ь, боярин,  - сказал Фердинанд,  напоследок еще раз  отпив  из
кубка, - отпусти  меня  на  три  дня  в Полоцк.  Инструмент  свой  кузнечный
привезу, книгу ученую о горячих и холодных металлах. Жди меня через три дня.
     В это же время Чухоме и Якову как будущим подручным Фердинанда был  дан
строгий приказ искать болотную  руду, варить  и  ковать из нее железо. Возле
Полоцка такой руды  не было,  и они вынуждены  были пойти на плоту вверх  по
Двине, потом с Двины спуститься до истоков реки Уллы. Их сторожили,  следили
за каждым  шагом и движением боярские тиуны, так что сбежать в  пути не было
никакой возможности.
     Суровая  величественная  природа  открывала им  свое неповторимое лицо.
Бесчисленные озера были рассыпаны в этой глухой лесной стороне. Они сверкали
под  солнцем, как  осколки голубого стекла. Налетал  ветер, шумел в  молодой
зеленой осоке, накатывал на низкие песчаные берега сине-черные волны. Валуны
грели  на  полянах свои замшелые бока. Там-сям поднимались могучие  ели, как
островерхие  воинские  шатры.  Синицы  оживленно бегали и  звонко тинькали в
густом мраке колючих еловых лапок. Холодные пенистые ручьи прорезали равнину
торфяников и лугов. Желтел мох, а под ним мертвым сном спала гнилая болотная
вода.
     На берегу  Уллы Чухома нашел залежи  темно-красной руды, она  податливо
липла к пальцам.
     Срезали заступами дерн,  начали  копать руду. Из  глины,  привезенной с
собой  на плоту,  смастерили  две  небольшие  печи-домницы. Глину, чтобы  не
трескалась  от большого  огня, смешивали с  песком и дресвой. У  самого  дна
печей Яков под наблюдением Чухомы сделал  отверстия, вставил  в них глиняные
трубки-сопла, через  которые внутрь  печей  нагнетался  воздух.  Засыпали  в
домницы древесный уголь вперемешку с кусками руды, подожгли...
     Яков  трудился  с  охотой,  с  большим  интересом  к  делу,  с  которым
столкнулся впервые. Пот  заливал глаза,  но он, не  обращая внимания,  делал
все, что  приказывал Чухома. Только  работа, тяжелая, до  изнеможения, могла
хоть на миг дать отдых израненной пленом душе.
     - Молодчина, Яков, -  хвалил его Чухома. - Быть тебе кузнецом. Запомни:
без кузнеца земля безрадостна. Радость мы даем рудой своей, железом своим.
     - Из руды и мечи выкованы, которыми нас пленили, - тихо возразил Яков.
     -  Тут  не  кузнецов  вина,  -  усмехнулся Чухома. -  Птицы небесные не
виноваты, что с неба Перун в  людей стреляет.  Так и  мы. Слышал я, что меч,
для которого мы руду плавим, на доброе святое дело пойдет.
     -  Для князя  Вячки,  против  тевтонов  воевать,  -  подсказал  один из
боярских тиунов.
     - Вот видишь, Яков? Не только зло от железа. Зло от злых людей, а не от
железа.
     Огонь и сырой воздух  делали  в  домницах свое таинственное, непонятное
многим людям, в том числе и  боярским  надсмотрщикам, и Якову, дело.  Чухома
загадочно и торжественно улыбался. Один он знал, что в  этот самый  час душа
огня и  душа руды сплетались в один  неразрывный клубок, в одно целое, чтобы
породить звонкоголосое желанное  дитя  -  железо. Правда,  это еще не чистое
железо,  это крица, в  ней  еще  много  шлака.  Крицу  надо  будет  докрасна
раскалить в горне, кинуть на наковальню и  бить, бить, расплющивать могучими
молотами, чтобы выгнать из нее больной болотный дух.
