аботают в одну смену, времени свободного много.
   Тут еще Волков встревает: ваш, говорит, отряд,  прямо  перевалочная  база
для ПКТ. Посмотрел я на него - вот же сука какая,  я  бы  не  вякал  на  его
месте... Вот только руки освободятся, прищучу я  его.  И  если  догадки  мои
подтвердятся, под трибунал ведь загремит, дурак. Неужто не боится?
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   - А  почему  Цесаркаев  из  Зоны  нашей  просится,  кто  мне  ответит?  -
спрашивает Медведев одновременно командира и всех.
   - Да, на Кавказ стал проситься,  -  заметил  Куницын.  -  И  записку  эту
подбросили ему  через  таблетки,  на  всякий  случай  -  если  найдут,  мол,
таблетки, вроде как сообщают ему дружки  про  клад  какой-то.  Нет  никакого
клада, он причину ищет уйти. Мы клюнем на записку да в следственный изолятор
его этапируем. А там и побег можно совершить...
   Помолчали. Верно, так и сходится.
   - Товарищ Медведев, я хотел бы попросить вас, нельзя  ли  цыгана  Грачева
взять в активисты вашего отряда? - тут Волков спрашивает.
   - По случаю чего? - равнодушно майор бросает.
   - Он в карты Филину проигрался, и если мы его в активисты  зачислим,  его
не тронут. А так фуфлыжником будет числиться...
   - Ну и что? - разозлился Медведев. - Что, богадельня у нас, что ли?
   Львов постучал карандашиком по столу - потише страсти, товарищи.
   - Филину должны многие, Цесаркаев в  том  числе,  насколько  я  знаю.  Он
поддерживает в Зоне игру, верховодит. Если есть  основания,  -  подал  голос
начальник колонии, - разобраться и передать в суд.
   - Ну, доказательств пока нет, - беспечно бросил Волков. -  У  меня  более
точные оперативные данные. Товарищ-то майор  пользуется  так,  слухами...  -
закончил, а в сторону Медведева не глядит. - Так что позвольте мне самому  с
картежником разобраться.
   Согласился командир, и разошлись все. Но с одинаковым  тяжким  ощущением,
что что-то  неуловимое,  невидимое  пока,  как  подводный  риф,  подтачивает
Зону...
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Сижу, значит, Дроздова жду - искать  пошли  его,  кудесника,  архитектора
помоек. Решил себе настроение поднять, дай, думаю, вспомню,  какие  анекдоты
про меня заключенные рассказывают. Начал припоминать. Вот, например:

   Пойду этапом в Колыму -
   Мне там зеленкой лоб намажут.
   Но одного я не пойму -
   Неужто в Мамочку промажут?

   Крохалев, наверное... Известный поэт, "Некрасов".
   Только чего это мне зеленкой лоб тоже должны намазать? Что ж я такое могу
совершить, чтобы меня расстреляли? Или это зэки желают моего расстрела, так,
без повода? Спасибочки...
   А других частушек сколько... Матерщинные в основном, даже  вспоминать  не
хочется. А так можно целый сборник составить. Народное творчество.
   Нет этого Дроздова, что ж, самому за ним  пойти  придется.  Ладно,  я  не
гордый.
   Прохожу в жилую секцию, слышу хохот - ясно, тут Дроздов, новых слушателей
себе нашел. Слышу:
   - А феню, думаете, вы придумали, блатные? Э нет... - заливает Колесо, так
стали звать его здесь за то, что жил на свободе как перекатиполе. -  Откуда,
скажем, пошло слово "кент"? Знаете?
   Никто из слушавших его не знал, конечно.
   - Ну, друзья мои, - кривляется, - Шекспира опять же надо знать,  великого
английского драматурга. Так вот был в его пьесе "Король Лир" некий  Кент,  и
был он кем? - спрашивает этих.
   А они только зенками лупают.
   - Друганок его, - несмело кто-то говорит.
   - Правильно! - Колесо его поддерживает. - Другом его был лучшим, а король
этот, Лир, сдал его, так сказать. Предал.
   - И что? - эти спрашивают в один голос.
   - Что... - кобенится знаток, - казнил он его, что...
   - Вот сука... - Все хором вздыхают. И смех, и грех.
   - Так, кенты, - говорю я тут, выходя из своего укрытия.
   Встали, набычились.
   - А ксива,  мазя,  ништяк  -  эти  слова  можете  объяснить,  философ?  -
спрашиваю Дроздова.
   - Эти - нет, я ж залетный в Зоне, не старожил... - ухмыляется.  -  Это  к
блатным.
