хитроумная  тварь,  негромко  несущая  свою  тайну  и
негласное  первенство  в  мировом  океане,  безусловно,  главнее   людей   в
рациональной картине мироздания.  Все  же  суши,  где  хозяйничает  человек,
меньше на Земле, нежели океана. Акула сотворена намного раньше  и,  по  всей
вероятности,  переживет  хрупкий  и  истово  стремящийся  к  самоистреблению
людской род. По меньшей мере странно называть убийцей дерзкую красивую рыбу,
всего лишь добывающую себе пропитание, как и всякая биомасса на Земле, путем
пожирания более слабых. Что же тогда есть ваши (тех, кто внизу) эскалопчики,
шницеля и отбивные, как  не  меню  человека-убийцы?  Я  уж  не  заикаюсь  об
убийстве как средстве развлечения - стрельбе  по  невинным  уткам  и  рыбной
ловле, с набитым жратвой и коньяком брюхом.
   Хрестоматийный сладкий сюжет о злом волке,  перегрызшем  ночью  в  кошаре
глотки  двум   десяткам   бедных   овечек,   якобы   доказывающий   неуемную
кровожадность серого "убийцы", есть не более  чем  рассказ  о  невротическом
припадке зверя, обусловленном физиологией.  Что  же  тогда  есть  методичное
уничтожение - тысячами, сотнями тысяч, миллионами - себе подобных в войнах и
лагерях? Разве голод так утолишь?
   Поставьте же на другую чашу весов  откушенную  акулой  беспечному  пловцу
руку да пару-тройку жертв среди смельчаков аквалангистов. Кто же "убийцы"?!
   Убийство у человека  облагорожено  массой  оговорок,  убийство  же  людей
акулой, у  которой  лишь  одна  при  этом  простенькая  задача  -  выжить  и
продолжить  свой  род,  трактуется  как  проявление  изощренной  дьявольской
алчности человеконенавистницы стихии-природы. Между  прочим,  в  мире  более
трехсот видов акул. Если спроецировать это на человеческие  отношения  с  их
непрекращающимися родоплеменными бойнями, акулы также могли бы  схлестнуться
на расовой почве. Но... мудры царицы океана.
   В любом случае взбесившееся человечество скорее всего исполнит свою мечту
о Конце Света. И тогда оставшиеся  в  живых  акулы  станут  единственными  и
полноправными хозяевами очищенной Земли.
   ЗОНА. ОРЛОВ
   Медведев вел очередную проработку своих подопечных... Воронцов смотрел на
нового начальника отряда выжидающе насмешливо - мели,  Емеля...  Фуфлогон...
такое мы здесь уже проходили. Но  вот  чего  не  было,  так  это  не  просто
наказание получать, а с довеском - с  философией:  постыдись,  мол.  Что  ж,
умный Мамочка бьет по самым больным местам: как ни поверни, все одно  тварью
выходишь...
   - Хватит, хватит в эту преступную романтику  играть!  -  звонко  и  четко
тишину барака разрывает голос Медведева. - Ну, вы ж  не  дети...  Оглянитесь
друг на друга - вон сколько на лицах уже написано. - Он чуть улыбнулся.
   Зэки зашевелились, кто-то хихикнул, кто-то показал на сидящего  рядом,  а
кто рожу скорчил. Чуть повеселились.
   Майор переждал и продолжил, глядя по-отечески, по-доброму, так мог только
он.
   - Я понимаю, вы видите особое мужество в действиях  тех,  кто  борется  с
нами. - Он оглядел притихших сразу зэков. - Они для всех -  герои.  А  мы  в
таком случае кто, враги?
   ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   Я смотрю - напряглись все. В первом ряду - шавки, готовые угодить ему,  в
рот заглядывают. Вон как смотрят, аж коленки дрожат... Я  сплюнул,  и  майор
это заметил, покачал головой.