     Подождали, пока остынут  домницы,  разбили,  разломали их, теплые крицы
погрузили на плот. Темно-вишневая заря горела над землей. Всхлипывала вода в
осоке. Звезды трепетали во мраке, как золотые небесные слезы.
     Яков стоял  на  плоту, отталкиваясь от  топкого дна  длинным  березовым
шестом.  Болела  спина, но душа  была ясной и  спокойной.  <Я  молодой, -
думалось ему.  - Мне еще жить да жить. Я  сильный.  Никогда я не буду рабом.
Никогда>. Он вспомнил слова  молодого купца  Михалки,  что  сам  полоцкий
воздух делает человека вольным, и радость, давно забытая птица, запела в его
душе. Он уже знал, как спастись, - надо бежать в Полоцк, в город, затеряться
среди людей. Надо убежать, а там - что будет, то будет.
     Как  только они  прибыли на  боярское  подворье, сразу же,  с  согласия
боярина  Ивана, их  взял  под свою  опеку саксонец Фердинанд.  Он выпытал  у
боярина,  кто из его людей пригоден для кузнечной работы, и вместе с Чухомой
в кузнецы попал и Яков.
     Фердинанд, в  новеньком кожаном  переднике, в новых, только  что сшитых
сапогах, собрал  всех  своих  подручных  - и  молотобойцев,  и  горновых,  и
водоносов  -  в  кузнице,  сказал,  как  и  все  тевтоны,  медленно,  смешно
выговаривая чужие слова:
     -  Вместе работать  будем.  Я  не  вашей земли человек,  но  я  хороший
человек. Я  люблю  есть, пить вино,  люблю  много спать,  люблю  женщин. Вы,
наверное, тоже все это любите? Но еще я люблю и умею работать.
     Он  на минуту умолк,  глянул на своих помощников  -  понимают  ли  его?
Понимали.  Слушали  внимательно.  Это   еще  больше  вдохновило  Фердинанда.
Возбужденно махая руками, он продолжил разговор:
     - Нам надо выковать  меч <Всеслав>. Правильно  я называю имя? Так
вот.  Из той руды, из  того железа, которое вы  привезли откуда-то из болот,
нельзя  сделать меч  <Всеслав>.  Можно серп  женщине  смастерить...  А
меч... Ваше  болотное железо мягкое, слабое. Меч из такого  железа согнется,
как соломинка, в первом же поединке. За боярские гривны на торжище в Полоцке
я купил свейского железа. Из такого железа куются мечи для  победителей, для
героев. А из вашего мы наделаем боярину ключей и замков.
     Из-под кожаного передника Фердинанд  вытащил  пожелтевший,  свернутый в
трубку пергамент.
     -  Знаете,  как  закаляется  кричное  железо?  Вот  что  пишет Теофилус
Пресбрайтер  в  своем  трактате <Схема  разнообразных  искусств>.  Тут
написано не вашими буквами, я вам буду пересказывать, объяснять.
     Он начал читать, изредка отрывая взгляд от пергамента, чтобы глянуть на
своих слушателей:
     -  Закалка  железа  ведется  таким же  образом, как  режется  стекло  и
размягчаются камни. Возьми трехлетнего черного козла и держи его  под замком
на  привязи  трое  суток  без корма. На четвертый день накорми папоротником.
После того как он два дня поест папоротника, на следующую ночь помести его в
бочку с решетчатым дном. Под бочку  поставь сосуд для  сбора козлиной  мочи.
Набрав за двое или трое суток достаточное количество жидкости, выпусти козла
на волю, а в этой жидкости закаливай свое железо.
     Фердинанд спрятал пергамент, глянул строго на своих помощников.
     - Несите.
     - Кого? Черного козла? - удивился Чухома.
     - Несите сюда амфору с вином, которую я спрятал в куче угля.
