надеялся, что успеет перехватить  принцессу  по  дороге  -  по
дороге на казнь. Но весной ночи становятся все короче  и  короче,  а  дети
Юкки, как велит им закон, являются за жертвой на рассвете...
     Прошлый раз на дорогу в королевство  Остина  Арман  потратил  ночь  и
полдня. Теперь оставалась только  ночь,  а  еще  ветер  навстречу,  а  еще
тошнотворное, гадкое чувство страха: не успеть. Не  успеть  выдернуть  Юту
из-под носа чудовища, не перехватить, не унести  далеко-далеко...  Потомок
Юкки явится на рассвете, и он, Арман, окажется лицом к лицу с...
     Крылья обвисли, будто парализованные. Этот ужас  сидел  во  всех  его
предках, начиная с доблестного Сам-Ара, который проиграл великую битву  и,
умирая, умолял немногочисленных оставшихся в живых потомков: остерегитесь!
     Только с большим трудом Арману удалось овладеть собой и удержаться от
позорного падения. Еще есть время. Морские создания медлительны, он вырвет
Юту из рук конвоиров... по-настоящему, палачей...
     Ему привиделось лицо Остина, и ненависть, почти такая же сильная, как
до того - страх, скрутила его волю в тугой жгут.
     Предатель... Палач, убийца... Но - потом. Это потом. Сначала - Юта.
     Так он летел, и приступы страха перемежались с  приступами  отчаянной
надежды и судорожной решимости, а ветер толкал и  сносил,  и  скоро  стало
ясно, что он не успеет.


     Временами она проваливалась в забытье,  и  это  было  лучше  всего  -
окутываемая густыми черными волнами, она  бессмысленно  и  бездумно  плыла
водами темной реки, полностью покорившись течению.  Тогда  она  ничего  не
чувствовала и не понимала,  что  происходит;  но  временами  то  неудачное
движение,  то  внезапное  прикосновение  скалы   или   просто   несчастная
случайность выдергивали ее из обморока, и,  охваченная  небывалым  ужасом,
она начинала биться в цепях и кричать от страха.
     Истерика сменялась  полной  безучастностью;  Юта  смотрела  на  море,
гладкое, будто покрытое пленкой, на небо, где занимался рассвет, и в  этом
усталом ожидании смерти к ней приходили видения.
     Почему-то представлялся ей фонтан с  прозрачными  струями  и  золотые
рыбки в фонтане, лужи под дождем и какая-то повариха в мятом переднике.  И
уж совсем  неясно,  откуда  взялась  незнакомая  девочка  лет  пятнадцати,
пришивающая к белому свадебному платью черные пуговицы.
     Свадьба... Остин... Кстати, кто это? А, вот открывается и закрывается
красивый чувственный рот, но голос звучит чужой, и слова доносятся не  изо
рта, а будто со стороны: во имя  королевства...  Великая  жертва,  великая
потеря... Потомки не забудут, Юта...
     Потомки...  Двести  первый  потомок...   Подземный   зал,   и   факел
выхватывает из темноты приземистые колонны, покрытые письменами...  Двести
первому потомку -  долгие  годы  жизни...  А  вот  рисунок  вспоминать  не
стоит... Глупый рисунок, будто детский - кто-то там поднимается из воды...
     Юта вздрогнула и посмотрела  на  море.  Вода  оставалась  гладкой,  и
солнце еще не взошло.
     Еще есть время, подумала Юта лихорадочно. Еще минуты три. Почти целая
вечность... Надо подумать о чем-то... Таком...
     Мы поставим тебе памятник, Юта.
     Горгулья, не то!
     "- Я зажгла тебе маяк на башне, но ты был далеко и не видел.
     - Не видел..."
     В ее маленькой незадачливой жизни  был  маяк,  зажженный  ради  жизни
дракона... Тело теряет вес,  невесомые,  взлетают  над  головой  волосы...
Последний луч - зеленый, как  стебель  весенней  травы...  Пять  звездочек
взошло, а три пока за горизонтом... И все это теперь не имеет значения,  и
хорошо, что старик Контестар умер и не видит, как Остин...
     Сколько раз она была на грани смерти, но  когтистые  чешуйчатые  лапы
выдергивали ее у смерти из-под носа. Море пока спокойно, и любой  смельчак
может... Мог бы...
