ыглядел
необитаемым и пустым. И он был жутковато тихим.  И  везде  стояли
сожженные монументы мертвым. Каждый был  свидетельством  -  здесь
нашли тело.
    Мы осторожно направляли  наш  путь  мимо  брошенных  машин  и
упавших деревьев. Я начал беспокоиться. Мили подряд мы не  видели
ничего, пока не наткнулись на свору собак, бегущих по шоссе.  Они
начали лаять, когда заметили нас. Они преследовали  машину  почти
километр. Мое беспокойство превращалось в страх.
    Потом мы увидели бредущих свободно коров,  которые  выглядели
худыми и больными. Мы видели безучастную молодую женщину,  идущую
по дороге. Пытались остановить ее, предупредить о собаках,  но
она просто прошла мимо, словно нас не было. Потом увидели  голого
мальчика, прячущегося в траве, но он повернулся и  убежал,  когда
мы позвали его.
    - Слишком рано?, - спросил я.
    Папа  покачал  головой:  -  Нет,   не   рано.   Работу   надо
сделать, Джим. - На его лице застыло выражение боли.
    Мы остановились  заправить  бензобак  -  на  заправке  висело
похожее на официальное объявление, что станция  национализирована
на время чрезвычайного положения и оставшееся горючее и  запчасти
свободно доступны всем зарегистрированным жителям.
    - Они не боятся, что кто-нибудь украдет?
    - О чем беспокоиться?, - сказал папа. -  Теперь  здесь  всего
хватает для всех.
    Я обдумал это.  Чума  шла  быстро.  Тысяча  испуганных  людей
вскарабкались на борт суперлайнера в Нью-Йорке, а к тому времени,
когда самолет был над Сент-Луисом, половина из них была мертва,  а
другая половина умирала. Выжила только команда в запертой  кабине
- но они тоже были мертвы, потому что ни один аэропорт страны  не
давал им посадки. И даже  если  бы  они  смогли  сесть,  не  было
способа  достать  эту  команду  из  самолета  иначе,  чем   через
пассажирскую  кабину.  Такое  случалось  трижды.  Один   самолет,
который приземлился, сожгли немедленно  после  остановки.  Другие
две  команды  выбрали  более  быстрый  способ.  После  этого  все
аэропорты были закрыты.
    Папа сказал: - Оно еще здесь,  Джим  -  почти  все.  Не  было
времени для паники. Так  быстро  все  случилось.  -  Он  печально
покачал головой. - Словно человеческая раса ушла и не  вернулась.
Нет  смысла  что-либо  красть,  нет  нужды  запасать   -   только
сохранять. - Он угрюмо  улыбнулся.  -  В  первый  раз  в  истории
человеческой  расы  всего  хватает  для  всех.  Мы  все  внезапно
сделались богами. - Он говорил очень печально.
    Наконец  мы  въехали  в  город.  Двое  мужчин  с   винтовками
встретили нас у шлагбаума. Они были с нами очень вежливы,  но  не
позволили проехать, пока мы не пройдем дезинфекцию.  Их  винтовки
казались очень убедительными.
    Это были  весьма  неуютные  пятнадцать  минут.  Мы  стояли  у
машины, руки в стороны, пока не  появилась  команда  дезинфекции.
Они прикатили в белом фургоне с  большими  красными  крестами  по
бокам. Мы разделись донага и две фигуры в шлемах и белых защитных
костюмах обрызгали нас пеной - пикапчик тоже, внутри и снаружи. Я
был рад, что день  теплый.  Они  взяли  пробы  крови  у  каждого,
исчезли в машине и оставались там долго. Я начал дрожать даже под
послеполуденным солнцем.
    Наконец дверь открылась и они  опять  появились,  все  еще  в
масках. Мы с папой тревожно переглянулись.  Они  подошли  к  нам,
каждый держал безигловый инъектор. Тот, кто покороче схватил  мою
руку и  приставил  сопло  к  коже.  Послышалось  "пссст"  и  рука
внезапно стала холодной и влажной. Я попробовал сжать пальцы.
    - Расслабься, все будет хорошо,  -  сказала  она,  отбрасывая
капюшон - это были женщины! И они улыбались.
    - Они чисты!, - прокричала  седоволосая;  она  повернулась  к
папе. - Поздравляю. - Папа поступил замечательно. Он поклонился.
    Я уже влез в свои  джинсы.  Охранники  отставили  винтовки  и
подбежали  пожать  нам  руки.  -  Добро  пожаловать  в   Редфилд.