     Начали ковать меч <Всеслав>. Свейское железо  и в самом деле было
хорошее, податливо  ковалось,  чувствовались в  нем сила  и  упругость, цвет
имело серый с синеватым оттенком. Чухома причмокнул языком:
     - Мне бы в Горелую Весь такое.
     Фердинанд сразу  же  распознал  в  Чухоме  самого способного  и  самого
умелого своего помощника. Давал  ему ковать меч, сначала изредка,  потом все
чаще.
     Меч делали длинный, двуручный, чтобы во время боя вой  мог взять его за
рукоять  обеими  руками.  Лезвия  у  клинка  с  двух  сторон  были   острые,
заточенные. Крестовину  и рукоять обложили черненым серебром,  серебро легло
шероховато,  -  не будет  скользить  ладонь.  Верх рукояти  сделали в  форме
красного яблока,  дорогой заморский камень, сеявший  в полумраке вокруг себя
таинственные лучи, вставили, утопили в  это яблоко. Немного  ниже рукояти на
одной  стороне клинка выбили  изображение святого  Юрия, а с другой  стороны
написали на железе полоцкими письменами <Всеслав>.
     Последние дни все больше Чухома занимался  мечом,  а Яков ему  помогал.
Фердинанд же пил вино, прячась от боярина. Пропала у него охота к кузнечному
делу, и частенько говаривал он Чухоме:
     - Уеду в Саксонию,  стану  виноделом. Через две  весны уеду в Саксонию.
Опротивело мечи ковать.
     Боярин Иван, доверившись Фердинанду,  не часто заходил в кузницу,  да и
смрад, дым, жар  кузнечный  плохо  выносил.  Иной  раз  прибегали от боярина
посыльные, спрашивали:
     - Боярин Иван знать желает, скоро ли меч будет готов?
     Фердинанд, которого  заранее  предупреждали,  что  ожидается  гонец  от
боярина, хлопоча у наковальни, сердито жмурил глаза:
     - А дитя скоро рождается?
     Мальчишки-посыльные  этого не знали и бежали назад, в  боярские палаты.
Но однажды сам  боярин  заглянул в  кузницу.  Был он в длинном,  по  колено,
красном кафтане, в руке держал белый вышитый платок - нос  от гари затыкать.
Он   осторожно  остановился  на  пороге,  окидывая  подозрительным  взглядом
Фердинанда, Чухому и Якова. Яков поклонился боярину.
     - Приезжали мужи-вечники из Полоцка, - сказал боярин, -  спрашивали про
меч.
     -  Меч  готов,  боярин,  -  улыбнулся Фердинанд.  -  Лежит,  на холодке
остывает, на утренней росе. Яков, принеси боярину Ивану меч.
     Яков торопливо вышел из кузницы, принес меч, который незадолго до этого
положили на песок, на сырую  землю, чтобы всю силу земную  в себя вобрал. На
клинке сверкала роса.
     Боярин взял  в  руки тяжелый  светлый  меч, покрутил его и так  и этак,
взмахнул над головой,  внимательно разглядел крестовину, изображение святого
Юрия,  рукоять с  дорогим заморским камнем. Казалось, если бы не Фердинанд с
помощниками, он попробовал бы меч и на зуб.
     -  Хорошо,  - сказал  наконец боярин.  -  Важнецкий  меч получился. Ты,
мастер,  -  обратился  он  к  Фердинанду,  -  получишь   плату,  как   мы  и
договаривались,  и  сверх платы еще  добавлю.  А вы, -  внимательный  взгляд
боярина, казалось, насквозь буравил Чухому с Яковом, - выпьете в святой день
ведро меда. Мне нужны люди по железному ремеслу.
     - Кланяемся тебе в ноги, боярин Иван, - поклонился Чухома.
     - Ножны  для  меча уже сделали в Полоцке, - продолжал боярин. -  И  еще
говорили вечники,  что  в рукоять меча надо  обязательно вложить мощи святой
Ефросиньи Полоцкой, умершей в святой земле, в Иерусалиме.