     И глаза ее в неосознанной надежде принялись вдруг  шарить  по  склону
небес над морем, задерживаясь на каждом облачке,  широко  раскрываясь  при
виде сонной чайки... В какую-то  минуту  вера  в  спасение  заполнила  Юту
целиком, без остатка, и навалившееся сразу за этим разочарование  отобрало
последние силы. Стиснув зубы,  она  вызвала  в  памяти  картину  полета  в
поднебесье - но вместо этого ей увиделся мертвый дракон.
     Распростертый на каменном крошеве, он лежал, неловко подвернув голову
с  широко  раскрытыми  мутными  глазами.  Стеклянный  неподвижный   взгляд
направлен был на Юту, сквозь разорванное перепончатое крыло  росла  трава,
на покрытом чешуей боку сидел стервятник.
     Юта замотала головой, ударяясь о  скалу,  желая  прогнать  видение...
Чтобы услышать еще раз его голос, она готова была отдать жизнь,  но  жизнь
уже ей не принадлежала -  как  не  может  хрипловатый  человеческий  голос
принадлежать мертвому дракону.
     И тогда, навсегда потеряв надежду, она посмотрела на море.
     Гладкая, лоснящаяся поверхность его еще больше успокоилась, и посреди
этой темной равнины зародилось вдруг движение.
     Медленно, будто в неспешном хороводе, двинулись по  кругу  волны.  На
поверхности моря образовался как бы круг, потом середина его провалилась -
вспенились гребни по краям, а чаша вод вдруг вывернулась и плеснула  белой
пеной - будто кипящее молоко, не удержавшись в кастрюльке, сбежало на горе
нерадивой хозяйке...
     Юта смотрела, не в силах оторваться.
     А круг становился шире, от него расходились волны, первые из них  уже
достигли берега, и, разбежавшись,  опрокинулись  у  самых  Ютиных  ног,  и
несколько брызг упало королеве на лицо.
     Из глубин донесся звук  -  негромкий,  низкий,  будто  рев  множества
глоток, слышимый сквозь вату... Когда он достиг Ютиных ушей, она принялась
рваться с удесятеренной силой, едва не вырывая из камня железные скобы.
     Над морем взвился белый, сверкающий в первых солнечных лучах  фонтан.
Струи  его,  вспыхивая  цветными  огнями,  туго  выстрелили   в   небо   и
низверглись,  поднимая  новые  тучи  брызг.  И  в  светлых  потоках  этого
нарядного водопада показалась черная голова.
     Юта не сразу поняла, что это голова. Несколько секунд она смотрела, и
глаза ее едва не выкатились из орбит; потом, зажмурившись  изо  всех  сил,
принялась призывать забытье, как  спасение,  как  счастье,  как  последнюю
милость.
     Забытье не шло!
     Волны, наваливавшиеся на берег, становились все выше  и  теплее;  то,
что явилось из глубин за своей жертвой, неторопливо двинулось к берегу.
     Обморок, молила Юта.
     И она ударилась затылком о скалу,  и  в  глазах  ее  стала  сгущаться
спасительная темнота, но острая боль прогнала ее.
     Абсолютно ясными глазами королева  смотрела,  как  вслед  за  головой
поднялись  из  воды  сочленения  шеи,  пластины  плеч,  какие-то   петлями
захлестывающиеся жгуты...
     Вода раздавалась перед плывущим, нет, уже идущим  по  дну  чудовищем.
Раздавалась двумя длинными, к горизонту  уходящими  волнами.  Юта  увидела
направленный на нее взгляд и обвисла в цепях.
     Из воды одним движением вырвались крылья-плавники, чудовище добралось
наконец до мелководья и  показалось  из  воды  полностью,  целиком,  будто
красуясь.  Повело  взад-вперед  щупальцами  и,  шагнув   вперед,   подняло
навстречу Юте первую пару клешней. К одной  из  них  прицепилась  длинная,
мокрая нитка водорослей. Еще шаг...
     Перепуганной толпой высыпали на берег  крабы,  заметались  в  поисках
укрытия, разбежались по каменным щелям; все это  Юта  видела,  как  сквозь
мутную пелену.
     Чудовище ступило еще; вода сбегала водопадами с членистого тулова,  и
бугорчатая кожа его казалась лакированной.
     Еще шаг...
     Вторая пара клешней жадно потянулась вслед за первой.
     Еще...