Кто-нибудь из вас учитель? Или инженер? Вы  знаете  что-нибудь  о
плавильных системах? Мы пытаемся вновь  включить  северо-западную
энергосеть. Вы можете справиться со стереокамерой?
    Я потер свою руку, ее начало дергать. - Эй, что это за метка?
    - Кодовая татуировка, - сказала та, что  вакцинировала  меня.
Она  была  очень  милой.   -   Доказывает,   что   вы   чисты   и
иммунизированы. Держись подальше от тех, у кого  ее  нет.  Можешь
подхватить споры и не знать об этом.
    - Но у нас семья!
    - Сколько их? Я дам вам еще вак-пакеты с собой и комбинезоны.
И пену! О, черт! У меня нет  столько!  Вам  надо  остановиться  у
медстанции. Послушайте - вам нельзя входить в  прямой  контакт  с
вашими родственниками, пока они тоже не будут вакцинированы. Даже
если вы сами иммунны, вы все еще можете переносить споры - и быть
очень опасны для тех, кто не привит. Понимаете?
    Я кивнул. Папа выглядел встревоженным, но кивнул тоже.
    - Хорошо.
    Вначале мы заехали  на  медстанцию,  бывшую  аптеку  напротив
двухэтажного городского центра. Девушка, дежурная по  медстанции,
выдала нам полный набор для дезинфекции  и  вакцинации,  и  очень
подробно инструктировала. Она дала нам дополнительные  вак-пакеты
для возможных соседей в горах.
    Потом   она    послала    нас    в    Центр    Восстановления
зарегистрироваться. - Первый этаж, городской  центр,  -  показала
она. - Это не обязательно, - сказала она, - но лучше, если вы это
сделаете.
    Я спросил папу об этом, когда мы переходили улицу. Он покачал
головой. - Потом, Джим - сейчас мы играем по правилам.
    "Центр"  оказался  столом  с  терминалом.  Терминал   задавал
вопросы, вы отвечали. Когда вопросы кончались, из  него  вылезала
регистрационная   карточка.   Папа   подумал    немного,    потом
зарегистрировал  только  себя,  не  упомянув  о  маме,  Мэгги   и
мальчиках. - Будет время, если это необходимо, - сказал он.
 - Поглядим, можно ли найти кой-какие запасы. Я  действительно
просчитался с туалетной бумагой.
    Это был самый  странный  поход  по  магазинам,  в  котором  я
участвовал. Деньги больше не  были  нужны.  Не  было  и  бартера.
Несколько  человек  ходили  взад-вперед  по  магазину,   высохший
старичок  сидел  за  кассой.  Он  качал   головой   в   медленных
ритмических поклонах, и не мог сфокусировать глаза на  чем-нибудь
подолгу. Он сказал нам, что  магазин  находится  под  управлением
местного Центра Восстановления - папа и я переглянулись  -  и  мы
можем искать, что нужно. -  Когда  будете  уходить,  остановитесь
здесь и дайте мне карточку. Я суну ее сюда. Это все.
    - А как платить?
    - Вам повезло, платить не надо. - Он захихикал.
    Папа вывел меня: - Пошли, Джим. Получишь карточку. Кажется, я
понял.
    - А я - нет! Это напоминает легализованный грабеж!
    - Ш-ш, понизь голос. А теперь,  подумай-ка.  Что  хорошего  в
деньгах, если можно войти в любой пустой дом или магазин и выйти,
неся их в обоих руках - или другое,  что  найдешь?  Год  назад  в
стране было достаточно добра  для  трехсот  пятидесяти  миллионов
американцев - не говоря о товарах на экспорт. Оглянись,  Джим,  -
сколько людей  осталось?  Можно  представить,  каково  процентное
соотношение  выживших.  Я  не   стану   представлять,   не   хочу
расстраиваться.   Но   совершенно   очевидно,   что    в    таких
обстоятельствах даже бартер  ни  к  чему.  Люди  решают  проблему
выживания. Товары находятся здесь. В них нуждаются. О бухгалтерии
можно позаботиться потом. Если настанет  это  потом.  Для  многих
может не настать - по крайней мере без такой помощи. Во всем этом
есть смысл.
    -  Но  если  просто  раздают  товары,  зачем  регистрационные
карточки?
    - Наверное, для видимости управления. Дать почувствовать, что
в мире есть  еще  некоторая  власть.  Заметил,  какими  усердными
выглядят некоторые? Может, чтобы заставить себя идти, потому  что
если они остановятся хотя  бы  на  мгновение  и  поймут...  -  Он
прервался. - Пошли, получишь карточку.
