шкурами на плечах, с луками, копьями и мачугами.
     - Приветствую тебя, Кунас, - обнял и поцеловал молодого кунигаса Вячка.
- Хочешь своим копьем пробить железные ворота Леневардена?
     - Давно хочу, князь, - широко улыбнулся голубоглазый загорелый Кунас.
     - Конюшие и седельничие, готовьте коней, - приказал Вячка.
     Подбежал ловчий Яков, поклонился:
     - Позволь слово молвить, князь.
     -  Опять  про барсука будешь говорить?  -  разозлился Вячка.  - Слишком
часто ты, Яков Полочанин, мою дорогу переходишь.
     - Одна  у  нас дорога,  - выдержал  его взгляд  Яков. - Убили  младшего
дружинника, князь...
     - Знаю, что убили, - резко прервал его Вячка.
     - Позволь взять его коня боевого и меч.
     - Вон оно что! Дружинником моим хочешь стать?
     - Хочу, князь.
     - А ты знаешь, что вои мои не только мед пьют, но и животы кладут?
     Взгляд у Вячки был суровый, пронзительный.
     - Знаю и не боюсь, - ответил Яков.
     - Молодец! Хвалю на добром слове,  - улыбнулся Вячка и крикнул:  - Дать
коня Якову Полочанину!
     Подвели коней Вячке  и  Якову.  Вячка в мгновение ока  вскочил в седло.
Яков сел на коня не так ловко, но все же в седле сидел как влитый, казалось,
весь век на боевых конях ездил. И снова обратился к князю:
     - Позволь, князь, еще одно слово молвить.
     -  А ты разговорчивый, - засмеялся Вячка. - Не успел перьями обрасти, а
уже  два  слова  у  князя  просишь.  Ну, говори свое  второе  слово,  только
побыстрее, а то нам пора на рыцаря Даниила выступать, на Леневарден.
     - Позволь, князь, жениться на челяднице Кулине, что у княгини Добронеги
в служанках.
     Тут Вячка от удивления присвистнул, но, сразу же посерьезнев,  сказал с
расстановкой:
     - Приведешь ко мне рыцаря Даниила за  бороду -  женишься  на челяднице.
Такова моя княжеская воля.
     Северным берегом Двины двинулись на Леневарден. Когда-то тут  проходили
древние торговые пути, но с появлением тевтонов земля заросла лесом,  дороги
- травой. Вслед за знузниками на больших подводах везли пороки. В лиственном
лесу, наступавшем с обеих сторон, начался  спорый дождь. Густой многослойный
шум, от которого  было и тревожно,  и радостно, покрыл все другие  звуки. На
зеленых листьях ярко сияли дождевые капли.
     Вячка и  Кунас решили взять  Леневарден внезапным ударом, но  на случай
затяжного штурма,  осады  везли  легкие  лестницы  с  железными крючьями  на
концах, примет - связки хвороста, которыми забрасывают ров. Порочные мастера
взяли с собой большой запас тяжелых камней и бочки со смолой и паклей.
     Напасть  на  Леневарден внезапно не удалось.  Рыцари успели  укрыться в
замке за каменной стеной  и  начали  яростную стрельбу из арбалетов.  Однако
Вячка был готов к этому - его люди мгновенно построили укрытия из бревен, за
ними поставили пороки. Первый  камень весом в три пуда с грохотом врезался в
городские ворота. Другой  смел со  стены  часть  дубовой оборонной галереи и
заодно четверых  арбалетчиков. Потом  в  замок  полетели  огненные бочки  со
смолой.
     Лучники Вячки и литовские  лучники неустанно  били по стенам,  не давая
тевтонским  арбалетчикам  высунуть  голову.  Стрелы  с  пронзительным  сухим
свистом тучей неслись на  Леневарден. Кроме того, литовцы метали свои боевые
дубины-мачуги, каждый из них имел по пять-шесть таких дубин.
