уске,  временно
призванным в армию Соединенных Штатов в подразделение Специальных
Сил. В качестве экзобиолога на полной ставке.
    - ... поэтому имеете право увидеть эти вещи. - Но она все еще
не давала мне папку: - Откуда вы родом? - спросила она.
    - Санта Крус, Калифорния.
    Доктор Обама кивнула: - Славный городок. У меня были друзья к
северу от него - но это было очень  давно.  Кто-нибудь  из  вашей
семьи жив?
    - Мама. Папа был в Сан Франциско, когда... когда...
    - Извините. Многие ушли, когда погиб Сан Франциско. Ваша мать
еще в Санта Крус?
    - Думаю, да. Последнее, что я слышал - она помогала беженцам.
    - А другие родственники?
    - Сестра возле Лос Анджелеса.
    - Замужем?
    -  Да.  У  нее  дочь  пяти  лет.  -  Я  улыбнулся,   вспомнив
племянницу. Последний раз, когда я ее видел, она  едва  вышла  из
пеленочной стадии. Потом мне стало грустно: -  У  нее  было  трое
детей. Двое других мальчики. Им было бы шесть и семь.
    Доктор Обама кивнула: - Даже так, ей  очень  повезло.  Как  и
вам. У немногих так много родственников пережило чуму.  -  Я  был
согласен с нею.
    Ее лицо помрачнело: - Вы слышали о городке Шоу Лоу?
    - Не думаю.
    - Он в Аризоне - он был в Аризоне. От него немного  осталось.
Это было милое место, названное термином игры в покер.  -  Доктор
Обама прервалась, положила папку на стол перед  собой  и  открыла
ее: - Эти кадры - только немногие образцы. Их  гораздо  больше  -
полдиска мелкозернистого видео, но эти - лучшие. Съемки  вел  в
Шоу Лоу в прошлом году мистер Като Нокури. Хобби мистера  Нокури,
очевидно, было  видео.  Однажды  он  выглянул  в  окно,  вероятно
услышал шум на улице, и увидел это. -  Доктор  Обама  пододвинула
фотографии.
    Я осторожно взял  их.  Цветные  снимки  8х10.  На  них  улица
небольшого городка - торговый центр, увиденный  в  окно  третьего
этажа. Я  медленно  просмотрел  кадры:  на  первом  червеобразный
кторр, большой, красный, с оранжевыми пятнами  на  боках,  подняв
голову, всматривался в автомобиль. На следующем темные  очертания
другого просовывались в окно аптеки; стекла еще  сыпались  вокруг
него.  На  третьем  самый  большой  кторр  делал  что-то...   это
выглядело, как тело...
    - Я хочу, чтобы вы  посмотрели  на  последнюю  фотографию,  -
сказала  доктор  Обама.  Я  достал  ее:  -  Мальчику  было  около
тринадцати.
    Я взглянул. И в ужасе почти выронил снимок.  Ошеломленный,  я
посмотрел на доктора Обама, потом снова  на  фотографию.  Это  не
помогло: желудок скрутила внезапная тошнота.
    - Качество  фотографий  очень  хорошее,  -  заметила  она.  -
Особенно, если учесть положение вещей. Я не знаю, как этот человек
сохранил присутствие духа делать снимки,  но  этот  телеснимок  -
лучший из тех, что мы имеем о питании кторров.
    Питание! Он разодрал ребенка  почти  пополам!  Зияющая  пасть
застыла, полосуя и разрывая бьющееся тело.  Длинные  руки  кторра
были с двумя суставами. Жесткие,  черные,  насекомоподобные,  они
держали  мальчика  металлической  хваткой   и   толкали   его   в
отвратительную, усеянную зубами дыру. Камера схватила струю крови
из груди, застывшую в воздухе алыми брызгами.
    Я едва мог дышать: - Они едят свою... добычу живой?
    Доктор Обама кивнула: - А теперь представьте,  что  это  ваша
мать. Или сестра. Или племянница.
