Вячкины  листочки, так Добронега
назвала про себя необыкновенное одеяние клена, звенели на дереве. Обмывал их
дождь,  играл с  ними ночной ветер... Птицы слетались на деревце,  и однажды
Добронега  увидела, как  любопытная  лесная  синичка  вспорхнула на  ветку и
осторожно, пугливо клюнула золотой листок.
     Да как-то Вячка, вернувшийся с далекой дороги, с  недоумением спросил у
Добронеги:
     - Где это листья с нашего клена?
     - Какие листья? - словно не поняв, о чем речь, удивилась княгиня. - Ах,
ты о тех, что висели  на деревце? Я велела их снять. Лежат в сундуке, в том,
что подарил мне князь Всеволод из Герцике. Если хочешь, я покажу тебе.
     -  Не надо, - остановил  жену  Вячка.  - Зачем  же  ты  приказала снять
листья?
     - Их могли украсть с дерева челядины или смерды из окрестных весей.
     - Но я велел  Холодку сторожить дерево. Днем  и ночью. Зачем ты сказала
снять листья, Добронега?
     В голосе Вячки зазвучали суровые нотки. Так он еще никогда не говорил с
Добронегой. Однако молодая княгиня нисколько не испугалась этой суровости, с
вызовом глянула на мужа.
     - Мне нужен ты, а не эти листья!
     - Добронегушка,  - взял ее за руки Вячка, - что с  тобой, хозяюшка  моя
золотая?
     - Ты все время на коне, в  седле. Я уже и не верю, что у меня есть муж.
Я стану столетней бабкой в твоем Кукейносе, а ты так и будешь ездить к своим
эстам,  к семигалам, к  жемайтам...  Боже  мой, куда  ты только не  ездишь?!
Зачем, зачем тебе все это?
     Она глянула на мужа с мукой в глазах, с отчаянием.
     - Я хочу  не пустить тевтонов на Двину,  в наш край, -  тихо, но твердо
ответил Вячка.
     - Разве ты один живешь на  Двине? Зачем тебе, князь мой, все взваливать
на свои  плечи?  Ты же  совсем  забросил  свои борти, пашни, свои леса, свой
терем. Счастье земное в том, чтоб муж жил с женой, чтоб зерно в мягкую землю
бросал.
     - Правильно говоришь, -  согласился Вячка. - Но пойми, в грозное  время
привел  нас  бог  на этот  свет, на  эту землю. Надо жертвовать,  жертвовать
многим, чтобы завтрашние люди мирно жили на нашей земле.
     - Завтрашние люди, - горько  усмехнулась  Добронега, - что им будет  до
нас? Они тебя, князь, и не вспомнят.
     -  Неправда.  Когда-нибудь вспомнят. Должны  вспомнить,  ведь  добро не
забывается. У тех, кто забывает добро, кто забывает родителей,  предков, бог
иссушает  сердца, и это уже  не  люди, а болотный тростник.  Нельзя забывать
свой  род,  свою землю,  свой язык. Прости  меня, моя золотая княгинюшка, но
иным я быть не могу.
     Он попытался обнять  Добронегу,  но она, упершись  руками ему  в грудь,
сказала:
     -  Я  не  из  тех,  что  привязывают мужчин к  своей  юбке,  делают  их
прирученными соколами. Ты орел, князь мой. А вольный орел мух не ловит. Орел
обязан под высокими облаками  парить, но  оттуда, со  своей высоты, глянь на
жену свою, пойми, как тяжело ей.
     Она заплакала  и пошла в свою  опочивальню. Шла под  неровным тревожным
светом факелов,  постоянно  горевших  в тереме, и Вячке, который  глядел  ей
вслед, было жаль, нестерпимо жаль  ее.  Жена казалась ему чайкой с перебитым
крылом...
     Молодая княгиня  решительно взялась за хозяйство, за терем, пришедший в
запустение после смерти Звениславы.  Нескольких челядинов и челядниц выгнала
из Кукейноса  в  загородную княжескую усадьбу, других велела строго наказать
лозой,  чтобы не ленились,  для  князя своего  больше  старались. Свечи  для
комнат  и  мясо  для кухни, вино для  дружинников и  домотканое  полотно для
холопов - все проходило теперь через руки Добронеги.
     Особенно  круто княгиня начала воспитывать  молодых челядниц, которых в
тереме было  много  и которые,  как  и  все девчата в  их  возрасте,  любили
поплясать на игрище, с  парнями погулять.  Немало девичьих  слез пролилось в
это лето.  Некоторым княгиня собственноручно отрезала  косы,  других на  всю
ночь голыми  коленками  на  твердый  горох  ставила.  Увидев одну беременную
челядницу с кухни, немедленно учинила ей суровый допрос:
     -  Кто  отец  твоего  ребенка?  Признавайся.  Челядница,  пряча  глаза,
покраснела, упала на колени перед княгиней и заголосила:
     - Матушка-княгинюшка, золотая наша, и знать не знаю, и ведать не ведаю.