     В замке начались  пожары. Черный дым закрыл солнце. Под плотной завесой
дыма кукейносские  дружинники подкрались ко  рву с водой и начали бросать  в
него примет.
     Порочные  мастера  тем временем беспрестанно били камнями  по  воротам.
Огромные валуны со свистом неслись сквозь дым,  грохот от ударов был  такой,
что закладывало уши.  Наконец дубовые, окованные свейским железом ворота  не
выдержали.
     - Выбили зубы у вурдалака! - радостно вскрикнул Вячка и выхватил меч: -
Рубон!
     Вои,  дружно подхватив боевой  клич, ринулись в дымную мглу. Закачался,
захрустел под ногами примет, однако выдержал, вынес  железный поток прямо на
городские ворота, на огромный пролом, зиявший в стене.
     Стараясь не отставать от Холодка,  Яков прыгнул  в  пролом и  сразу  же
увидел перед собой тевтона. Тот натягивал коловорот арбалета, глаза его были
прищурены,  свалявшаяся  рыжеватая  борода  тлела от горящей смолы.  Яков со
всего размаха ударил копьем в широкую  выпуклую  грудь и,  почувствовав, как
заваливается, падает на спину враг, побежал вперед.
     - Рубон!  -  гремело  кругом. Звенело железо. Раскалывались  от  ударов
щиты. Кто-то стонал,  придавленный  воротами, что  наконец  рухнули,  подняв
огромный столб дыма и пыли.
     Перед цитаделью  замка кипел жестокий бой. Рыцари и  кнехты, обожженные
огнем, отравленные дымом,  стали в каре,  посреди  которого  махал  крестом,
выкрикивая молитвы, высокий  худой капеллан.  Он смотрел на  закрытое густым
дымом  небо,  откуда  призывал  на  помощь  деву  Марию.  Стрела  ударила  в
неприкрытую латами грудь капеллана, и он  рухнул с коротким стоном. Рыцари и
кнехты бросились кто куда, спасаясь от безжалостного металла.
     -  Даниил  убегает! - раздался  вдруг  крик из дымовой завесы. Прямо на
Якова налетел Холодок, чуть не ударил мечом, но узнал в  последнее мгновение
и хлопнул тяжелой рукой по плечу:
     -  Хорошо  свалил тевтона.  Будешь  дружинником.  И сразу  же  приказал
отрывистым сиплым голосом:
     - Аида  за мной!  Даниила  надо  поймать. Вместе со стягом Холодка Яков
выбежал из города. Отроки-коневоды держали наготове свежих коней, прячась от
искр и дыма  под сенью молодых березок.  Вои  Холодка и  вместе  с ними Яков
вскочили в горячие седла, и началась погоня.
     <Приведешь  ко   мне  рыцаря  Даниила  за  бороду  -   женишься   на
челяднице>,  - вспоминались  Якову  слова князя. Невесело было  на  душе.
<Где  ж его найдешь, того Даниила?  Он теперь, как уж, до Двины дополз, в
ладью сел и в  Ригу помчался. И почему так  повелось: хочешь жениться, семью
свою завести - проси разрешения у князя или боярина?>
     По заболоченному лугу кони вынесли их  на сухой пригорок, откуда хорошо
просматривалась  окрестная   ширь.   Синими  зубчатыми  стенами   стояли  на
небосклоне сосновые и березовые леса. Нигде - ни души.
     - В  эту  же сторону  они бежали.  Пешком, без  коней, -  хмуро  сказал
Холодок.  - Я сам видел. Еще Даниила чуть ли  не на спине тащили. В ногу его
ранило.
     Он  слез  с  коня, подошел  к ручью,  звеневшему  в  ольшанике,  сложил
ковшиком ладони,  набрал воды,  напился. За ним направились и остальные вои.