    Мы набрали туалетной бумаги, взяли пару радиофонов, несколько
коробок  консервов   и   сублимированных   продуктов,   несколько
запечатанных пакетов первой помощи,  немного  витаминов,  немного
леденцов для ребят,  свежую  газету,  патроны  и  тому  подобное.
Единственное, чего мы не нашли, было свежее мясо и овощи. За  них
надо было платить - банкнотами Объединенных  Наций,  из  называли
"кейси".
    - Ага, вот оно. Падают монетки.
    - Что?
    - Что единственное сегодня в дефиците, Джим?
    - Люди.
    - Обученные люди. Вот чем торгуют здесь.  Способности.  Труд.
Это и есть новый денежный стандарт. Или будет им. - Он был  почти
счастлив. - Джим, - он резко схватил меня за плечо, - она прошла.
Люди  организуются  для  выживания,  для  будущего.  Работу  надо
сделать и они ее делают. У них есть надежда. -  Его  хватка  была
крепкой. - Теперь мы можем спуститься с гор. Мы нужны. Все.  Твоя
мама - сиделка.  Мэгги  сможет  учить...  -  Его  глаза  внезапно
увлажнились. - Мы прошли через это, Джим. Мы прошли насквозь,  от
начала до конца!
    Но он оказался не прав. Худшее еще не наступило.




                        9

    Чума не прошла.
    Но на  этот  раз  мир  был  лучше  подготовлен.  Существовали
вакцины, была низкой плотность населения, а все предосторожности,
остававшиеся  в  силе  после  первой  волны  бедствия,  замедлили
распространение новой чумы до медленного продвижения ползком.
    На этот раз от поразившей нас  чумы  можно  было  вылечиться,
хотя она могла оставить слепым  или  стерильным  -  или  навсегда
безумным. И она была вокруг  с  самого  начала  -  просто  ее  не
замечали,   пока   не    замедлились    другие    эпидемии.    Не
закончились, всего лишь замедлились.
    Мы потеряли двух мальчиков - Тима и Марка - и почти  потеряли
папу. После нее он стал другим человеком. Он никогда не вылечился
полностью. Изможденный и седой, он стал почти  зомби.  Больше  не
смеялся. Сильно исхудал  и  облысел,  и  внезапно  превратился  в
старика. Выглядело так, словно простой акт  выживания  занял  все
его силы и их не осталось для жизни.  Множество  людей  выглядели
так.
    И мне кажется, что Мэгги никогда не простила  его  за  смерть
сыновей. Он решил спуститься с горы в июле, но  ведь  он  не  мог
знать. Никто не знал. Мы все думали, что чума прошла.
    В последний раз я видел его уезжающим  в  Сан-Франциско.  Его
"призвали" - ну, не  совсем  призвали,  но  эффект  был  тот  же.
Кому-то  надо  было  управлять   реорганизацией   банков   данных
Западного региона,  а  папа  был  одним  из  немногих  оставшихся
классных  программистов.  Большинство  из  тех,  кто  выжил,  уже
угнездились в безопасных местах; программисты стали ценными - без
них машины могли бы остановиться. Но папа все еще был свободным и
поэтому подлежал юрисдикции отдела трудовой  реквизиции.  Он  был
прав, осторожничая с регистрацией. Когда мы  спустились  с  горы,
его  ждала  повестка.  Он  подал  протест,  но   его   отклонили.
Национальное благополучие прежде всего.
    В  этот  последний  день  я  повез  папу  на  железнодорожную
станцию. Мама не смогла отлучиться из клиники  -  они  простились
предыдущей ночью. Мэгги не захотела прийти. Папа  выглядел  очень
худым. Он нес только маленький чемоданчик. Он мало говорил,  пока
мы ждали появления поезда. На платформе,  кроме  нас,  никого  не
было.
    - Папа? Ты в порядке? Знаешь, если тебе нездоровится...
    Он не оглянулся. - Я в порядке. - Он не смотрел на  меня,  он
уставился на рельсы, но подошел поближе и  положил  мне  руку  на
плечо.
    - Не хочешь присесть?
    Он покачал головой. - Боюсь, что я не  смогу  снова  войти  в
форму, - сказал он. - Я устал от всего, Джим. Я так устал...
    - Папа, тебе не  надо  ехать.  Ты  имеешь  право.  Ты  можешь
заявить о шоке.