     И тогда будто исполинский бич рассек небо  пополам.  Небо  лопнуло  с
треском рвущейся материи, и из-за скалы, из-за  спины  прикованной  к  ней
жертвы взвилась крылатая тень.
     Тень  легла  на  бесформенную  морду  чудовища,   и,   будто   ощутив
замешательство, пожиратель королев остановился. В ту же секунду с неба  на
него упал дракон.
     Извергая потоки, столбы белого пламени, он сомкнул когти там, где  на
этой морде должны были быть  глаза.  Дикий,  оглушающий  рев  вырвался  из
глотки обитателя глубин, и клешни взметнулись вверх, но  дракон  не  ждал,
скользнул ниже, и  несколько  щупалец  задергались  в  конвульсиях...  Над
берегом поплыл густой, тошнотворный запах паленого.
     До Юты донеслась волна жара, клешни чудовища метались, ловя дракона в
небе и не умея поймать. Ящер был намного меньше  и  уязвимее,  но  на  его
стороне было преимущество внезапности и страшное оружие - огонь.
     И  тогда  чудовище  снова  взревело,  но  это  был  не  крик  боли  и
неожиданности. Ярость и оскорбленное достоинство были в этом крике. Удар -
и дракон отлетел, как отброшенный ногой котенок.
     И  спрятавшиеся  в  скалах,  трясущиеся  храбрецы  услышали  вдруг  в
надсадном вое вполне членораздельную, раздраженную речь:
     - Король! Король!! Что это?! Ты предложил ее сам! Именно ее! А теперь
что?! Ты нарушил условия! Ты мошенник, король!
     Но дракон кинулся снова, и чудовище умолкло.
     Храбрецы в скалах пялили друг  на  друга  глаза,  Остин,  залегший  в
какой-то щели, схватил ртом горсть песка... Но до Юты,  к  счастью,  слова
чудовища не дошли, потому что она кричала, не слыша себя:
     - Арман, нет! Арма-а-а... Пророчество-о...
     А дракон будто обезумел. Одно крыло его теперь слушалось с трудом, он
заваливался на бок, но огонь из глотки был  скор  и  беспощаден.  Волны  с
шипением покрывались будто волдырями, и клубы пара поднимались над  морем,
затягивая поле битвы, мешая зрителям и не давая понять,  кто  побеждает...
Пар  то  и  дело  освещался  вспышками  пламени,  а,   поднимаясь   вверх,
заволакивал небо, и солнце, и  вот  стало  темно  -  такие  густые  облака
сомкнулись над головами сражавшихся...
     Когда порыв ветра разорвал на мгновенье пелену перед Ютиными глазами,
схватка продолжалась уже далеко в море. Огонь вспыхивал все реже  и  реже;
лесом  вскинулись  вдруг  черные  щупальца  и  тугой  петлей  захлестнулся
раздвоенный, с пикой на конце хвост - смертоносный хвост чудовища. Громкий
глотающий звук - и темная туша чудовища провалилась под воду,  увлекая  за
собой охваченного, спеленутого этим хвостом дракона.
     Алчно ухнув, сомкнулись волны. Пар поднимался  выше  и  выше,  и  вот
открылась поверхность моря, и чистый горизонт, и солнце.


     Всякий воин, вступая в битву, должен быть готов к смерти.
     Но всякий воин, даже самый отчаянный храбрец, всегда  лелеет  надежду
остаться в живых.
     Когда Арман  вырвался  из-за  скал  и  увидел  клешни,  протянутые  к
прикованной к скале женщине...
     В бездонных тайниках его памяти, прапамяти,  оставшейся  от  предков,
гнездился закон жизни: схватившийся с потомком Юкки обречен.  Все  могучие
инстинкты немедленно приказали Арману бежать,  сломя  голову;  но  в  этот
момент, в этот  самый  момент  он  стал  неподвластен  ни  инстинктам,  ни
здравому смыслу.
     Клешни тянулись к Юте.
     И тогда он понял, что погиб. Потому что порождение моря не  осквернит
Юту даже прикосновением, и ни волоска не упадет с ее головы, и за это  он,
Арм-Анн, сейчас отдаст жизнь.
     Самый отчаянный храбрец идет в бой с надеждой выжить; свалившийся  на
голову дракон показался морскому чудовищу безумцем  -  похоже,  он  твердо
решил умереть в схватке.