   - А кто ж вам тогда пишет помилование? Кто для вас организует  библиотеки
и школы? Кто досрочно вас освобождает?!
   Э-э, гражданин начальник, не бери на себя так много, не надо.
   Кто-кто? Дед Пихто! Ты за то и бабки получаешь, с одеколончиком  бреешься
и портяночки меняешь каждые два дня. Ты думаешь, только мы  твои  рабы,  да?
Не-ет, гражданин Василий Иванович, ты тоже раб. Ты в Зону входишь до подъема
и уходишь затемно, и с нами один срок тянешь. И ты нас,  крепостных,  должен
этими самыми библиотеками обеспечивать и ублажать,  чтобы  мы  ничего  твоим
проверяющим при случае не настучали и не бухтели.
   А досрочно нас закон освобождает, наша Родина, что сюда засадила. Она  за
нас в ответе. Это Система, майор: нет у тебя  досрочников  -  значит,  плохо
работал, потому тебе необходимо из нас досрочников делать, какие  бы  мы  ни
были. А то хрен  тебе,  а  не  звездочка.  Нет,  не  заделаться  тебе  нашим
защитником, потому как нет у нас защитника, кроме  нас  самих,  каждого,  да
кулаков наших, да башки, если она на плечах, - вот и  вся  наша  защита.  Да
спайка воровская, кто бы там про нее  ни  тер  уши,  -  есть  она,  не  тебе
судить...
   ЗОНА. ОРЛОВ
   Сидел Воронцов, понурив голову и свесив  с  колен  тяжелые  кулаки,  тупо
смотрел в отполированный до блеска множест-вом подошв  деревянный  сучок  на
полу. Сколько ног по нему протопали - больших, малых, сбитых, кто-то шел  на
волю, кто-то на последнюю разборку, с которой не вернулся...
   Вот так и человек, как этот сучок: проходят по  нему  тысячи  людей,  кто
мягонько, оставляя еле видимый след в душе, кто сминая ее тяжкой поступью. А
только сидит он, крепко вбитый в большое Дерево Жизни, и поневоле терпит эти
шарканья по душе до конца дней. Потом - щепа, тлен, а как силен был...  Чем?
А кто ж его знает - чем?
   За долгие годы в Зоне он привык ко  всякой  брехне  начальников,  приучил
себя не слушать пустолай, думать о своем, хорошем, если такое отыскивалось в
душе.
   На сей раз голова была пуста, как трехлитровая  банка  из-под  чифиря,  с
черными краями, звенящая и бесполезная. Даже не хотелось припоминать, где  и
когда он встречал этого офицера-краснобая. А ведь видел, точно...
   Ворон тихонько сидел на руках у Сынки, удивленный непривычной  тишиной  в
бараке, изредка пытался выглянуть, чтобы увидеть говорившего, но  Лебедушкин
пресекал попытки засветиться.
   Сам же Володька тоскливо и  жадно  созерцал  крупную,  сладкую  девицу  в
каске, улыбавшуюся ему с обложки журнала. "Продажная, - успокаивал он  себя,
чтобы не думать о ней. - Не то что моя  Наташка...  Пишет,  ждет,  настоящая
девушка. А могла бы запросто  на  мне  крест  поставить,  человек  в  местах
заключения, да еще второй срок - что ж это за муж? А ей все это  по  фигу...
Верно любит! Приедет скоро на свиданку..."
   Лебедушкин поймал Батин взгляд. Квазимода смотрел на  Сынку  задумчиво  и
пристально, будто знал, о чем тот  думает,  и  присоединялся  к  этим  умным
Володькиным мыслям. Чуть кивнул ему.
   Хорошо все-таки, когда хоть кто-то есть близкий на свете. Вот  Батя,  еще
ребята, Васька вот в руках, стервец, живая душа.
   Володьке стало хорошо. И голос майора будто с неба, издалека, проникал  в
его подернутое туманом сознание.
   - ...создавали для себя богов,  которые  должны  были  их  наказывать  за
справедливость к ближним...