    - Да, могу, - сказал он. И то, как он это сказал, не оставило
места для аргументов. Он уронил руку с моего плеча. - Ты знаешь о
вине, Джим - о вине выжившего? Я не могу избавиться от нее.  Есть
люди, заслуживающие жизни. Почему я не умер вместо них?
    - Ты делал, все что надо!
    - Все равно, - сказал он прерывающимся голосом. - Я  чувствую
некую  ответственность  сегодня...   надо   сделать   что-нибудь,
содействовать улучшению. Если не  перед  остальным  миром,  то...
перед детьми. Тимом и Марком.
    - Папа, - на  этот  раз  я  положил  ему  руку  на  плечо,  -
послушай.
    Он повернулся ко мне. -  И  я  не  могу  больше  выносить  ее
взгляд!
    - Мэгги?
    - Твоей матери.
    - Она не обвиняет тебя!
    - Нет, не думаю, что обвиняет. И  у  нее  для  этого  хорошие
доводы. Но это не обвинение,  Джим  -  это  жалость.  Я  не  могу
вынести. - Он поколебался, потом сказал: - Может быть, так  будет
лучше. - Он  наклонился  поставить  чемоданчик  на  землю.  Очень
медленно он  поднял  руки  мне  на  плечи  и  притянул  меня  для
последнего объятия. Я почувствовал руками, что он еще худее,  чем
выглядит.
    - Позаботься о них, - сказал он. - И о себе.
    Он отстранился и поглядел на меня, высматривая на  моем  лице
последние знаки надежды - и тогда я увидел, каким старым он стал.
Худой, седой и старый. Я не мог скрыть это. Я жалел его. Он видел
это. Он хотел увидеть любовь, а видел мою жалость. Я знал, что он
подумал, потому что он улыбнулся с фальшивой сердечностью, словно
загородился стеной. Потрепал меня по плечу и быстро отвернулся.
    Поезд увез его на юг в Сан-Франциско и я  никогда  больше  не
увидел его.
    Добраться до меня у бюро  управления  трудом  заняло  гораздо
больше времени, почти год.
    Я  вернулся  к   занятиям.   Систему   университетов   штатов
реорганизовали и можно было получить кредит для обучения в  обмен
за работу  в  команде  по  расчистке  кэмпуса,  сохраняя  уровень
человеческого  знания,  каким  он  был  до  чумы.  В  эти  первые
лихорадочные месяцы казалось,  что  каждый  был  тем  или  другим
официальным лицом. Даже у меня был титул или два. Например, я был
директором ассоциации программистов-фэнтези Западного региона;  я
согласился  лишь  потому,   что   настаивала   президентша   этой
организации. Она говорила, что я  обязан  это  сделать  в  память
отца. Я сказал: - Это удар ниже пояса, -  но  за  работу  взялся.
Моей единственной обязанностью было сидеть с юристом и визировать
пачки документов. Мы претендовали на копирайты тех  авторов,  кто
не выжил,  и  для  которых  невозможно  было  отыскать  выжившего
родственника.      Организация      становилась      коллективным
душеприказчиком исчезнувшей формы искусства, потому что ни у кого
больше не было времени на полномасштабные компьютерные фэнтези.
    В середине  весеннего  семестра  я  был  призван  в  армию  -
по-настоящему призван, а не реквизирован для работы.
    Армия была одним из немногих  институтов  построенных,  чтобы
справляться  с  массированными  людскими  потерями   без   утраты
структуры; их умения были основными, широко  распространенными  и
неспециализированными. Поэтому именно армия  управляла  процессом
выживания. Армия восстанавливала коммуникации и поддерживала  их.
Армия взяла ответственность за ресурсы и запчасти, их хранение  и
распределение до тех пор, пока местные власти не  будут  способны
взять на себя ответственность. Армия распределяла еду,  одежду  и
медицинскую помощь. Армия блокировала чумные области,  пока  туда
не  входили  дезинфекционные  отряды  -  и  как  не  тяжела  была
последняя задача, они выполняли ее с  таким  состраданием,  какое
только  возможно  при  данных   обстоятельствах.   Именно   армия
поддержала страну в худшме времена.
    Но меня призвали не в эту армию.
    Я признаюсь сразу: я верил в кторров не больше, чем другие.
    Никто   из   моих   знакомых   не   видел   кторра.   Никакие
респектабельные  власти  не   представили   доказательств   более
солидных,  чем  размытые  фотографии;  все  звучало  так,  словно
появилось второе лох-несское чудовище или снежный человек - йети.