Яков же одиноко сидел на пригорке, подперев подбородок ладонями. Горько было
у него на  душе,  словно  отравили ее  дымом  пожары,  бушевавшие  теперь  в
Леневардене. Мало у него,  Якова,  друзей. Если  не  считать Мирошку, так  и
совсем  нет. Нравится ему Холодок,  но  он - старший дружинник, правая  рука
князя. Захочет ли он с Яковом и говорить? И с Кулиной ничего  не получается.
Любят друг друга,  да только взглядами горячими перекидываются, а  увидеться
нельзя, приказано Кулине день и ночь быть возле злой княгини Добронеги.
     Яков тяжело вздохнул. И вдруг почудился ему какой-то тихий приглушенный
свист,  какое-то шипение.  Гадюка!  Якова будто  ветром  сдуло  с  земли. Не
хватало  еще, чтобы жгнуло в мягкое место противное холодное создание. Много
он повидал в  пуще змей, особенно  когда припекает солнце, даже целые клубки
видел,  копошащиеся под теплыми  солнечными  лучами.  Яков всегда обходил их
стороной.
     Отойдя на  несколько  шагов,  Яков  начал  настороженно  вглядываться в
холмик, на котором сидел. Сейчас  мелькнет в траве серебристо-серая  упругая
полоска,  и он  увидит маленькую, словно  расплющенную головку с раздвоенным
трепещущим  язычком. Но  ничего  не было  видно. Легкий ветерок пробегал  по
траве, запуская мягкие пальцы в зеленые  пряди, расчесывал, приглаживая, их.
<Наверное, показалось, - подумал Яков. - В ушах шумит после валки>. Он
снова сел  -  и  снова услышал свист  и шипение. Да на этот  раз уже  не так
испугался,  не  отпрыгнул,  а  начал  внимательно  разглядывать  траву  и  в
двух-трех  локтях  от  себя  заметил  малюсенькую  сухую  дудочку-камышинку,
торчавшую из земли. Вот из нее-то и вылетал свист с шипением. Живая дудочка,
да и только!
     Яков осторожно положил  на  нее ладонь,  плотно прикрыл дудочку и начал
ждать, что  же  будет.  Прошло немного времени,  и  вдруг земля возле  Якова
зашевелилась,  расползлись во все стороны  куски зеленого дерна, разлетелись
охапки  травы,  и из-под  земли  показалась  человеческая  голова с  седыми,
засыпанными  песком  волосами. Голова  открыла  глаза,  кашлянула,  чихнула,
начала жадно, захлебываясь, дышать. Яков мог схватить незнакомца за нос, так
близко была от  него голова, но он окаменел от  ужаса.  И  вдруг  от резкого
толчка  Яков  отлетел  в  сторону,  а седоголовый рыцарь  в  блестящих латах
выскочил из своего укрытия и, прихрамывая,  побежал по густому ольшанику.  С
лат стремительными ручейками стекал бледно-желтый песок.
     - Даниил! - пронзительно закричал Яков. - Ловите Даниила!
     Он все понял - рыцарям не хватило  сил тащить на себе раненого Даниила,
тем более  что  приближалась погоня, и они решили спрятать его, чтобы потом,
когда все уляжется, вернуться. А где спрячешь на  ровном, как стол, месте? И
они присыпали его  землей, воткнув в рот  камышовую  дудочку. Обычно люди  в
воде прячутся, а этот, как червяк, в землю зарылся.
     Несмотря на раненую ногу, Даниил бежал быстро, но его догнали, повалив,
связали  веревкой, перекинули, как  бревно, через седло  и  повезли к Вячке.
Яков  ехал вслед, ему было  видно, как морщится рыцарь - тот самый Даниил, о
котором говорили, что он пил вино из человеческого черепа.
     Вячка только взглянул на Даниила и отвернулся, сказав:
     - Отдаю рыцаря литовцам. Пусть приносят в жертву своему богу Перкунасу.
     Графа Пирмонта, которого взяли в плен в замке, он тоже отдал  литовцам.