    О, чудовище - я пытался уклониться, но образы сверкали  перед
глазами. Мама. Мэгги. Энни - и Марк с Тимом, хотя  они  уже  семь
месяцев мертвы. Я представил  остолбеневшее  выражение  на  лицах
мальчиков, рот открытый в беззвучном крике  ужаса:  почему  я?  Я
представил,  как  это   выражение   искажает   лицо   сестры,   и
содрогнулся.
    Я посмотрел на доктора Обама. Комок стоял в горле: -  Я...  я
не знал.
    - Немногие знают, - сказала она.
    Я был потрясен и обескуражен - и, наверное,  был  белый,  как
мороженое. Я отодвинул снимки. Доктор Обама положила их в  папку,
не взглянув; ее глаза изучали меня. Она наклонилась над столом  и
сказала: - Теперь о девочке - вы продолжаете  спрашивать,  почему
Дюк сделал то, что сделал?
    Я покачал головой.
    - Молитесь, чтобы не оказаться в такой же ситуации - но  если
окажитесь, будете ли вы колебаться  сделать  то  же  самое?  Если
думаете, что да, поглядите еще  раз  на  снимки.  Но  стесняйтесь
попросить; в любое время, когда захотите вспомнить,  приходите  в
мой кабинет и смотрите.
    - Да, мэм. - Я надеялся, что это не понадобится. Я потер нос.
- Э-э, мэм... что случилось с мистером Нокури, фотографом?
    - То же, что и с мальчиком на снимке - как  нам  кажется.  Мы
нашли только камеру...
    - Вы были там?
    - ... остальное - это  ужас.  -  Доктор  Обама  на  мгновение
задумалась о чем-то другом, очень далеком: -  Там  была  пропасть
крови. На всем. Пропасть крови. - Она печально покачала  головой:
- Эти  снимки...  -  она  показала  на  папку  на  столе,  -  ...
невероятное наследство.  Наше  первое  настоящее  доказательство.
Этот человек был героем. - Доктор Обама снова посмотрела на  меня
и внезапно вернулась в настоящее: - Теперь вам  лучше  уйти.  Мне
надо работать - ах, да, отчет. Возьмите с  собой  и  перечитайте.
Вернете, когда подпишите.
    Я ушел. Благодарный.




                        3

    Я лежал на  койке,  когда,  напевая,  вошел  Тед,  долговязый
парень, тоже взятый  с  университета.  Проныра  с  новоанглийской
гнусавостью: - Эй, Джимми-бой, обед кончился.
    - Ага, Тед. Я не голоден.
    - Да? Хочешь, позову доктора?
    - Со мной все окей - просто нет настроения.
    Глаза Теда сузились: - Ты все еще обдумываешь, что  случилось
вчера?
    Я лежа пожал плечами. - Не-а.
    - Говорил с Оби?
    - Ага.
    - Тогда понятно; она устроила тебе шоковую терапию.
    - Да, и это сработало. - Я повернулся на бок, лицом к стене.
    Тед сел на койку, рассматривая меня; я слышал,  как  скрипели
пружины: - Она показала тебе аризонские картинки?
    Я не ответил.
    - Ты пройдешь через это. Все прошли.
    Я решил, что мне не нравится Тед.  У  него  всегда  было  что
сказать - почти правду - словно он брал слова из кино. Он  всегда
был чуточку слишком замечательным. Нельзя  быть  таким  радостным
все время. Я натянул одеяло на голову.
    Он наверное устал ждать ответа, потому что снова встал. -  Во
всяком случае, Дюк хочет видеть тебя, - и добавил, - сейчас.
    Я повернулся, но Тед был уже за дверью.
    Поэтому я встал и пригладил волосы. Потом влез  в  ботинки  и
пошел искать Дюка.
    Я нашел его в комнате отдыха, говорящим с Шоти; они сидели за
одним из столов, рассматривая карты. Перед ними  стоял  кофейник.