   - Давай ко мне, залетный...  Ты,  я  вижу,  кладезь  мудрости...  дурной.
Может, пописываешь, как Достоевский наш? - спрашиваю. - Ну, вот  скажи,  что
такое "лоб зеленкой намазать"?
   - А то вы не знаете?
   - Знаю, но, может, ошибаюсь... Ну?
   - Лоб зеленкой смазывают перед расстрелом... А когда смертник  спрашивает
зачем, ему отвечают: чтобы заражения крови не было, - без  улыбки  объясняет
Дроздов.
   Тут даже я засмеялся. Надо же, черти, что сочинят.
   - Ясно, - говорю.
   В кабинет мой тем временем вошли. И говорю я ему:
   - А вот что бы сделали вы, Дроздов, если бы знали, что от ваших показаний
зависит, смажут ли "лоб зеленкой" виновному или безвинному?
   - Ну, вы же знаете, что я отвечу, как честный человек... - вздыхает. -  А
в чем дело-то?
   - Я о событии в электричке, в этом году, - к главному сразу приступаю.  -
Вы можете сказать об этом правду... Но - молчите все...  А  решается  судьба
человека. И зависит от ваших в том числе показаний.
   Смотрю, задумался. Голову опустил, интеллигент соломенный,  мучается  или
делает вид - не пойму...
   - Я, между  прочим,  пытался  давать  показания...  -  обидчиво  начинает
гундеть. - Мне ж не поверили, даже не  записали  их.  Ведь  как  получается:
сказал раз правду, а мне говорят -  врешь,  вместе  с  ними,  преступниками,
окажешься, говори другое... Да лучше уж промолчать вообще. Так и сделал.
   Гляжу я на него, и даже симпатичен он мне в чем-то стал, хоть и хорек еще
тот... Неглупый в общем-то человек, а вот  судьбой  своей  распорядился  так
глупо...
   Что его жизнь сейчас - скитания по товарнякам вечные?  Эх...  Вздохнул  я
глубоко, с сожалением его оглядев. А он это заметил.
   ЗОНА. ДРОЗДОВ
   Ну, и что ты вздыхаешь?
   Никак жалеть меня собрался? Эх, майор, майор, ничего-то ты в  жизни  пока
не понимаешь, хоть и покоптил свет.  Так  вот,  уважаемый  хранитель  зэков,
должен сказать тебе, что жалеть меня совсем не стоит. А вот тебя впору бы  и
пожалеть... Что ты видел в своей жизни распоганой?
   Рожи зэковские, верно? Раз в  год  -  санаторий  Министерства  обороны  в
Туапсе, попивал там вина дешевые с такими же  служаками  занудными,  старыми
кобелями, на бабенок траченых с тоской посматривал, боясь подойти,  да  жене
сувенир дурацкий привозил...
   И это твоя единственно "правильная" жизнь? А видел ли ты туманы  утренние
на ржавых брейгелевских полях под Ригой, можешь ли  представить,  что  такое
низкие облака в Абхазии, утром, когда они после дождя цепляются  за  елки  и
стоят как вкопанные, бело-белые, похожие на пасущихся коров?
   И в степи росной ты не просыпался - холодный, но свободный, когда не надо
бежать на работу и подчиняться дуракам начальникам... И не  знаешь  ты,  что
такое  сладостный  страх,  что  появляется  перед  тем,  когда   соблазняешь
хозяйскую дочку, краснолицую пипу... И не знаешь ты,  живой  ли  проснешься,
иль обласканный топором ее батяни - на том свете... Эх, майор... Ты на  этом
свете живешь-прозябаешь, а я - на всех...
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Задумался. Понял, видать. Хорошо.
   - Теперь вам не надо бояться, Дроздов. И если вызовут, расскажите правду,
от этого как раз сейчас судьбы зависят. Суд идет уже над убийцей, а вину его
доказать  не  могут.  Решайте,  Дроздов,  вы  же  считаете  себя   человеком
порядочным... И еще. Рядом с вами спит Журавлев. У него  положение  сложное:
вот уже год он болтает  дружкам,  что  невиновен,  что  наговорил  на  себя.
Передайте ему, что если он найдет в  себе  силы  назвать  истинного  убийцу,
второго  человека,  что  был  рядом  с  ним,  ему  поверят,   и   ждет   его
помилование... Я говорил об этом с судьей...
   Подумал. Кивает - сделаю.
   А  я  вдруг  вспомнил  слова  судьи  моего,  напоследок  как  он  сказал:
"Человеческие отношения на деньги нельзя менять". Это  точно,  человек  есть
человек. И никогда в нашей стране такого не будет.
   - Идите...
   И я теперь был спокоен.