Пирмонт начал было просить-молить о пощаде, но Вячка мрачно улыбнулся:
     - Я тебя уже раз отпустил с миром. А ты, граф, снова пришел. Второй раз
я своих гостей не отпускаю. Якова же князь похвалил, припомнил:
     -  Ты  хотел  жениться  на  моей  челяднице,  Яков  Полочанин?  Женись.
Разрешаю. Привел все-таки рыцаря Даниила за бороду.
     - Рыцарь Даниил без бороды, - только и сказал Яков.
     Тем  временем аукштайты вкопали глубоко  в землю  два дубовых  столба с
перекладиной,  крепко  привязали  к  ним  коня  под богатым  седлом, да  так
привязали, что  бедное  животное  чуть могло  хвостом  пошевелить, испуганно
моргало большими коричневыми  глазами.  На седло во всех рыцарских  доспехах
посадили  Даниила.  Он  был  похож  на  большую  беспомощную  куклу  -  весь
перекрещенный, перевязанный веревками, разевал рот, как рыба,  выброшенная в
горячий  песок.  Затем  рыцаря  Даниила по  самый  пояс  обложили  смоляными
корягами, сухим  хворостом, сучьями. Такая же участь ждала и графа Пирмонта.
Граф, не  выдержав приближения смерти, беззвучно плакал,  крупные прозрачные
слезы медленно текли по щекам.
     Старый вайделот  зажег  от  кресала трут,  потом раздул  огонек,  зажег
сосновую  ветку и эту ветку не спеша  положил в  огромную кучу дров, которой
был  обложен  рыцарь.  Занялось пламя.  Вайделот взял  маленькую головешку и
сунул ее в дрова у ног Пирмонта. Пирмонт зарыдал.
     - Идемте  отсюда, - сказал своим воям Вячка. Последнее, что запомнилось
Якову,  - блестящие слезы в  больших лошадиных глазах. Пламя гудело, с ревом
бросалось к макушкам деревьев, трещала трава, плавился песок, и из этого ада
вдруг   донесся   резкий   скрипучий   голос   -   рыцарь    Даниил    запел
<Богородицу>.
     Из  Кукейноса  Вячка  сразу  же  послал  богатые  дары  великому  князю
полоцкому Владимиру Володаровичу:
     рыцарских коней  и оружие, рыцарские доспехи. Владимир  поблагодарил за
подарки, и все, затих в  своем Полоцке.  А из  окрестностей Риги вижи каждый
день  доносили, что епископ Альберт  собирает огромное войско для похода  на
Кукейнос,  что, кроме тевтонов, в  том войске есть  свей и фризы,  датчане и
бургундцы. <Аж  земля дрожит - столько войска у епископа>, -  бледнея,
сообщали лазутчики.
     Под  вечер, когда багровое солнце  садилось в леса, Вячка позвал к себе
старого седобородого челядина Алексея, который когда-то был прорицателем.
     - Знаешь, где горит святой Знич? - спросил у Алексея Вячка.
     - Служил святому огню. Знаю, - ответил Алексей,  и бесцветные глаза его
загорелись.
     -  Даю  тебе лучшего своего  воя,  старшего дружинника Холодка. Сможешь
через два дня и две ночи привезти святой огонь в Кукейнос?
     -  Смогу,  но путь  неблизкий,  - уголек радости  по-прежнему  горел во
взгляде Алексея.