Когда я появился, они подняли головы. - Сейчас  я  освобожусь,  -
сказал Дюк.
    Я вежливо отошел, рассматривая стену. На  ней  висела  старая
фотография из  журнала:  выцветший  снимок  президента  Рэндольфа
Хадсона Макги; я смотрел на него без всякого интереса: квадратная
челюсть, сияющие седые волосы и убеждающие голубые глаза. Наконец
Дюк что-то пробормотал Шоти и отпустил  его.  Мне  он  сказал:  -
Садись.
    Я сел, нервничая.
    - Хочешь кофе?
    - Нет, спасибо.
    - Выпей немного для вежливости. - Дюк налил чашку и  поставил
передо мной: - Ты здесь неделю, верно?
    Я кивнул.
    - Ты поговорил с Оби?
    - Да.
    - Видел картинки?
    - Да.
    - Ну, что думаешь?
    Я сказал: - Не знаю. О чем надо думать?
    - Например, не отвечать вопросом на вопрос.
    -  Отец  говорил,  что  это  единственный  способ  ответа  на
риторический вопрос.
    Дюк отхлебнул кофе и скривился: - Фу. Каждый день  все  хуже.
Но не говори сержанту Келли, что я так сказал.  -  Он  оценивающе
посмотрел на меня: - Ты можешь обращаться с огнеметом?
    - Что?
    - Стало быть, нет. Как скоро ты сможешь  научиться?  К  концу
недели?
    - Не знаю. Наверное. Зачем?
    -  Мне  нужен  помощник.  Думаю,  ты  потянешь.  -  Я   начал
протестовать - Дюк проигнорировал. - На сей  раз  это  не  просто
поход скаутов, это операция поиска  и  уничтожения.  Мы  вернемся
доделать, что должны были сделать вчера. Сжечь несколько червей.
 - Он ждал ответа.
    - Я не знаю, - сказал я наконец.
    Его глаза были спокойны: - В чем проблема?
    - Не думаю, что я - человек военный; это все.
    - Нет, не все. - Он смотрел на меня стальными серыми  глазами
и ждал.
    Я ощущал себя прозрачным. Пытался глядеть в сторону, но  меня
снова притянуло к его взгляду. Дюк был мрачен, но не разгневан  -
он терпеливо ждал.
    Я медленно произнес: - Я прибыл сюда изучать червей. А это...
не соответствует моим ожиданиям. Никто не  говорил,  что  я  буду
солдатом.
    Дюк сказал: - Ты получаешь военный паек, не так ли?
    -  Служебный  паек,  -  поправился  я.   Мне   повезло.   Мое
биологическое  образование   квалифицировали   как   "необходимое
умение" - но только отчасти.
    Дюк поморщился: - Да?  Здесь  мы  не  проводим  таких  тонких
градаций. Разницы нет.
    - Прошу прощения, Дюк, большая разница.
    - Да? И какая?
    - Я следую контракту. Я прислан в качестве  ученого.  Там  не
говориться, что я должен быть солдатом.
    Дюк откинулся  в  кресле:  -  Взгляни  получше  на  контракт,
парень, раздел "специальные обязанности".
    Я цитировал наизусть, научился  этому  в  школе;  Дюк  поднял
брови, но позволил продолжать:  -  "В  дополнение,  от  работника
может быть потребовано нанимателем в лице его/ее непосредственных
или  более  высокопоставленных   начальников   выполнение   любых
специальных или единичных обязанностей, для которых он пригоден и
должным образом подготовлен с помощью обучения,  по  природе  или
другим образом, и которые связаны или имеют отношение к  основным
обязанностям, как здесь описано..." - Дюк улыбнулся. Я продолжал:
- "... за исключением случаев, когда эти обязанности находятся  в
прямом противоречии с целью данного контракта."