Если кто-нибудь в правительстве и знал что-то,  они  помалкивали,
сообщали только, что "отчеты изучаются".
    -  Истина  должна  быть   очевидной,   -   сказал   один   из
координаторов в университете; их не называли инструкторами,  если
у них не было степени. - Опять пошла в ход техника "большой лжи".
Создав угрозу врага из космоса, мы станем  патриотами.  Мы  будем
так заняты защитой  родины,  что  не  будет  времени  чувствовать
отчаянье. Такие штуки являются прекрасным отвлечением внимания  и
с их помощью можно укрепить мораль страны.
    Такова была его теория. Свое мнение было у каждого.
    Потом мне пришла призывная повестка. Почти на два года  позже
обычного, но такая же  обязательная.  Конгресс  изменил  закон  о
призыве для нас, выживших.
    Конечно,  я  просил  отсрочку.   Взамен   мне   дали   особую
классификацию: "присоединенный гражданский  персонал".  На  такие
фокусы они были мастаки.
    Я все еще находился в армии...
    ... и Дюк застрелил девочку.
    И я понял, что кторры реальны.
    Человеческая раса,  те  из  нас,  что  остались,  боролись  с
интервенцией из космоса. И я был одним из немногих, кто знал это.
Другие в это не верили - и не хотели верить вплоть до  того  дня,
когда кторры врывались в их города и начинали жрать.
    Как в Шоу Лоу, Аризона.




                        10

    Мы  оставили  джипы  на   заброшенной   заправочной   станции
"Тексако"  и  поплелись  по  холмам  -  а  огнемет  был  тяжелым.
Соответственно спецификациям в руководстве, полностью снаряженный
и заряженный, баллоны и все прочее, он должен был весить не более
19.64 килограммов - но где-то по дороге  мы  потеряли  десятичную
точку, а Дюк не разрешил мне вернуться и поискать.
    Поэтому я стиснул зубы и карабкался.
    Наконец - даже с Десятитонным Факелом на спине - мы  достигли
долины, где засекли червей менее чем за неделю до  этого.  Расчет
времени у Дюка был точен; мы дошли  в  самую  жаркую  часть  дня,
около двух часов. От пота  моя  одежда  стала  влажной,  а  сбруя
факела уже натирала.
    Солнце стояло желтым ослепительным диском в зеркальном  небе,
но долина казалась темной и тихой.  Трава  была  бурой  и  сухой,
светлый синеватый туман висел над лесочком; он был похож на смог,
однако после чумы больше не было смога.  Серо-голубой  туман  был
лишь естественным  гидрокарбонатом,  побочным  продуктом  дыхания
деревьев. Даже просто глядя на него, я чувствовал одышку.
    План был прост: Шоти  и  его  команда  должны  спускаться  на
правом фланге, Ларри со своей возьмут левый, Дюк - центр. Я был в
команде Дюка.
    Мы подождали на гребне  пока  Шоти  и  Ларри  выдвинутся  на
позиции со своими людьми. Дюк в это время  изучал  иглу  кторров.
Признаков жизни не было; кроме того,  мы  не  ожидали  таковых  и
таковых не хотели. Если наши предположения были  верны,  все  три
червя должны были лежать внутри в спячке.
    Когда бинокль передали мне, я тщательно рассмотрел корраль. В
нем не было ничего человеческого, но было нечто - нет,  там  было
множестве чего-то. Они были черные, блестящие и  покрывали  землю
бугристым ковром. Они беспокойно колыхались и шевелились, но  что
это было, я не мог понять на такой дистанции.
    Потом Шоти подал знак что он готов, а  через  секунду  то  же
сделал Ларри.
    - Окей, - сказал Дюк, - пошли.
    Мой желудок в ответ сжался. Вот  оно.  Я  включил  камеру  на
шлеме, крепче ухватил факел и двинулся. Начиная с этого  момента,
все, что я видел и слышал, будет записываться в боевой журнал.  -
Помни, - сказал Дюк, - не гляди вниз, если у тебя течь -  или  ты
не узнаешь, чем это кончилось.
    Мы перевалили гребень  в  открытую  и  начали  спускаться  по
склону. Я внезапно почувствовал себя  совсем  голым  и  одиноким.
Сердце колотилось в  грудной  клетке.  -  О,  ребята...  -  хотел
сказать я. Вышло какое-то карканье.
    Тогда я спохватился: помни о записи!, - сделал  три  глубоких
вдоха и посл