     На следующий  день кукейносцы собрались на вече, и князь  Вячка, трижды
поклонившись всем, сказал:
     -   Славно   погуляли  мы  в  Леневардене.  Надолго  запомнят   тевтоны
кукейносский  меч и  поймут,  что  за каждую нашу  слезу  надо платить своею
слезою.  Только  так!  Мы  не  трава  и  не  песок,  которые  можно  топтать
безнаказанно. У нас есть своя  земля, свой бог,  свой  язык. Только так!  Из
Риги идет Альберт. Владимир спит в Полоцке. Мы - одни. Альберт уже искупался
в крови ливов и эстов, теперь он хочет искупаться и в нашей крови. Он думает
и надеется, что мы склоним свои выи, наденем на них ярмо и, стоя на коленях,
будем встречать тевтонов. Никогда полочане не стояли  на коленях! Никогда не
стояли на коленях  славные сыновья леттов и селов! - Он поднял  кулак, и все
глядели на  этот  крепко  сжатый  кулак  в потертой боевой  перчатке.  -  Из
дремучей пущи спешит к нам святой  огонь предков,  Знич.  Завтра он будет  в
Кукейносе. И  завтра же  мы сожжем Кукейнос, оставим  Альберту только черный
пепел.  Только  так! Бояре,  собирайте свой скарб и  своих холопов, идите  в
Полоцк и  Литву. Купцы и люди  рукодельные, идите вслед  за боярами. А я  со
своей  дружиной тоже уйду, стану князем-изгоем,  буду тут, на берегах Двины,
сыпать  тевтонам угли за пазуху, не дам им ни спать, ни пить, буду  готовить
осиновые колья для их  могил, не пущу псов на  Двину,  на наш  Рубон. Только
так!
     Когда разошлись мужи-вечники, Вячка позвал Климяту Однорука с Мирошкой,
спросил их:
     - Готовы ли в путь-дорогу ваши пергаменты, ваши летописи?
     - Все готово, князь, - поклонился Климята. - Наше серебро - пергаменты.
А то, что любишь, нести нетрудно.
     Потом позвал Вячка Якова и Кулину, сказал им:
     -  Я  помню  свое  слово, Яков Полочанин. Завтра кукейносской церкви не
будет -  сгорит. И пока цел божий  дом, пусть повенчает вас отец Степан, а я
выпью доброго вина за ваше счастье.
     Последний  же  приказ,  который отдал Вячка  Мирошке  и  Якову,  многих
удивил.
     - Идите в лес, выкопайте молодой дубок и принесите мне, - велел князь.
     Долго искали Яков с Мирошкой хорошее деревце, наконец  нашли, осторожно
выкопали, принесли в Кукейнос. У городских ворот их ждал Вячка. Взял дубок и
понес,  держа  на руках, как  сына.  Отойдя  саженей на двести от Кукейноса,
спросил у Якова:
     - Не обожжет ли завтрашний пожар  наш дубок, если мы его на этом  месте
посадим?
     - Не должен жар досюда  докатиться,  -  ответил  Яков, прикинув на глаз
расстояние до городских ворот.
     Вячка взял  лопату, сам выкопал яму, сам посадил  деревце,  старательно
засыпал корни землей, слегка притоптал.
     - Расти, - сказал дубку. - Помни о нас. Придут чужаки,  все на свой лад
тут повернут,  а  ты нас  помни.  Не  мы вернемся,  так  наши  потомки,  - и
поцеловал холодную упругую ветку.
     Люди прощались с городом,  с жильем, с  могилами. Не обошлось без слез,
как и всегда,  когда нежданная беда поднимет  народ с обжитого места,  когда
сдается,  что  горе  безмерно,  и вот-вот  рухнет  на голову  небо, и  земля
разверзнется под  ногами.  Седобородые  старики  собирали  весь  свой род, и
слышалось извечное:
     - Садитесь рядком, говорите ладком...
     И садились, и говорили, и молчали...
     Последний свой день доживал Кукейнос.  Люди со всем  скарбом, со скотом
уже  вышли  за  городские  стены.  Только несколько дружинников  остались  в
городе. Они  должны были по знаку князя зажечь факелы и бросить их в заранее
подготовленные, облитые  смолой кучи дров,  которыми  были  обложены  терем,
церковь, боярские и купеческие дома.