Святой крест - не знаю. Пусть дитятко родится. Верным рабом тебе будет.
     - Не надо мне  безотцовщины! - гневно  топнула ногой Добронега. И в тот
же день был отдан строгий приказ: распутной девке, на  страх и науку другим,
целую седмицу есть  жабью  икру, чтобы дух  болотный  убил, заглушил  жизнь,
которая  готовится появиться  на  белый  свет  и  от которой никому не будет
радости.
     Каждый день Добронега вместе с верной  Кулиной совершала обход терема и
всего  княжеского  двора.  Челядь  спозаранку  подметала, чистила, мыла  все
уголки. Страх и трепет царили всюду.
     Однажды княгиня заглянула в  каморку  переписчика пергаментов  Климяты.
Челядь называла его Климятой Одноруком. Климята, как обычно, сидел на низкой
скамеечке, свертки пергаментов желтели перед ним. Но переписчик был не один.
Рядом с ним стоял тоненький русоволосый парнишка в белой льняной сорочке и с
большим интересом смотрел на все, что делал Климята.  Климята, не заметивший
прихода княгини, обратился к мальчику:
     - Хочешь, Мирошка, загадаю тебе загадку?
     - Загадывай, - оживился мальчик и даже губу прикусил от нетерпения.
     - Слушай. Ходит по двору, на ногах когти, белые камни несет. Кто это?
     Мирошка  наморщил  лоб,   задумался,  да  так,  что  казалось,  уши  от
напряжения шевелятся. Климята Однорук с хитрой усмешкой поглядывал на своего
юного собеседника.
     - Какие камни? - переспросил мальчик.
     - Белые.
     Мирошка подумал-подумал, грустно вздохнул и признался:
     - Не знаю.
     -  Эх ты,  Нестор-летописец!  -  Климята,  весело  улыбаясь,  встал  со
скамеечки. -  А еще  хочешь  со  мной  вместе историю Полоцкой земли писать?
Хочешь ведь? Признайся.
     - Хочу, если научишь и позволишь, - кивнул головой Мирошка.
     - Так вот - белые  камушки курица  несет. Понял? Курица. А на пасху эти
белые камушки люди красными делают.
     -  Как  Иисусова  кровь,  - быстренько  вставил  Мирошка,  которому  не
хотелось, чтобы Климята посчитал его круглым невеждой.
     Тут только Добронега зашелестела небесно-голубой накидкой, кашлянула  в
кулак. Переписчик  пергаментов сразу повернулся  к  ней,  поклонился, сказав
Мирошке:
     - Кланяйся княгине кукейносской.
     Мирошка  неумело,  испуганно  поклонился. Губы  у  него  задрожали.  От
дворовой челяди  он  слышал про крутой нрав княгини, ее  строгость и боялся,
что,  если  не так  скажет,  не  так  ступит, придется  ему  отведать  лозы.
<Обходи владык земных за поприще>, - вспомнил он отцовские слова.
     - Кто  это?  - внимательно  взглянув  на Мирошку, спросила Добронега  у
переписчика пергаментов.
     -  Это Мирошка, сын смерда из Горелой Веси. Еще в ту пору, когда ездили
за тебя свататься, княгиня,  Холодок нашел его в  сожженной  хате,  спас  от
волков и привез в Кукейнос. Живет у меня.
     - Что умеешь делать? - подошла Добронега к мальчику, глянула на  него в
упор. Тот, как испуганный воробей, втянул голову в плечи.
     - В работу смердову надо тебя отдать, - холодно сказала княгиня. - Чтоб
не  ел  даром  княжеский хлеб. Сначала  будешь  коров  пасти,  потом  косить
научишься, пахать...
     - Позволь слово молвить, княгиня, - побледнел Климята Однорук.
     - Говори, - кивнула Добронега. Климята подошел к Мирошке, погладил  его
по голове.
     - Нельзя этого  мальчика в пастухи  отдавать. Не одни пастухи и  пахари
нужны  Полоцкой  земле.  Ей  и вои требуются. И  не меньше  -  люди книжные,
мудрые, чтобы грамоту  греков и  римлян знали, чтоб свое,  родное  слово  до
потомков донесли.
     - Разве смерды способны на это? - прервала Климяту княгиня.