   НЕБО. ВОРОН
   Рано ликовать, товарищ майор. Не так все легко, как тебе  кажется.  И  не
потому, что невольники такие плохие, а, наоборот, оттого, что их  охраняющие
- порядочные прохиндеи. И высвободить невиновного Журавлева не получится  по
той причине, что этот  скромный  бухгалтер  давно  уже  стал  ox  как  нужен
подполковнику Львову, и  без  Журавлева  сейчас  уже  не  мыслится  механизм
функционирования  денежных  потоков   Зоны.   Журавлев   оказался   толковым
финансистом, и "хозяин" Львов засадил его за квартальные  и  годовые  отчеты
своего хозяйства, порядком запущенного. Бухгалтер справился с делом отлично,
и теперь уже не чем иным он не занимался, как еженедельным  подсчетом  денег
Зоны. Да и не просто считал Журавлев, а подсказывал тупым офицерским  женам,
что трудились в бухгалтерии, как обойти иные формы налогов, как скрыть часть
бюджетных денег, поступающих на счет колонии,  и  как  оприходовать  деньги,
зарабатываемые колонией на заводе, в материальные  ценности  для  начальника
колонии и его наиболее близких  подчиненных.  Докладывал  он  только  самому
подполковнику, и тупые жены  не  подозревали,  что  за  их  спиной  вертится
огромный механизм приписок, злоупотреблений и хищений.
   Такое стало повседневностью в этой стране через  десяток  лет,  в  разгар
"перестройки", но тогда воровство с помощью мистификаций с бумагами не  было
еще   развито   столь   бурно.   Журавлев   стал   находкой    для    смелых
экспериментаторов, что теперь не боялись проверок - все внешне  сходилось  в
их бухгалтерии. Крутились и падали в карман большущие деньги. У  Львова  все
было в цепких руках: цемент, стройматериалы, бетон, асфальт, железо, гвозди,
лес и доски со своей пилорамы, а самое главное - дешевая рабсила,  рабы.  Он
так хитро управлялся всем этим, что должны ему были все организации города и
власти его. Дачку сделать, баньку, личные машины  ремонтировать  и  красить,
дипломы в институты строгать - на все способны его умельцы...
   Робкие  прошения  Журавлева  по  поводу  изменения   срока   подполковник
пропускал мимо ушей: а кто же считать ему будет денежки? - резонно думал он.
Вот такая ситуация, и исходя из нее ну очень уж не захотелось бы  "хозяину",
чтобы вдруг Журавлев стал невиновным, как было на самом деле. А  к  этому  и
шло, вел к этому Медведев, пытаясь доказать его невиновность, не ведая,  что
тем самым  спровоцировал  он  не  просто  конфликт,  а  направил  на  смерть
нескольких  людей.  Вот  какая  интересная  штука  жизнь  человеческая:  зло
творится не потому, что хочет этого чистюля майор, а потому, что он не хочет
как раз зла! Парадокс. Поняли что-нибудь, Достоевский?
   "Благими намерениями выстлана дорога в ад".
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Понял, понял. И  знаю,  к  каким  кровавым  последствиям  может  привести
злополучное желание майора оправдать Журавлева. Но кто-то должен бороться за
справедливость!
   Дроздов  после  разговора  с  Медведевым  имел  откровенный  разговор   с
Журавлевым.
   Услышав, как лежащий на втором ярусе Журавлев мечется во сне,  выкрикивая
что-то нечленораздельное типа "Не убивал  я!",  Дроздов,  куривший  внизу  в
форточку, разбудил его. Тот проснулся, тяжело,  бессмысленно  огляделся,  не
понимая, где он.
   - Орал что-то, да? - спросил он у Дроздова,  наконец  признав  соседа  по
бараку.
   - Так ты рехнешься скоро...
   - Не рехнусь, - раздраженно  заметил  маленький  Журавлев,  тихо  сползая
вниз. - Закурить не дашь?
   - Дам, - оглядел его Дроздов.
   Покурили, молча, посматривая на луну.
   - Ну? - тихо спросил Дроздов. - Что-то я тебя никак не пойму.
   - В смысле?
   - Ну... то, что за другого отсиживаешь... зачем?
   Журавлев посмотрел на него внимательно, усмехнулся:
   - А тебе-то чего?
   - Да мне-то по фигу, если честно. Просто интересно...
   -  Интересно,  кино  смотри...  -  вздохнул   Журавлев.   -   "Романс   о
влюбленных"...
   - Почему сидишь, если невиновен? - будто не слышал Дроздов, гнул свое.
   Журавлев задумался, ответил тысячу раз продуманное:
   - Потому что убийцу они никогда, козлы, не найдут.