     - Где же  мы  возьмем  те  мощи?  - растерялся  Фердинанд и взглянул на
Чухому  и  Якова. - Да еще - ведь чтобы положить  их  в рукоять, надо камень
оттуда вынуть.
     - Камень  надо  вынуть,  - сразу согласился  боярин.  -  Не  заморскими
каменьями воюют, а святыми мощами. Вынь камень, мастер, и отдай его мне.
     Он растопырил пальцы чуть ли не перед носом у Фердинанда.
     -  Не  сразу, боярин, - отвел  в сторону его  руку Фердинанд. - Нелегко
было  вложить камень в рукоять, а доставать его будет еще  труднее. Два  дня
нам на это.
     - Два дня? - поморщился боярин. - Пусть будет по-твоему. К тому времени
и мощи святой Ефросиньи привезут из Киева, из Печерской лавры.
     Когда боярин ушел, Чухома улыбнулся:
     - Пожалел камень, старый гриб.
     - Свое добро надо жалеть, - сухо сказал Фердинанд.
     Чухома  с Яковом  ничего  ему не ответили, только  переглянулись  между
собой.
     <Как же сбежать отсюда? - мучительно раздумывал  Яков. -  Неужто вся
жизнь так и  пройдет вот  в  этой  кузнице,  среди этих  черных  закопченных
стен?>
     За частоколом боярской  усадьбы однажды  он разглядел поросшую поникшим
кустарником  пустошь. Какие-то  одинокие  бугорки  виднелись  там,  какие-то
холмики.
     -  А  что  это?  - поинтересовался  Яков  у  старого челядина, который,
задыхаясь, тащил на горбу камень-жерновик.
     - Могилы, - не остановился, даже не поднял  на Якова взгляд старик. - И
ты там лежать будешь.
     Что-то оборвалось  в душе Якова, когда  он услышал эти слова. Какая- то
тоненькая струна в сердце лопнула. Звенела до  сих пор,  пела,  черные мысли
прочь отгоняла, а в этот миг лопнула. Навсегда умолкла.
     Не  в полетники взяли их на  работу, не до покровов, а на всю жизнь. Да
если б  знал  человек,  сколько  жить  доведется, сколько весен  над головой
прошумит...
     Через два дня приехали мужи-вечники, привезли  в золотой  баклаге  мощи
Ефросиньи Полоцкой.  Фердинанд в  присутствии полоцких бояр и  боярина Ивана
вынул заморский камень  из рукояти, положил на его место святые мощи. Чухому
и Якова  на это  время выгнали  из кузницы.  Челядину  запрещалось лицезреть
такое таинство.
     Под  церковный перезвон  торжественная  процессия двинулась  к Полоцку.
Впереди  на  богато  убранных  конях  ехали  бояре. За  ними шли  двенадцать
мальчиков, одетые в белые полотняные рубашки и красные, из  крашеной лосиной
кожи, штаны.  Мальчики играли в позолоченные дудки. За  ними  медленно ехала
обвитая   свежими   луговыми   цветами,   обтянутая  блестящими   ромейскими
покрывалами  колесница.  Ее везли  три  белых  коня с  выкрашенными  золотой
краской  копытами, с расчесанными гривами,  в которые  были  вплетены медные
колокольцы   и   разноцветные   ленты.   На   колеснице   в   вырезанном  из
темно-коричневого мореного  дуба футляре сверкал  под лучами солнца меч.  По
правую и левую руку от меча расположились  на  мягких сиденьях боярин Иван и
саксонец  Фердинанд. Боярин по такому торжественному поводу надел свою самую
богатую горностаевую  шубу и теперь  обливался соленым  потом. За колесницей
шли  Яков и  Чухома.  Яков держал в  руках большие кузнечные клещи, Чухома -
тяжелый молот. Боярин Иван сначала и  слышать не хотел,  чтобы его  челядины
вместе  с ним  отправились  в  город  разделить  его  славу  и благодарность
полоцкого  люда. Но Фердинанд настоял  на своем, уговорил боярина. <Пусть
посмотрит стольный  Полоцк, какие у тебя  мастера, - сказал, хитро улыбаясь,
саксонец.  -  Пусть  позавидует>. Эти  слова и решили  дело - боярин Иван
любил, чтобы ему завидовали.