    Дюк  продолжал  улыбаться:  -  Все  верно,   Маккарти   -   и
обязанности,  о  которых  я  прошу,   не   находятся   в   прямом
противоречии. Ты же не находишься в пределах действия  раздела  о
"мирных целях"?
    - Ну, не знаю.
    - Нет, не находишься. Если  б  находился,  тебя  бы  сюда  не
прислали.  Каждый  человек  здесь  выполняет  два  дела  -   свое
собственное и уничтожение червей.  Надо  ли  говорить,  какое  на
первом месте?
    Я медленно произнес: - И что это значит?
    - Это значит, - сказал  Дюк,  -  если  миссия  носит  военный
характер, то каждый является солдатом. Мы не можем позволить себе
иметь бездельников. Мне нужен помощник. Хочешь изучать  червей  -
научись работать огнеметом.
    - Ты так понимаешь "специальные обязанности"?
    Он сказал спокойно: - Верно.  Знаешь,  я  не  могу  приказать
тебе, Маккарти. Любая операция, связанная  с  риском  для  жизни,
должна быть совершенно добровольной. И это вовсе  не  старомодный
тип добровольности, вроде: " я беру тебя, тебя  и  тебя".  -  Дюк
поставил кофейную чашку. - Но я дам тебе время. До  завтра.  Если
надумаешь, найди Шоти. Иначе,  в  пятницу  улетишь  на  вертушке.
Идет?
    Я не ответил.
    - Ты понял?
    - Понял! - огрызнулся я.
    - Хорошо. - Дюк встал. - Ты уже знаешь, на что идешь, Джим  -
об этом нет вопросов. Поэтому кончай  переживать  и  приступай  к
делу. У нас нет времени.
    Он был прав и я это знал, но  было  нечестно  так  давить  на
меня.
    Он понял мое молчание и покачал головой: - Брось, Джим. Ты не
станешь более готовым, чем сейчас.
    - Но я вообще не готов!
    - Об этом и речь. Если бы был, не было бы нужды в  разговоре.
Так что... как?
    Я поднял глаза.
    - Да?
    - Я боюсь, - признался я. - А если я струшу?
    Дюк улыбнулся. - Есть очень простой способ узнать, не трусишь
ли ты. Если да, тебя съедят. Все остальное - это успех. Запомни.
    Он взял чашку, чтобы отнести на кухню. - Я скажу Шоти,  чтобы
ждал тебя. Надень чистое белье. - Потом  он  повернулся  и  ушел,
оставив меня таращиться вслед.




                       4

    По закону, я уже отслужил в армии.
    Три года. Что-то около этого.
    Вас автоматически зачисляли, когда вы  появлялись  на  первом
занятии по "глобальной этике", единственном обязательном курсе  в
высшей школе. Без окончания этого  курса  не  давали  диплома.  И
кроме того, что обнаруживалось только впоследствии - нельзя  было
закончить курс, не заслужив почетного увольнения.  Все  это  было
частью "Обязанностей Всеобщей Службы". Ура!
    Инструктором  был  некто  по  имени  Уайтлоу.  О  нем   знали
немногое. Здесь он был первый семестр. До нас,  правда,  доходили
некоторые слухи - что однажды он ударил парнишку за  разговорчики
и сломал ему челюсть. Что его нельзя  уволить.  Что  он  проходил
срочную службу в Пакистане -  и  все  еще  хранит  уши  мужчин  и
женщин, которых убил. Что он до сих  пор  участвует  в  некоторых
сверхсекретных операциях и преподавание - лишь прикрытие. И  тому
подобное.
    Когда я увидел его, то поверил всему.
    Он приковылял в комнату, бросил клипборд на стол и  обратился
к нам: - Прекрасно! Я хочу находиться в этой комнате не более чем
вы! Но этот курс обязательный для всех - так выжмем все лучшее из
плохой ситуации!
    Он был коренастый, как медведь, грубоватый и раздражительный.