   - А ты его знаешь?
   Журавлев не ответил, пожал плечами - неопределенно.
   - Ну, ты же грамотный, Дроздов, - сказал после паузы глухо.  -  Понимаешь
же, что если сознался я,  нахрен  кому-то  теперь  эту  историю  ворошить...
Признался, осудили - все, точка, дело закрыто.
   - Но кто убил, знаешь?
   - Знаю, - просто кивнул Журавлев и полез к себе, на второй ярус.
   Поворочался там, свесил голову. Хотелось все же выговориться, как человек
может без этого?
   - Нельзя говорить.
   - Боишься? - догадался Дроздов.
   - Да нет, - раздраженно махнул  тот  рукой.  -  Это  выше  боязни.  Сразу
четверым хуже будет. Никто не поверит, что я его пальцем не тронул,  раз  мы
вместе были. Но я ведь не знал, что он убьет... Да он  и  сам  не  собирался
убивать... пнул ногой... лопнула какая-то вена...
   - Понял, - кивнул Дроздов. - Знаешь, в прошлом веке, когда  еще  не  было
фотографии и людей гнали по  сибирскому  тракту  на  рудники,  долго  гнали,
месяцами, можно было сбавить себе в этой  дороге  срок.  Всего  за  двадцать
рублей. Поменяться надо было с другим фамилией,  метриками,  понимаешь?  Ну,
темные крестьяне клевали на эту мякину. За полушубок там, за обувку какую  и
деньги брали на себя по двадцать пять вместо пяти. Ты, получается, тоже так?
Это называется "засухариться".
   Журавлев разозлился:
   - Не все здесь так просто... Давай не будем...
   - Дело хозяйское, - бросил Дроздов. - Одно лишь скажу -  засухарился  ты,
тогда нечего бумагу марать да ныть. Наверху тоже не дураки. Взялся  за  гуж,
так молчи тогда... в тряпочку.
   Журавлев внимательно и зло оглядел его.
   - А я тебе, во-первых, ничего не говорил, - совсем другим, жестким  тоном
бросил после паузы. - И с тобой разговора не начинал. Вообще я тебя не знаю!
Хватит! - неожиданно громко крикнул он. - Не знаю тебя!
   И отвернулся, накрылся одеялом.
   А Дроздов хлопнул пару раз, аплодируя ему. Бросил в форточку окурок, лег.
Все ясно, нервный тип, себе на уме. Пусть сам со своей  жизнью  разбирается.
Видимо, все его в ней устраивает...
   Так Медведеву и доложу.
   ЗОНА. ДРОЗДОВ
   Какой же народ все-таки темный бывает, света не видящий...
   Встретил я однажды деревенского дурачка, а жил он около  того  монастыря,
где я белоголовую монашку встретил. Приходил я к нему, садился рядом,  мычал
он мне что-то на своем идиотском языке, смеялся.
   А еще занятие у него было, от которого отвлечь ничем  было  нельзя,  даже
куском  хлеба,  а  он  голодный  был  всегда.  Монашенки  его   из   жалости
подкармливали...
   Стояла  там  на  пригорочке  часовенка  полуразвалившаяся.  Монашенки  ее
отремонтировали, побелили, а над дверью повесили колокольчик,  звонил  он  в
непогоду да от ветра, тихонько  так.  И  будто  все  звал,  манил  он  этого
блаженного, все крутился тот подле часовенки и целые дни  мог  проводить  за
идиотским занятием: сняв свой разодранный ботинок, набрасывал  его  на  этот
колокольчик. Бросает, слушает звон и смеется, да снова бросает. И  так  весь
день... Мне монашка говорила:
   - За этим занятием у него вся жизнь и проходит.
   - А что ж не поможет ему никто,  не  закинет  ботинок  этот  дурацкий?  -
спрашиваю.
   - А это бесполезно, - молвит она задумчиво так, - все равно  не  повиснет
он на колокольчике. Пусть кидает, так на роду написано ему, видать...
   Но вот в один из дней, когда мы проходили мимо, я возьми да вырви из  рук
дурака  ботинок.  Рассчитал  я  расстояние,  примерился  и,   найдя   нужное
положение, бросил.
   И повис ботинок. Повис!
   Легко и просто так получилось.
   Он, дурачок, сначала ничего не понял, пальцами у разинутого рта водит, не
верит глазам своим. А когда понял наконец, что  произошло,  что  тут  с  ним
случилось! В ужасе смотрел на ботинок висящий, потом заколотило его, пал  на
землю. Вскочил, звуки  страшные  издает,  бесится,  на  нас  наскакивает.  И
побежали мы от часовенки. А когда отдышались, говорит мне монашка:
   - Вот как просто можно убить человека.