     Яков  шел  с клещами в руках. Сзади слышался звонкий топот  коней - это
ехали боярские вои, держа в руках обвитые мягкой зеленой дерезой копья.
     С  каждым шагом  Яков  все ближе  подходил к городу, о котором  столько
слышал,  о котором мечтал,  лежа темными ночами  на тесных  грязных  полатях
вместе  с другими  челядинами. Воздух этого города  делает людей свободными.
Земля этого города, едва  ступишь на нее, дает силу и радость.  Вот  он  уже
выплывает  куполами Софии,  которые, будто  семь  красно-золотых  лепестков,
рвутся в  небо. Вот уже  показались церкви в золоте,  серебре и меди,  серые
нерушимые  крепостные  стены  монастырей.  Яркой  голубизной  ослепила глаза
Двина, а на ней бесчисленное множество парусов  - красных,  синих,  зеленых.
Кипит, как  муравейник, торжище. Все, что растет в  поле, что шумит в  лесу,
что плавает в реке, что лежит в земле, - все продается тут. Бдительно следят
за своим  товаром  купцы. Готовят к неблизкой  дороге  свои  лайбы, струги и
шкуты корабельщики  -  забивают  пазы между дубовыми досками  белой куделью,
заливают днища тягучей смолой, медными  гвоздями прибивают к  палубе тюленьи
шкуры. Крутятся гончарные круги, глина поет  под пальцами, а на донце свежих
горшков  и  жбанов,  корчаг и  крынок каждый  гончар  щепкой или  соломинкой
выводит свой  знак, свою печать. Плотники ловко стучат топорами. Ярко-белыми
стружками  засыпаны их ноги. Каменотесы обрубают, обглаживают валуны, только
искры летят из диких  камней.  Кожемяки и чеботари  разминают, чистят, режут
шкуры.  Оружейники  точат  рогатины  и  копья. Степняки танцуют с  бубнами в
смуглых руках.  Евреи  продают  вареное  мясо и  баранки  с  маком. Крошится
камень.  Звенит металл.  Блестит,  льется вода. Шумят улицы.  Площадь  перед
Софией  заполнена солнцем и  ветром. И всюду - народ, храбрый,  мужественный
народ. О Полоцк могучий! Светлое око на лике земном!
     Дружными  криками приветствовали  полочане меч Всеслава, который тройка
белых коней везла по  Пробойной улице, потом по Великому  посаду. С Великого
посада через ворота Кривичской башни меч въехал на площадь.
     Епископ Дионисий  вместе  со всем  клиром  вышел навстречу процессии из
Софийского собора.  Божьи  служки,  распевая  псалмы, несли  кресты,  иконы,
хоругви.
     Епископ освятил меч. Посадник Ратша вынул меч из футляра и, прижав  его
лезвием  к  правому плечу, обошел вокруг  Софии. Все в полном  молчании,  не
трогаясь с места, смотрели, как сверкает в лучах весеннего солнца меч.
     - Слава мечу Всеслава! - кричала толпа.
     Среди мужей-вечников  не  было  князя Владимира.  Не приехал  князь  из
Бельчиц.  То ли дела неотложные задержали, то  ли болезнь -  никто  не знал.
Кое-кто  говорил, правда, потихоньку, с опаской, что князь поехал  со своими
ловчими на бобровую охоту.