   И до Квазимоды долетали языческие сказания майора Медведева,  как  сквозь
вату... Трекает с броневичка очередной коммудист... Мало ли их было...
   ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   Ну, хорошо, если были или есть они, эти боги, то уж  тогда  меня-то,  как
мученика, в рай они должны определить.
   А что? Я не убивал, не прелюбодействовал. Да,  воровал,  ну  так  что  из
того; смотря у кого брать  и  при  каких  обстоятельствах...  Здесь  я  могу
поспорить  с  богами,  если  мне  срок  в  аду  решат  определить.  Или  там
бессрочно?
   А как же тогда душа эта, которая вечная? Значит, есть  конец  срока?  Или
вечно она там в котлах и будет топиться,  преть?  Неверно.  Раскаяться  душе
надо, шанс дать. Даже в Зоне шанс дают, так Бог-то мудрее этих оглоедов.
   Так что если из этого ада да в тот, и навечно, тут совсем замкнутый  круг
получается, где Бога-то милость, о которой попы говорят? Что-то мудрят  они,
или я не так понял.
   Воровал. Один раз огромный ювелирный магазинище на уши поставил.  Красиво
было. Пугнул только там пистолетом одну дамочку, та описалась от страха,  за
это и срок схлопотал новый. А с другой стороны, дома-то ее  любимый  супруг,
возможно, так пугает, что она колготки пять раз на день  меняет,  и  ничего.
Так где ж справедливость? Я к тому же и ни копеечки потратить-то  не  успел,
сразу из-за этой дамочки и взяли. В чем тут зло обществу?
   Плохо, конечно, воровать, людей обманывать. Но ведь и деньги  нужны,  кто
их, какая сука придумала?
   - ...жрецы приносили в жертву людей...
   Вот и нас тут, в Зоне, приносят в  жертву,  чтобы  похвастаться  там,  на
воле, как закон работает,  как  наказан  злодей.  В  древности  хоть  -  чик
ножичком - жертва подрыгается минутку и успокоилась...  А  тут  на  пятнашку
раскатывают жертвоприношение. Камень станешь грызть...
   Все сидишь и приносишься, приносишься... в жертву. Кому?
   - Сейчас тоже в жертву приносят, когда показательные суды  устраивают!  -
перебил майора чей-то голос из-за спин.
   Я не углядел кто, но молодец, точно вставил.
   Майор хладнокровный человек, выжидал, пока тот продолжит, но не дождался.
   - Что это там за эрудит выискался? - спросил не зло так, как  только  он,
Мамочка, может. - А голову высунуть смелости нет?
   - Есть! - Это  Дупелис,  литовец,  упертый  парень.  Поднялся,  посмотрел
открыто в глаза Медведеву. И - смутился майор, крыть-то нечем.
   - Прошу реплики не отпускать, у  нас  есть  квартальный  план  лекций,  -
говорит, - и мы согласно ему дойдем и до показательных судов.
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Что им еще сказать, чтобы прошибить эту блатоту? Да,  общество  вынуждено
было отделить себя от них и отделило. Часто без оглядки и  без  меры,  будто
навсегда, хотя они такие же его члены, как я, жена моя, дети...
   Но - они воровали, они грабили, они убивали, наконец, и как тут  обществу
не защититься от них. В старину таких на кол сажали,  и  вся  недолга.  Руку
вначале отрубят, потом на все четыре стороны из города. В общем, выталкивало
их из себя общество всегда, и правильно, - люди хотят  жить  не  по  волчьим
законам, а по человеческим.