     Внезапность и огонь были верными союзниками Армана  -  чудовище  ведь
готовилось к трапезе,  а  не  к  смертельному  поединку.  Растерявшееся  и
возмущенное, в эти первые секунды оно понесло наибольшие потери.
     Арман нападал и нападал, и не жалел себя, и разом забыл  все  древние
наставления о бойцовой доблести - не доблесть  хотелось  ему  проявить,  а
изувечить врага как можно серьезнее. И он жег и кромсал,  и  растерянность
чудовища вскоре сменилась яростью.
     "Непобедим был Сам-Ар,  и  одолевал  уже  он,  но  Юкка,  да  задушит
проклятье его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои  Сам-Ара,  и
увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его..."
     Арман не был непобедим, и потомок Юкки, пожалуй, справился бы с ним и
на поверхности. Справился - если б Арман не бился,  как  последний  раз  в
жизни. А так оно и было.
     Удар тяжелого, тугого, как мокрый канат, щупальца  обжег  его  крыло,
потом еще и еще; крыло  обвисло,  а  клешня  захватила  лапу,  сдавила,  и
треснула Арманова чешуя, и от немыслимой  боли  помутилось  сознание.  Пар
поднимался от кипящего моря,  густой,  удушливый  пар.  Рванувшись,  Арман
дохнул огнем - зашипела, покрываясь волдырями, бугорчатая  кожа  чудовища.
Рев; Арману показалось, что шея его сейчас сломается, как сухая щепка.
     Два кольца затягивались на шее, еще три прижимали к бокам  крылья,  и
крылья трещали, ломясь. Живая удавка тянулась и  захлестывалась,  и  Арман
слишком поздно понял, что сейчас произойдет.
     Рывок. Туша чудовища камнем низверглась на дно, и Арман увидел вдруг,
как на месте неба сомкнулись волны.
     Погас огонь, и чужой мир, стихия, несущая смерть, обступила раненного
дракона. Солнце здесь было не солнце уже, а размытый круг  на  поверхности
волн, и вместо воздуха, которым можно дышать  -  стаи,  полчища  крошечных
пузырьков,  живописно  посверкивающих,  ловящих  блики  на   тугие   бока,
стремящихся вверх, вверх, туда, где солнце и ветер...
     "Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки..."
     А чудовище проваливалось все глубже, и сжимало Армана все сильнее,  и
сквозь искры, пляшущие в его глазах, пробилась вдруг простая и беспомощная
мысль: все напрасно. Утопит и вернется за Ютой.
     И тогда в ужасе  шарахнулись  прочь  морские  обитатели.  Забились  в
раковины все, кто имел  раковину;  кинулись  прочь  обладатели  плавников,
остальные прижались ко дну, слившись с ним, став его частью...
     Потому что  обезоруженный,  задыхающийся  дракон  невиданным  усилием
разорвал смертельные объятья и схватился  с  царствующим  в  своей  стихии
морским чудовищем, и никогда за всю свою  долгую  жизнь  потомок  Юкки  не
встречался еще с таким соперником.
     Сумасшедший, да зачем?! Разве та жертва на скале  стоила  его  жизни?
Драконы не могут дышать под водой, ему бы на поверхность  рваться,  а  он,
окровавленный, с рваным горлом - кидается, нападает сразу справа и  слева,
задыхается, но бьет, кромсает, смыкает и размыкает челюсти...
     И чудовище  смутилось,  потому  что  ему-то  жизнь  была  чрезвычайно
дорога. Проклятье, должен же быть предел безумию!
     Со дна поднимались тучи песка. Обламывались и вертелись в водоворотах
веточки кораллов; в глубокой-глубокой впадине обнажился и сверкнул  зубами
человеческий череп.
     Этот, обезумевший, шел до конца. Не ярость вела его - нечто  большее,
чем ярость, огромное и чудовищу недоступное. И, поняв  это,  потомок  Юкки
впервые в жизни испугался.
     Не дракона - дракон издыхал. Испугался того, что  двигало  им.  Того,
что превратило страх смерти - святой, всеми владеющий страх - в посмешище.
     И вот тогда-то,  смятенный,  сбитый  с  толку  и  не  желающий  более
неприятностей, потомок Юкки отступил, оставив жизнь дракона океану.


     Солнце поднялось высоко. Прошел час, не  меньше,  прежде  чем  первые
смельчаки решились выбраться из укрытий в скалах.