     И  боярства было немного на площади. Сидели в  своих палатах, пили мед,
выжидали.  Тот крик на вече, когда  бояре требовали от князя Владимира вести
Полоцк походом на Ригу, был уже забыт. Епископ Альберт не дремал - засылал к
боярам тайных гонцов с подарками,  с  клятвенными заверениями в христианской
любви и мире.
     Только  купцы из Кривичского  ста, ремесленники да  черный люд радостно
встречали меч Всеслава. Понимали: будет сильной Полоцкая земля, будут сильны
и  они.  Им нужна  была торговля,  хотелось  возить  свои товары  по Двине и
Варяжскому морю без страха, не выплачивая мыто незваным тевтонам.
     Князя  Вячку  ждали  из Кукейноса только завтра.  Завтра же должно было
собраться  и вече, чтобы вручить  князю меч. С согласия епископа и посадника
Ратши боярин Иван забрал меч на  ночь в  свои городские палаты, стоявшие тут
же, неподалеку от Кривичской башни.
     Яков все это время места себе не находил. Рядом была свобода, казалось,
можно  было  потрогать  ее  рукой. Вот  эти  купцы,  бородатые, загорелые, -
свобода.  Прибиться  бы  к ним,  как  к журавлиной стае, и  можно поплыть  в
далекие моря,  в  сказочно  неведомые  страны,  где  тают камни  от горячего
солнца, где текут реки птичьего молока, где живут люди с песьими головами.
     Вот  эти  ремесленники, жилистые, веселые, говорливые, -  свобода.  Они
знают секреты  железа  и камня, держат за  огненную бороду огонь, бушующий в
горнах  и печах-домницах.  Быть  бы у них  унотом,  учеником,  носить  воду,
убирать мусор - лишь бы свободным.
     Да  неотступно  следили  за Яковом  и Чухомой боярские  дружинники. Как
собачьи  хвосты, тащились  вслед за ними.  Где уж тут  убежишь! Всадят копье
между лопатками  и бросят в  помойную яму.  Или  еще хуже  - поймают, живого
места на теле не  оставят,  а потом на железном ошейнике, на цепи  бросят  в
подземелье под боярскими палатами,  где глаз человеческий слепнет от вечного
мрака, где крысы по рукам человечьим бегают.
     Боярин Иван остановился  на ночлег в своих городских палатах. Ждали его
богатый стол, баня, мягкая пуховая постель, молодые красивые челядницы - те,
чтобы спал боярин сладко, гусиными перьями пятки  ему щекотали.  Крепко спал
боярин той ночью.
     Яков  с Чухомой  легли  в малой гриднице, где обычно  живет и столуется
черная боярская  челядь - дровосеки,  ночные сторожа, возчики.  Тут  же, как
повелось исстари, обитали клопы и тараканы.
     Вскоре сон,  как  тяжелый  надмогильный камень, навалился на  гридницу.
Челядь, намаявшись за день,  спала  с храпом и бормотанием. Спал  и  Чухома.
Только Яков, лежа на спине с  заложенными под голову  руками, никак  не  мог
заснуть. Душа его, все мысли были на площади  перед  Софией, там, где совсем
недавно  щедро  светило солнце,  где  шумел полоцкий  люд. Неужели он, Яков,
молодой, сильный, так и умрет невольником?
     Ночные  звезды сияли  над Полоцком.  Светила  луна. Серебряные  облачка
легко плыли в тишине прозрачного неба.
     Вдруг  сосед  Якова по  полатям,  молодой  высокий  худощавый  челядин,
вскочил,  будто ужаленный, со  своего  места.  Несколько  минут  он  сидел с
закрытыми глазами, с тихой грустью на лице. Лунный свет сквозь щель  в окне,
затянутом бычьим пузырем, упал на высокий бледный лоб.
     Казалось, челядин только и ждал этого. Казалось, тонкий  лунный луч был
той рукой, что подняла его и отдала только одному ему понятный приказ.
     Он