     Щеки у  переписчика пергаментов  вспыхнули. Твердо глядя прямо  в глаза
Добронеге, он сказал:
     -  Бог не обделил умом наш народ. В том числе и простых людей, смердов.
Стыдно  нам  будет перед  потомками,  перед будущими поколениями, если мы те
цветы,  что  к солнцу, к свету тянутся, растопчем, уничтожим. Если мы хотим,
чтобы  наша история  не закончилась вместе с  нами, не  ушла в землю с нашей
смертью, мы должны каждый день, не жалея сил, наполнять книжной премудростью
ребячьи  головы,  как  наполняют  амфоры  зерном  и вином.  -  Он  умолк  на
мгновение,  перевел дыхание и продолжил: -  С согласия  князя Вячки думаю я,
княгиня, школу в  Кукейносе  открыть. Чтобы в школу ту  дети  боярские, дети
купцов и людей рукодельных ходили,  учились  читать и писать, про знаменитых
философов и пророков узнавали. И самых способных  из малолетних смердов тоже
можно было б в той школе обучать. Нужны же тебе,  княгиня, грамотные тиуны и
старосты. Думаю, что и княжне Софье стоит в такую школу походить.
     Добронега задумалась. Странные слова говорит этот переписчик. Не  сошел
ли  он с ума, сидя в своей  каморке днем  и ночью?  Деды-прадеды ни  в какую
науку особенно не вдавались  - и  жили. Женщина  должна была кудель  прясть,
детей  рожать да растить, мужчина -  зверя дикого  бить, женщину от  злодеев
защищать. Но князь Вячка горой стоит за этого переписчика...
     -  Я поговорю с  князем, - пообещала  Добронега  и вместе  с молчаливой
Кулиной вышла из каморки.
     Она не  забыла  свое обещание,  и когда  князь Вячка на несколько  дней
вернулся в  Кукейнос  из Леденца, рассказала мужу  о  разговоре  с  Климятой
Одноруком. Вячка сразу согласился.
     -  Пусть  учит  детей переписчик. Не хуже дети  наши, чем  у тевтонов и
свеев, надо знать им письмо и счет. И Софью отведи к Климяте.
     Учил детей Климята сначала в своей каморке, а  потом, с позволения отца
Степана, на хорах в церкви. Собралось пять мальчиков, среди них и Мирошка, и
две  девочки.  Вместе  с  княжной  Софьей  пришла   учиться  боярская  дочка
Агриппина.
     Дети сидели за длинным  широким столом на скамьях.  Каждому Климята дал
липовую дощечку, на одной стороне которой была  вырезана азбука,  на  другой
сделана выемка. Выемку дети заполняли воском, разглаживали его и писали.
     Кроме дощечки, каждый ученик  получил писало -  железный стержень. Один
конец стержня был острый - им выцарапывали слова и буквы  на бересте, писали
на воске.  Второй конец  писала  был плоский,  формой походил  на  маленькое
весло. Этим концом  стирали с воска написанное, ровняли,  готовили  воск для
новых слов.
     Дети настороженно смотрели на  Климяту. Все они знали,  что у  него нет
одной  руки, и переписчик  нет-нет да ловил испуганные взгляды, направленные
на пустой рукав его рубахи, заткнутый за красный поясной шнур.
     - Отгадайте, дети,  загадку, - начал Климята,  улыбаясь. - Стоит  город
между небом и  землей, а  к нему посол  спешит, без пути-дороги, сам  немой,
везет грамоту неписаную.
     Дети замерли  на своих скамьях. Их друзья-товарищи, которые не  пошли в
школу  и теперь играли на улице в пикора, пугали их учебой, говорили, что от
науки можно с ума сойти, мозги могут потечь из головы через уши. Если судить
по первой загадке, и правда, из этой школы здоровым не выйдешь.
     - Ну что же вы? - с улыбкой поторапливал детей Климята. - Не догадались
еще? Это же так просто. Город между небом и землей -  это ковчег, на котором
Ной  спасался во  время  потопа. Немой посол -  голубь,  которого  выпустили
узнать, не показалась ли земля. А грамота  неписаная  - это ветка оливкового
дерева,  которую голубь  несет в клюве,  чтобы  дать  знать,  что  земля уже
близка.
     Дети  с  облегчением и радостью  вздохнули. Будто все они разом увидели
голубя, белого, с  сильными крыльями,  что летит над  разбушевавшейся черной
пучиной,  крепко сжимая в клюве зеленую веточку.  Вот-вот  ослабеет голубь и
упадет веточка в морскую бездну.
     -  Начнем с азбуки,  дети, -  посерьезнел  Климята. - Голубь в  загадке
несет неписаную грамоту, ветку. Почему?
