  можешь  мне даже изменять. Но
только  телом.  А  душа  чтоб  моя  была.   Видишь,   какая   я
либеральная?
     Когда  дали сигнал на посадку и пассажиры стали выходить к
самолету,  Нина  прижалась  к  Борису  и  протянула  губы   для
прощального  поцелуя.  В  глазах  девушки стояли крупные чистые
слезы. В первый раз за все время Нина плакала. Кругом торопливо
сновали люди. На взлетной дорожке ревели моторы самолета.
     -- Жди меня,-- шептала  она  сквозь  слезы,--  Обязательно
приеду... На девяносто девять процентов...
     После отъезда Бориса Руднева председателем дома чудес стал
его заместитель  Мушер  Дундук.  Если  сам  Мушер был человеком
довольно простым, то зато его жена Диана была женщиной довольно
сложной. Как говорится, дамой с фокусами.
     Вся беда в том,  что  у  Дианы  был  избыток  энергии.  До
замужества,   когда   Диана   была  шансонетной  певичкой,  она
распыляла эту. энергию на сцене -- бегала там в полуголом виде,
махала ручками и дрыгала ножками. А после замужества от избытка
энергии она устраивала сцены своему  мужу.  Недаром  наши  деды
говорили, что жениться на шансонетках -- это гиблое дело, будет
у  тебя  не  жизнь,  а  сплошной  кордебалет.  И  вот  такой-то
кордебалет получился у Мушера.
     Роста  Диана  была  небольшого,  но  с  формами   хорошего
гимнаста.  Волосы  черные  и  жесткие, как конская грива. Глаза
темные и с этакой искоркой. Кожа смуглая, как у  цыганки,  и  с
такими  конопушками,  словно  она  загорала  через решето. Но в
общем личико вполне симпатичное.
     Только вот нижняя челюсть и зубы были у Дианы в  точности,
как  у  щуки.  И  в  жизни  она тоже была очень-таки зубастая и
языкастая. Поэтому когда чудики из дома чудес  познакомились  с
ее  характером,  то  сразу  прозвали ее Фуфу. И так все к этому
привыкли, что потом даже и сам Мушер называл ее Фуфочкой.
     Помимо длинного и острого  языка  Фуфу  обладала  довольно
острым умом и какой-то вечной неудовлетворенностью. Поэтому она
никогда  не довольствовалась тем, что имеет, и всегда мечтала о
большой карьере; Когда Мушер  стал  председателем  дома  чудес,
Фуфу довольно потирала руки:
     --  Ну,  Мушер,  теперь давай делать карьеру! Ты только не
будь дураком и слушай, что я тебе говорю.
     Приходит Мушер с работы, а Фуфу сразу начинает:
     -- Смотри, Мушер, у всех начальников машины. А почему  ты,
Мушер, пешки ходишь? Ты что, рыжий?
     Жили  они  в  поселке  Недоделкино,  среди всякой богемы и
неудачников, которых так и звали -- недоделки  из  Недоделкино.
Ну и Фуфу> конечно, недовольна:
     --  Мушер, вон Жоржику, такому сукиному сыну, и дали новую
квартиру. А почему тебе ничего не дают? Эх, ты, тюфяк.
     Мушер  был  интересным  мужчиной,  хорошим  работником   и
примерным   семьянином.   После  работы  он  никогда  нигде  не
задерживался  и  стремглав  летел  домой,  отдавая   все   свое
свободное  время  жене  и  дочери.  А Фуфу его только пилила да
пилила:
     -- Мушер, а когда ты купишь мне меховое манто? Какая же  я
жена начальника, если без манто?
     Но  жили  они в общем довольно счастливо. До тех пор, пока
не произошло одно странное происшествие. А  началось  все  это,
как обычно, из-за сущего пустяка.
     Как-то  вечером  Мушер  и  Фуфу  зашли  в  гости к Жоржику
Бутырскому,  чтобы  посмотреть  на  его  новую  квартиру.  А  у
Жоржика,  как  у тройного агента, в это время сидели его друзья
из Союза молодых гениев -- СМОГ и "Самиздата". Там же крутилась
американская  ведьма   Дока   Залман,   которая   прикидывалась
меценаткой  и  таскала  им под юбкой наркотики, а уносила, тоже
под юбкой, произведения "Самиздата",  которые  потом  ее  отец,
ведьмак Кока Бондарев, печатал в эмигрантском издательстве СТН.
Ну а Жоржик за всем этим следил и доносил куда надо.
     Все было хорошо, пока Фуфу не завела свою обычную волынку,
какая   она   хорошая   и   какой  у  нее  плохой  муж.  Жоржик
слушал-слушал, а потом и говорит:
     -- Хочешь, Фуфу, я тебе помогу? У  меня  есть  целая  куча
моих   бывших   невест   --  всякие  проститутки,  алкоголички,
наркоманки или нимфоманки. Я сейчас организую  из  них  женский
отдел  Союза  молодых гениев. И всем им мужика хочется. Давай я
познакомлю с ними Мушера, и тогда ты от него отдохнешь. И он от
тебя отдохнет.
     Фуфу надулась и молчит. А  Жоржик  раскладывает  на  столе
свой  семейный  альбом, напоминающий рекламу публичного дома, и
говорит:
     --  Ну,  Мушер,  выбирай.  Какую  тебе  --  рыженькую  или
черненькую?
     Почти  все  девочки  в  альбоме  были  голенькие,  и Мушер
немножко заинтересовался. А Фуфу аж позеленела от злости. Потом
она вспомнила,  что  главная  сила  женщины  в  слезах,  и  как
зарыдает в три ручья.
     Мушер ее успокаивает:
     --  Фуфочка, да ведь Жоржик только пошутил. Ведь ты у меня
лучше всех. И ни на кого я тебя не променяю.
     Но Фуфу была не из тех, которые так быстро прощают  шутки,
которые  им  не  нравятся.  Как  бывшая  артистка  эстрады, она
разыграла самую настоящую истерику. По всем правилам искусства.
     Собрали со стола голеньких невест и перешли на политику, а
Фуфу все рыдает. Заговорили о Тарсисе и дурдомах,  а  Фуфу  все
дурит  и  изображает  судороги.  Завели  радио,  а Фуфу голосит
громче радио. Ну прямо как кликуша-плакуша.
     В конце концов Мушеру не оставалось  ничего  другого,  как
увезти  ее  домой. На этом подобные истории обычно и кончаются.
Но здесь история только начиналась.
     Чтобы проучить Мушера, Фуфу  решила  притвориться,  что  в
результате  этого  вечера она немножко помешалась. И начала она
фантазировать такое, что это даже и повторять как-то  неудобно.
В общем, на следующее утро она говорит Мушер