У него были  начинающие  седеть  волосы  и  серо-стальные  глаза,
ввинчивающиеся в вас, как лазер. Нос толстый; похоже, был  сломан
несколько  раз.  Он  выглядел,  как  танк,  и  двигался  странной
катящейся походкой. Покачиваясь при  ходьбе,  он  был  неожиданно
грациозен.
    Он стоял перед нами, как неразорвавшаяся бомба, и  глядел  на
нас с очевидным отвращением.  Он  смотрел  сердито  -  выражение,
которое мы быстро научились распознавать, как общее  недовольство
нашим испугом, причем не каждым из  нас  в  отдельности,  а  всем
классом, как целым.
    - Меня звать Уайтлоу! - рявкнул он. - И я не являюсь приятным
человеком!...
    Ого!?...
    -  ...  Так  что,  если  вы  думаете,  что   пройдете   курс,
подружившись со мной, забудьте это! - он так свирепо смотрел,  как
если бы ждал от нас такого же взгляда. - Я  не  хочу  быть  вашим
другом. Так что не тратьте времени. Все очень  просто:  я  должен
сделать дело! И оно будет сделано. Вы тоже должны  сделать  дело.
Вы можете сделать его легко и взять ответственность на себя - или
вы можете сопротивляться, и тогда  я  вам  обещаю  -  этот  класс
станет хуже преисподней! Понятно?
    Широким шагом он прошел в конец комнаты,  вырвал  комиксы  из
рук Джо Бэнгса и разорвал их. Обрывки бросил в мусорную  корзину.
-  Те,  кто  думают,  что  я  вас  разыгрываю,  пусть  отныне  не
заблуждаются. Мы можем сэкономить друг другу две недели танцев на
цыпочках для изучения друг друга, если вы будете с самого  начала
предполагать худшее. Я - дракон. Я - акула. Я - монстр. Я  разжую
вас и выплюну кости.
    Он находился в постоянном движении, скользя  из  одного  угла
комнаты в другой, указывая, жестикулируя, рубя  воздух  рукой  во
время разговора. - На следующие два семестра вы принадлежите мне.
Этот курс нельзя пройти или не пройти. Когда  преподаю  я  -  все
проходят. Потому что я не даю никакого другого шанса. Большинство
из вас, если предоставляется выбор, не  выбирают  победу.  И  это
гарантирует ваше поражение. Поэтому запомните: здесь  у  вас  нет
выбора. Как скоро вы поймете это, так скоро сможете выйти.  -  Он
прервался. Оглядел всех.  Глаза  были  жесткие  и  маленькие.  Он
продолжил: - Я очень безобразен. Я это знаю. Я не стану тратиться
на доказательство обратного. Не ждите, что я буду другим. И  если
в этой классной комнате кто-то должен приспособиться, то  я  жду,
что это будете вы! Вопросы есть?
    - Ага... - Один из клоунов с заднего ряда: - Можно выйти?
    - Нет. Еще вопросы?
    Их не было. Большинство из нас были ошеломлены.
    - Хорошо. - Уайтлоу вернулся к кафедре. - Я жду стопроцентной
посещаемости все сто процентов времени. Извинения не принимаются.
В этом классе будет результат. Большинство из вас используют свои
обстоятельства, как причины не иметь результатов. - Он смотрел  в
наши  глаза,  словно  глядел  в  души.  -  Об  этом  все,  начнем
немедленно! Отныне ваши обстоятельства  -  единственное,  чем  вы
можете управлять, чтобы получать результаты.
    Одна из девушек подняла руку: - А если мы заболеем?
    - Вы планируете это?
    - Нет.
    - Тогда не должны беспокоиться.
    Другая девушка: - А если...