   Но и здесь не ставим же мы на них крест - вот что главное.  Ну,  понятно,
Зона вора лучше не сделает, еще больше звериного в нем может проснуться.  Но
здесь есть время человеку поразмыслить, как дальше-то жить.  Может  быть,  в
этом и был главный и великий смысл того давнего прокурора, кто первым вместо
вынесения смертного приговора воришке или убийце  повелел:  посадите  его  в
темницу, пусть одумается и очистится от зла.  Бывают  же  с  теми,  кто  под
высшей мерой ходит, озарения да раскаяния. Ну, там понятно -  смерть,  но  и
те, у кого срок маленький,  сколько  раз  за  службу  мою  слово  давали  не
воровать, не грабить - и выходили иными людьми. Так что есть в Зоне  великий
свой смысл, имя которому - очищение души. Кто-то и пройдет его, несмотря  на
зло и мразь здешнего мира, а кто-то и не поймет, что шанс ему дала судьба  -
человеком стать...
   - Я уже очистился, а меня не выпускают, - сообщил  умник  Дупелис,  опять
меня перебив.
   Я кивнул понимающе:
   - Хорошо. Идите на вахту и ждите меня, я вас прям счас и выпущу...
   - Уж и слова сказать нельзя! - возмущенно буркнул остряк.
   - Каждая минута задержки - еще одни сутки изолятора, - сообщил я ему.
   Ушел на вахту уже молча.
   Понятно, у них у всех горе,  как  бы  ни  хорохорились.  Но  оно  и  есть
расплата за содеянное. Зона - не только расплата, но и  обретение  права  на
будущее, новое будущее. А для этого надо справедливо судить  себя  -  вот  я
сорвался, вот хотел выместить зло на другом. А не слезливо жалеть себя - ах,
какой я бедненький... знаете, братцы...
   - Хорошо, кто желает досрочно освободиться? Поднимите руки.
   - А ногу? - нашелся новый остряк.
   - Если нет рук... головы... валяй, - разрешил я. - Хоть задницу.
   Заржали.
   - Ну что, один актив только освободиться хочет? Смелее!
   Потихоньку начали поднимать то там, то здесь.
   - Да они ради свободы готовы жопы лизать и  мать  предадут!  -  с  наглой
издевкой подытожил четко тот же голос.
   Я увидел, кто говорил - молодой, крепко сбитый, чувствующий свою  силу  и
оттого дерзкий парень, уже знакомый мне Бакланов.
   Сидевший впереди огромный рыжий мужик вдруг  резко  обернулся  к  нему  и
замахнулся кулаком.
   - Сволочь ты языкастая! Гандон, штопанный колючей проволокой! - прохрипел
рыжий, норовя стукнуть остряка, но на его руке повисли.
   Парень оторопел, сверкнул на рыжего глазами, но промолчал.
   Хороший итог. Не успел во всей полноте результатам  порадоваться,  как  в
дверь влетел Шакалов с тремя прапорщиками.
   - Так, граждане осужденные!  -  громко  заорал  на  весь  барак,  спугнув
дремлющего дневального. - Контрольный обыск помещения или, на вашем языке  -
шмон! Всем к стене, руки в гору. Любое движение  пресекаем  вашими  любимыми
инструментами! - радостно помахал дубинкой.
   Он только сейчас заметил поднявшегося вместе с зэками  меня,  стушевался,
но лишь на секунду:
   - Звиняйте, товарищ майор. Приказ начальника колонии, все по графику.
   - Предупреждать бы надо...
   - А предупреждать не велено! - кричит Шакалов. - Сюрпризом велено.
   ЗОНА. ОРЛОВ
   Махнул Медведев рукой, пошел к выходу -  сквозь  крики,  шарканье  сапог,
бурчание, матюги зэков и звериный рык неуемного прапорщика.
   Летели  подушки,  глухо  падали  свергаемые  тумбочки,  мягко  шагали  по
матрацам прапора,  простукивая,  прощупывая,  выискивая  везде  неположенные
предметы.  Ну,  и  поиски  уже  скоро  стали  давать   результаты.   Находки
запрещенных вещей обычны: картишки с голыми бабами,  блоки  сигарет,  бинты,
какие-то склянки с непонятными растворами.