     Юта пребывала в сознании; глаза ее  безучастно  скользнули  по  лицам
несмело приблизившихся людей - и  снова  уставились  на  море,  подернутое
рябью.
     Люди  подходили  и  подходили  -  среди  них  крестьяне   и   рыбаки,
каменотесы, приковавшие Юту к скале, и даже офицеры стражи.  Один  из  них
сжимал в опущенном кулаке серый плащ сбежавшего колдуна.
     Последним вышел Остин.
     Он брел,  проваливаясь  в  песок,  враз  постаревший,  с  запекшимися
губами. Люди шарахались от него, как от чумного,  как  от  прокаженного  -
напрасно он ловил чей-нибудь взгляд. Кто-то, уходя с  дороги,  плюнул  ему
под ноги.
     - Юта... - сказал Остин, странно бегая глазами. - Юта...
     Ветер швырнул пригоршню брызг ей в  лицо,  и  крупные  соленые  капли
катились по щекам, но глаза оставались сухими. Ее взгляд не  отрывался  от
поверхности моря, поглотившего чудовище и дракона.
     Он на дне. Теперь он на дне, и толща воды сомкнулась. Под тяжестью ее
погребены перепончатые крылья - и хрипловатый голос,  укоризненные  глаза,
прохладные ладони. Прощай.
     Офицер стражи шагнул к Остину и бросил, почти швырнул ему серый  плащ
колдуна. Голыми  руками  попытался  выдернуть  из  камня  железную  скобу,
удерживающую тонкую Ютину щиколотку - не смог, уронил руки, отошел,  глядя
в песок.
     - Юта, - дрогнувшим голосом проговорил Остин,  -  не  верь.  Неправда
это...
     Она не слышала. Стоящих перед ней будто и не было - она  смотрела  на
море.
     - Ну, чего уставились? - почти взвизгнул Остин, оборачиваясь к людям.
     Никто не взглянул в его сторону.
     - Отвязывать, что ли... -  пробормотал  Остин,  похоже,  обращаясь  к
самому себе. - Господа офицеры... Отвязывать? Или вернется?
     Короля наградили таким взглядом, что он сник, сгорбился,  сразу  стал
обиженным и жалким.  Каменотесы  медленно,  будто  через  силу,  принялись
снимать  цепь,  протянутую  поперек  Ютиной  груди.  Королева   оставалась
безучастной.
     На берег накатывали приливные волны - длинные, безопасные, совсем  не
похожие на те, поднимаемые чудовищем... Люди стояли по щиколотку в воде  и
не замечали этого. Брызги пены достигали уже Ютиных ног.
     А солнце поднималось и поднималось, и ажурная сеточка невесть  откуда
взявшихся облаков прикрывала  его,  будто  вуалью.  Солнечная  дорожка  на
волнах поблескивала мягко, приглушенно, будто не солнечная даже, а лунная.
     И тогда Ютины губы шевельнулись.  Увидев  ее  глаза,  все  обернулись
одновременно, как по команде.
     И разом вскрикнули, разглядев что-то в воде. Мгновение - и берег  был
снова пуст, люди отпрянули под  защиту  скал,  и  только  Юта  по-прежнему
стояла у своего камня, раскинув прикованные руки.
     Долго-долго не было следующей волны. Вот она пришла - и  глаза  Ютины
открылись шире.
     Волны прибывали  и  прибывали.  Юта  стояла,  прямая,  тонкая,  будто
впечатанная в скалу.
     И вот за камень, громоздившийся на границе моря  и  суши,  ухватилась
человеческая рука. Соскользнула беспомощно и ухватилась опять.
     Юта стояла. От скал слабо донеслись крики удивления.
     Вторая рука потянулась - и упала в мокрый песок. Новая волна помогла,
протащила истерзанного человека вперед - и отхлынула, окрасившись кровью.
     Он оперся на локти. Еще усилие - поднял голову.
     Глаза их встретились.
     Лоснились на солнце вылизанные морем  камушки.  Волна,  как  игрок  в
кости,  то  прибирала,  то  снова  выбрасывала  их  на  песок.  Над  морем
покрикивали осмелевшие чайки; от  скал  медленно  приближались  осмелевшие
люди.
     Распростертый на песке человек  смотрел  на  женщину,  прикованную  к
скале. В лучах высокого солнца она была невыносимо прекрасна.