    - Стоп! - Уайтлоу поднял руку. -  Видите?  Вы  уже  пытаетесь
найти  себе  лазейки.  Они  называются:  а  если?...  "А  если  я
заболею?"  Правильный  ответ  -  не  болейте!  "Если  моя  машина
сломается?" Сделайте, чтобы она не ломалась, или имейте  запасной
транспорт. Забудьте лазейки. Их нет! Вселенная  не  дает  второго
шанса. Я тоже.  Будьте  здесь.  У  вас  нет  выбора.  Этот  класс
работает только так. Предположите, что я  приставил  револьвер  к
вашей голове. Так оно и есть - только вы еще не знаете, какой это
револьвер, но факт есть факт: я держу револьвер у  вашей  головы.
Либо вы  здесь  и  вовремя,  либо  я  нажму  спусковой  крючок  и
разбрызгаю ваши никчемные мозги по стене. - Он показал на  стену.
Некоторые содрогнулись.  Я  обернулся  посмотреть.  И  представил
красно-серые брызги мозга на панели.
    - Вам понятно? - Он  принял  наше  молчание  за  согласие.  -
Хорошо. Можно продолжать.
    Уайтлоу небрежно присел на  краешек  своего  стола.  Скрестил
руки на груди и оглядел комнату.
    Улыбнулся. Эффект был ужасающим.
    - Теперь, - сказал  он  спокойно,  -  я  расскажу  о  выборе,
который  вы  сделаете.  Единственном  выборе.  Все  остальное   -
иллюзии, или  лучше  сказать  -  лишь  их  отражения.  Вы  готовы
слушать? Прекрасно. Вот этот  выбор:  или  вы  свободны,  или  вы
скоты. Это все.
    Он ждал нашей реакции. В комнате было много озадаченных лиц.
    - Вы ждете продолжения, не так  ли?  Вам  кажется,  что  надо
сказать больше. Нет, продолжения нет. Это все. То, что вы ждете в
качестве  продолжения  -  просто  определения,  или   приложения.
Разговору об этом мы и  посвятим  остаток  нашего  курса.  Звучит
просто, правда? Но просто не получится -  потому  что  вы  будете
упорствовать в отягощении, и потому что наш  курс  не  просто  об
определениях этого выбора - он о переживании его. Большинству  из
вас это не понравится. Но курс не о том, что  вам  нравится.  То,
что нравится или не нравится, не есть законный базис для выбора в
нашем мире. Вы научитесь этому здесь.
    Так он начал.
    Отсюда все пошло под гору - или  в  гору,  в  зависимости  от
точки зрения.
    Уайтлоу никогда не входил в комнату, пока все не сядут  и  не
приготовятся. Он говорил, что пройти курс - это наша обязанность;
кроме того, он уже знает материал и этот курс предназначен только
для нас.
    Он всегда начинал одинаково. Когда решал, что мы  готовы,  он
входил - и всегда входил, говоря: - Прекрасно, кто хочет  начать?
Кто хочет дать определение свободе? - И мы отчаливали...
    Одна из девушек  предложила:  -  Это  право  делать,  что  вы
хотите, да?
    - Слишком просто, - расценил он. - Я хочу сорвать вашу одежду
и совершить с вами страстное сношение прямо здесь на полу.  -  Он
сказал это абсолютно хладнокровно, глядя ей прямо в лицо. Девушка
открыла рот; класс изумленно засмеялся; она зарделась. - Что меня
остановит? - спросил Уайтлоу. - Кто?
    - Закон, - сказал кто-то. - Вас арестуют. - Еще смех.
    - Тогда я не совсем свободен, не так ли?
    - Ну, ладно... свобода - это право делать, что  хочешь,  пока
не нарушаешь права других.
    - Звучит лучше - но как я определю, в чем это права?  Я  хочу
делать атомные бомбы на своем заднем дворе. Почему я не могу?
    - Вы подвергаете опасности других.
    - Кто сказал?
    - Ну, если бы я был вашим соседом, мне это не понравилось бы!
    - Что же вы так обидчивы? Я же еще ни одну не сбросил.
    - Но всегда есть шанс.