   Разбирались дотошно с каждым трофеем.  Например,  у  беспечного  Дупелиса
прямо в наволочке отрыли пакетик с анашой, почти на  виду  лежал.  Закатывал
глаза возвращенный с вахты белоголовый викинг-прибалт, только улыбался:  "Не
знаю, подсунули враги.  Или  вы  сейчас  подкинули",  -  добавил  и  получил
дубинкой под ребра. Все... ПКТ обеспечено, если еще дело не заведут...
   Ножички нашли. Так добрались и до моей тумбочки. Я стою спокойно - у меня
все тип-топ. Улыбнулся мне разгоряченный Шакалов, пошарил  под  кроватью,  в
подушке, выкинул ящики из тумбочки на кровать, перебирает - зубной  порошок,
щетка, пуговки, пряжка... Ничего особенного. Смотрит на меня, а я что - я же
чистый, улыбаюсь ему в ответ.
   И зря,  конечно.  Он  разозлился.  Тут  в  нижний  ящик  тумбочки  лезет.
Вытаскивает все - и тетрадь, и заметки отдельные,  и  в  газету  завернутые,
каллиграфическим почерком написанные готовые аккуратные листочки с тем,  что
вы сейчас читаете.
   Грозный, ищет крамолу. Вижу, читает, но ничего не  понимает.  И  это  его
бесит еще больше.
   - Шо это? - кричит. - Орлов, я кого спрашиваю?
   Пожимаю плечами:
   - Так. Записи.
   - Что еще за писи?
   - Ну, записываю, так, разное... - Как объяснить долбаку, не скажу ж ему -
проза, идиот!
   Опять читает, губы шевелятся. Вдруг улыбается.
   - Книгу, что ли, пишешь, Орел ты у нас двухголовый или двуглавый?  -  Это
только он меня так обзывал.
   Я опять плечами пожал.
   - Книгу! - сказал он теперь уже сам себе. - Писатель ты  у  нас,  значит.
Орел! Нет, ты у нас не Орел, а птаха бестолковая! - расхохотался в голос.
   Подельники его обернулись, зэки тоже.
   - Вот, дывытесь, хлопцы! - задыхался от  смеха  Яйцещуп,  потрясая  моими
листочками и пустив их по воздуху, и еще, и еще бросая в воздух.
   - Писака у нас объявился! Шизофреник е.....й. Достоевский, бля!  -  нашел
он наконец понравившееся слово и аж зарделся весь от радости.
   Заулыбались прапора, а за ними и испуганные зэки. И неожиданно весь барак
вслед за Шакаловым залился смехом. И хохотали  все,  и  показывали  на  меня
пальцами. А Шакалов, как огромный расшалившийся ребенок, все бросал и бросал
в воздух мои листочки, выдирая их из тетради...
   Так я стал по воле  тупорылого  прапора  писателем,  Достоевским.  Кличка
прилипала плохо, но вскоре приладилась, склеилась с моей  личностью,  и  уже
потом никто меня иначе и не  называл  -  офицеры  ли,  иль  вновь  прибывшие
солдатики и прапора. И отрицаловка, склонная к игре, охотно приняла  кличку,
и мелкая шушера; лишь немногие образованные и порядочные люди, волею  судьбы
оказавшиеся здесь, не позволяли себе такую фамильярность и называли меня или
по имени, или по старой, нейтральной кличке - Интеллигент.
   В общем, стал я Достоевским,  и  прошу  простить  меня  ревнителей  имени
достойного мастера слова, к которому не имею, к сожалению, отношения  ни  по
родственной части, ни тем более по писательской. Но вынужден был многие годы
моего пребывания в Зоне носить сию славную фамилию как знак  причастности  к
тому делу, которому отдал писатель свою жизнь, коему и я посвятил  свободные
минуты своей безрадостной доли в Зоне  -  писанию  и  коллекционированию  ее
жизненных типов и ситуаций. И не взыщите, господа-товарищи.