     Вячка с  дружиной взошел на вал. Князь глядел туда, откуда ждали святой
Знич. Теплое  утро  серебряной росой  промывало  глаза цветам.  Лучи  солнца
разбивались  о  кристальную  гладь  реки.  Даже  наверху  было  слышно,  как
стрекочут в густой траве непоседы-кузнечики.
     -  Едут! Едут! - закричали вои. Три маленькие точки - две черные и одна
красна

Глава пятая (часть II)

     Прошел не  один солнцеворот... Много раз менялся лед на Двине  и летели
весною гуси на далекие лесные озера.  Рождались дети. Умирали старики. Текла
жизнь - краткий миг, огонек бытия меж ночных берегов вечности.
     В знойном Риме отдал богу  душу папа Иннокентий III и сразу же началась
борьба между кардиналами за  папскую тиару, за право  быть  <рабом  рабов
божьих>. Лив  Каупа, преданнейший Каупа, как называл  его в своей хронике
Генрих, был пробит  навылет  копьем эста.  Исповедовавшись, он испустил дух,
завещав все свое богатство рижской церкви. Литовский  князь Довгерут умер на
холодной  соломе в тевтонской тюрьме. Его подстерегли и  схватили,  когда он
возвращался с немногочисленной дружиной в свои леса из Новгорода.
     Тевтоны  приручили  великого  князя  полоцкого  Владимира  Володаровича
обещанием <вечного мира>. Так бортники заманивают пчелу на тарелочку с
медом.  Во время переговоров о мире Альберт заставил Владимира отказаться от
сбора дани с ливов. Ливы начали платить дань  рижской церкви. Хоть и поздно,
но  Владимир понял свою ошибку, и  когда к  нему пришли Вячка со старейшиной
эстов Лембиту и предложили объединенными  силами выступить против  Риги,  он
согласился, стал собирать войско.  Теплой  весенней порой  войска сошлись  в
стольном  Полоцке. Владимир, веселый  и решительный, надел  боевую кольчугу,
шлем,  опоясался мечом,  взбежал  на богатый  княжеский струг под  радостные
крики всего  войска, и вдруг из горла у него хлынула кровь. Князь упал и тут
же умер. Войско, уже растянувшееся красно-синим ужом на правом берегу Двины,
остановилось, онемело.
     Звон великого колокола сеял тревогу в Полоцке. Всех тевтонов и латинян,
найденных в  тот  день в городе, убили.  Боярина Долбню схватили в Пятницкой
церкви и посадили на кол. Однако в смерти князя увидели недобрый знак небес,
и войско разошлось, растаяло, как мартовский снег.
     Неожиданная смерть князя надолго выбила из  седла  и  Вячку. Никогда не
были они друзьями с Владимиром Володаровичем, наоборот, враждовали. Владимир
сбросил с  полоцкого престола  его отца,  постриг  в чернецы старшего  брата
Вячки.  Какая  уж тут дружба?  И вот  впервые за долгие годы они поняли, что
должны стать  под одно знамя, бить общего  врага,  а великий  князь взял  да
умер. Казалось, и теперь не захотел стать союзником Вячки.
     За  время,  пролетевшее  с того дня,  как Вячка  сжег Кукейнос  и  стал
князем-изгоем, седина пробилась у него на висках, резкие морщины пролегли на
лбу.  С  дружиной  в  две  сотни  воев,  с  княгиней Добронегой  и тремя  ее
челядницами,  с  Климятой Одноруком и  Мирошкой, которого  уже  давно  звали
Мироном,  с  Яковом  Полочанином  и Кулиной,  у которых  уже  родилось  двое
мальчиков,  кочевал князь по лесам и болотам, то  убегал в Литву, то выходил
на  Двину и в тевтонских ладьях прорубал днища, то шел к земгалам и вместе с
ними выслеживал рыцарей-меченосцев.
     Тевтоны прозвали Вячку бешеным королем и тоже старались подстеречь его,
несколько раз подсылали убийц. Однажды в гнилом болоте на левом берегу Двины
Холодок с воями вытащили и