     -  Потому  что  он  писать не  умеет,  - робко  сказала боярская  дочка
Агриппина.
     - Правильно,  Агриппина, -  обрадовался Климята. - А вы будете учиться,
чтоб писаные грамоты составлять, чтоб ваши мысли люди за сотни поприщ от вас
могли понять в тот самый миг, как прочитают вашу грамоту.
     Дети охотно взялись за учебу. Дьяк  Анфим принес тонкие трубки бересты,
которую по указке Климяты заготавливали  в роще, раскинувшейся неподалеку от
Кукейноса. Вскоре  железные писала  заскрипели  по  мягкой  бересте,  первые
буквы, как смешные неуклюжие зверята, побежали по белому полю.
     Добронега, живущая каждодневными заботами своего большого хозяйства, не
забывала  об  учебе Софьи. Проверяла исписанные ею  бересты, следила,  чтобы
железное писало всегда  было в  маленьком кожаном мешочке, специально сшитом
для этого.
     Падчерица  расценила  внимание  мачехи  к  своей  учебе  по-своему.  Ей
казалось,  что Добронега так  строго  следит  за ней  потому,  что не  любит
неродную  дочь.  Челядницы (Добронега так  и  не дозналась - кто)  нашептали
Софье, что у  княгини  скоро будет ребенок, мальчик, а  ее, нелюбимую Софью,
отправят в Полоцк, в Спасский монастырь.
     <Чем же привлечь ее к себе?> - думала Добронега.
     Однажды,  приведя  Софью  на  хоры  к  Климяте,  княгиня  заметила, что
маленькая княжна и смерд Мирошка дружат. Когда у Софьи  упала на пол дощечка
для  письма, Мирошка поднял дощечку,  сдул с нее пыль  и подал  Софье. Потом
помог  развернуть и  разгладить  бересту. Софья засмеялась,  и вместе с  ней
засмеялся мальчик.
     - Крапивное семя,  -  задохнулась от гнева Добронега. - Как  смеет этот
грязный смерд приближаться к  княжеской дочери? Вот  к чему приводит школа -
дети бегают гурьбой, как  котята,  сразу  и не  поймешь, где  боярин, а  где
холоп>. Первым желанием княгини было схватить Мирошку за ухо да постучать
лбом о стенку, чтоб наперед знал свое место.
     Однако,  поостынув,  Добронега подумала, что  если эта дружба  нравится
Софье,  пусть  она  продолжается.  Может, потеплеет падчерица  душой и  хоть
частичку  этого  тепла  передаст   ей,  Добронеге.  Будет  веселой  Софья  -
повеселеет  и  Вячка.  А  это главное для Добронеги. Смерду же всегда  можно
будет напомнить, кто он такой, из какого  навоза вышел. Ничего, пригладится,
причешется, отряхнет с ушей  солому и со временем неплохим слугой будет  для
той же Софьи.
     -  Ты  можешь привести его  в  терем,  - разрешила Добронега падчерице.
Вспыхнули  радостью,  засветились  глаза  девочки.  Может,  впервые  за  все
последнее время она глянула на княгиню без хмурой подозрительности.
     Несколько  раз  приходил Мирошка  в  Софьину  светлицу.  Сначала  очень
боялся,  стоял  как вкопанный,  шагу  боялся  ступить  по гладким  блестящим
половицам. Маленькая княжна весело смеялась.
     - Ну что ты боишься? Беги за мной! Под присмотром кормилицы Тодоры дети
начинали бегать, играть в прятки или разглядывали старые желтые пергаменты и
даже  пробовали  читать  их.  Потом  Софью вели  обедать,  а  Мирошка шел  к
переписчику Климяте, вместе с которым  он жил в его каморке. Климята варил в
глиняном  горшке горох  с мясом.  Они  брали  деревянные  ложки  и  начинали
обедать.
     -  Ешь,  Мирошка,  -  заставлял  мальчика  Климята.  -  Тебе  надо  сил
набираться, расти быстрей.  Когда я  умру,  ты Полоцкую летопись  дописывать
будешь.
     В  тихие  летние ночи,  когда небо на  всю необъятную ширь было засеяно
золотыми  зернами  звезд,  Климята  с  Мирошкой  взбирались  на   колокольню
кукейносской церкви. Затихал  город, замолкали людские голоса, лишь  изредка
перекликались вои, стоявшие на  заборолах, и постепенно глубокий сон, словно
теплый мягкий воск, склеивал веки. Только небо оставалось бессонным, живым.