   ЗОНА. ИЗВИНИТЕ, НО - ДОСТОЕВСКИЙ
   И был еще один вечер в Зоне,  ничем  не  отличающийся  от  тысяч  других.
Ленивые разговоры, всегдашний чифирь и тоска, тоска, тоска...
   Володька лежал рядом с  Батей,  пытался  как-то  скрасить  тягостное  его
настроение.
   -  Ничего,  перемелем,  -  поглядывая  на  уставившегося  в  одну   точку
Квазимоду, говорил осторожно, боясь опять нарваться на раздражение  старшего
друга. - Ворон вон, говорят, триста лет живет. Вместе  освободитесь  с  ним,
вместе в деревню твою махнете...
   Батя глядел задумчиво, не сердился он на него, кивнул невесело:
   - Через триста лет... - вздохнул глубоко.
   Володька будто мрачную эту шутку не услышал.
   - Будет тебе другом до гроба, и правнукам твоим хватит с ним возиться...
   НЕБО. ВОРОН
   Верно, дурно воспитанный Лебедушкин, жить мне  на  Земле  придется  очень
долго, и видеть твоих детей, и тебя, стареющего, сумевшего за годы жизни  на
воле заиметь относительно приличные манеры, увижу я и твое  горе  по  поводу
преждевременной смерти твоей Наташки, и твою одинокую, брошенную старость  -
расплату за грехи молодости. А ведь ты шел, дружок, на рецидивиста!..
   Кто знает, может, Батя сыграл для одного тебя свою роль - все-таки хоть и
поздно, а воспитание  тоже  мистически  скажется...  Грех  совершить  -  оно
недолго. А вот простить за чужой грех по высшему разряду...
   А, Лебедушкин, все впереди.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   - Дети, - усмехнулся грустно Батя, - поздно уже... дети.
   - Ты че, думаешь,  в  сорок  шесть  семью  создать  нельзя?  -  вскинулся
Володька. - Да сколь хошь таких случаев! Да вон мой  отец  хотя  бы...  Деду
было пятьдесят пять, а бабке сорок пять. Понял?
   - Понял...
   Снисходительно  улыбался  Квазимода:   никаких   иллюзий   насчет   семьи
собственной давно уже не строил и не думал о ней...
   Заметив теперь уже лирическое настроение Бати, Володька  спросил  то,  на
что до этого не решался:
   - Бать, а как ты? Ну, почему тебя Квазимодой называют?
   - Хм-хм, - усмехнулся Батя, - это с пятьдесят шестого года  так  нарекли,
тогда только восемнадцать мне стукнуло, моложе тебя был. Поначалу как  шутка
была, а потом прижилось. Да и сам  привык.  Наколка  вот,  сам  видишь...  -
Посмотрел на запястье, где красовалось -  "Квазимода",  а  рядом  две  буквы
"БР".
   - А эти две буквы что означают? Бригадир?
   -  Много  будешь  знать,  быстро  состаришься...  и  Натаха  разлюбит,  -
улыбнулся Воронцов.
   И попытался Батя объяснить то необъяснимое, что и сам Лебедушкин  ощущал:
прозвище это выражало  не  столько  степень  уродства  его  старшего  друга,
сколько его недюжинную силу. И потому оно звучало уважительно, угрожающе,  а
не в насмешку.
   - Ну а шрам откуда? - решился задать  и  этот  давно  волновавший  вопрос
Лебедушкин.
   В ответ Батя только посопел, и это означало, что он  недоволен  вопросом,
лучше не соваться к нему с ним. Володька, поняв бестактность свою, смолк.
   - Иван Максимыч! Кваз! - окликнули Батю из соседнего прохода. - Айда  чай
пить!
   Володька даже не понял сначала - кого зовут, никто не обращался к Бате по
имени-отчеству. А он еще и Иван  Максимович,  гражданин  СССР,  уже  и  Иван
Максимович, заработавший отчество годами