     -  Гляди,  Мирошка,  - переходя  на  шепот, говорил Климята,  -  гляди,
сколько звезд горит над нами. Знать бы, что там, наверху, делается. Помру, а
не узнаю. Жаль... Страшно мне. Порой чудится, что чей-то глаз глядит с небес
прямо в душу, и не спрятаться от него ни за какими стенами.
     Он ненадолго умолкал, потом шепот раздавался дальше:
     - Кто зажег этот  вечный огонь? В  пергаменте эфесца Гераклита  Темного
написано: <Этот космос,  один и тот же для  всего сущего, не создал никто
ни из богов, ни из людей,  но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем,
то загорающимся, то потухающим>.
     Климята крестился, и Мирошка видел страдание на  его лице. Так не похож
был ночной переписчик пергаментов на  того веселого, улыбчивого,  уверенного
Климяту, который утром учил детей в школе.
     - Страшно мне  от мыслей таких,  - признавался Климята Мирошке. -  Не в
божьей церкви, не на  святой  колокольне мысли  такие греховные, дьявольские
должны  приходить, а в аду, в огненной смоле. Гераклит Темный давно, видать,
в аду...
     Всплывал над  Кукейносом, над рекой и  туманными лесами  легкий месяц -
небесный челн. Сначала он был ярко-красный, потом  желтел  и в  конце концов
становился серебристо-белым, как снег.
     -  А  почему месяц такой  белый? - допытывался Мирошка  у Климяты и, не
дождавшись  ответа, сам объяснял переписчику пергаментов: - Туда дикие  гуси
летят,  как холода наступают. От  их  перьев  и  месяц  белый. Так мне  отец
говорил.
     - Не  верю Гераклиту  Темному, -  страстно молился,  исступленно шептал
Климята. -  В  троицу верю - в бога-отца, бога-сына и  в святого духа.  Верю
тебе, слышишь, боже?!
     Он обессиленно, с мокрым от пота  лбом вглядывался в ночной мрак, глаза
его блестели, под ними трепетали суровые тени. Ответа ждал он, таинственного
знака, какого-нибудь слова, но молчало небо, молчала ночь...
     Мирошке нравилось играть с маленькой княжной. Желтый песок, из которого
возводится  неприступная  крепость,  мотылек,  превращенный  воображением  в
страшного огнедышащего дракона, делают  равными  всех  детей,  где бы они ни
родились - в богатом тереме или в крытой соломой землянке. Софье, чувствовал
мальчик, тоже было интересно играть с ним. Она не знала многого из того, что
знал Мирошка.  Она была комнатным цветком, который  боится  холода и  ветра,
зноя и дождя.
     Мирошка учил княжну понимать язык природы,  который  он хорошо выучил в
Горелой Веси, когда почти ежедневно бывал с Яковом  в пуще.  Земляные  черви
выползают наружу  - к  непогоде. Конь  летом ложится  наземь - перед  мокрой
погодой, зимой  - перед вьюгой. В какую сторону спиной укладывается скотина,
оттуда ветер дуть будет.
     Он не задумывался над тем,  надо ли это все знать княжне  или нет.  Ему
нравилось учить.  Сам того не подозревая, он хотел быть  похожим на Климяту,
своего учителя.
     Добронега внимательно  следила за играми детей.  Каждый их шаг доносили
ей челядницы. Княгиня с радостью отметила, что падчерица стала более веселой
и ласковой.
     Вячка  бывал  в  Кукейносе  наездами. Брови  его  были подпалены  возле
походных костров, кожа на лице посмуглела, обветрилась.
     Узнав от жены, что дочь подружилась  с  мальчиком-смердом, князь  велел
привести Мирошку к себе в светлицу.
     - Ты кто? - спросил он мальчика.
     Мирошка от волнения словно язык проглотил. До этого времени князя Вячку
ему приходилось видеть только издалека.
     Вячка сидел,  не  сняв с себя походного красного плаща. Кожаные  сапоги
его были запыленные, стоптанные.
     -  Ты учишься у  переписчика  пергаментов  Климяты?  -  встав,  подошел
вплотную к Мирошке князь. Мирошка несмело кивнул головой, ответил:
     - Учусь.
     -  Какой же ты,  брат, полочанин, если  слово сказать боишься?  - скупо
усмехнулся Вячка.
     - А я не  полочанин,  - поднял  глаза на князя Мирошка. - Я из  Горелой
Веси.
     -  Откуда?  Из  Горелой Веси?  Погоди-погоди...  Это  над Свислочью,  в
вотчине князя Рогволода? Так это тебя мой дружинник от волков спас?
     - Меня, - с облегчением выдохнул Мирошка.
     - Вон оно что, - зас