   - Тогда давай я достану ботинок!
   - Нет, - отвечает, - теперь он уйдет  и  сюда  больше  не  вернется.  Это
единственный внук бывшего председателя сельсовета... сын спился и  замерз...
А сам он в двадцатые годы разорил наш монастырь... колокола сбрасывал, иконы
жег, бесноватый комсомолец... вот и аукнулось...
   ЗОНА. ВОЛКОВ
   Вызываю я этого бомжа. Приплелся, блатота чертова, лыбится.
   - Что знаешь о Журавлеве?
   - Ничего...
   - Как ничего? А твое заявление майору Медведеву о словах  Журавлева,  что
он ночью тебе сказал?
   - У Журавлева и спросите...
   - Ты меня не учи, у кого что спрашивать! Лучше скажи,  кто  еще  знает  о
финтах Журавлева.
   - Никто.
   - Все, свободен.
   - И что?
   - Ничего, свободен.
   "И что?" А это не твое собачье дело, свободен...
   Доложил Львову - так и так, еще один знает о нашем бухгалтере. Поморщился
тот, поматерился. Потом  дверь  плотно  прикрыл,  долго  на  меня  глядел  и
говорит:
   - Слушай, вся эта история мне очень не нравится. Жили мы, жили,  горя  не
знали, все считал нам бумажный червь этот, а срок у него такой,  что  нам  с
тобой хватит до пенсии с его ума  питаться.  Ушлый  черт,  зараза,  в  своих
дебетах-кредитах... И что теперь? Если его оправдают,  а  Дроздов  наверняка
ляпнет, что держим невиновного. Отпустят на свободу такого  бухгалтера!  Ему
цены нет! А нам как без него? В общем, понял ты меня... знаешь, что  делать?
Только согласовывай со мной каждую разработку.
   - Все будет нормально, сделаем.
   Вернулся к себе, смотрю список свиданок - мать этого Дроздова тоже тут. И
у меня сразу как-то все прояснилось, что делать-то надо...
   Сделаем... не впервой...
   ЗОНА. ФИЛИН
   Припухать тут срок до звонка мне уже  совсем  не  в  жилу,  надо  линять.
Потому и нанялся к Волкову, теперь гроши появились и новые  возможности.  До
него закрутил дело с одним прапором, но того взяли на наркоте, уволили, я  и
заскучал.
   В Зоне "общака" нет, Волков все под себя подгребает, вынюхивает и сразу в
карман себе, никакого подогрева для тех, кто залетел, нет уже, все перекрыл,
скотина. Вот мне хорошо, я потому что с ним. А  тем  ребятам,  что  сами  по
себе, - тяжко.
   Да, не та уже она, Зона, скурвилось все, отдали власть ментам.
   В прошлой ходке я кум королю жил, всегда при бабках,  но  и  Зона  другая
была, все там схвачено ворами было, а не погонниками.
   Тогда и в бега не надо было,  спокойно  досидел,  не  бедствовал.  А  тут
другое. Тоже проблем ни с кем, кроме Мамочки придурочного, нет, но...  боюсь
я. Боюсь Волкова, всех их...
   Как вон они ребят  палят  на  наркоте,  так  и  меня  подловят  и  сдадут
когда-нибудь, что у них на уме, не допрешь... А еще хуже - если кто прознает
про мою с Волком дружбу, тут вообще на пику посадят. Потому  лучше  от  беды
подальше, самому сквозануть вовремя...
   А то ведь с моим характером... Остановиться никогда не могу, концы в воду
прятать терпежа не хватает. И здесь, и там, на воле. Здесь на  картах  живу,
но это же мелочь - "капусты"  в  Зоне  нет,  все  уж  выиграл,  должники  не
рассчитываются, тоска...
   Включил я в радиорубке магнитофон, надел наушники и поплыл в кайфе. Вилли
Токарев балдеет в своей Америке, не то что мне тут  достаются  одни  объедки
цивилизации. Вызвал я к себе додика, Голубева, нежный такой, но уже надоел.
   Голубой, как обычно, примостился под столом и полез ко мне в штанину. Ну,
тут я вообще уплыл от минета. Закрыл глаза, и привиделось мне, что я обнимаю
чуть ли не Софи Лорен. Да так стало хорошо, что я  забыл,  где  нахожусь.  А
когда очнулся, ничего не понимаю, где я, что я?!
   А тут рожа Голубка моего  выползает  из-под  стола,  просит  на  заварку,
сигарет и кайфу немного. Пришлось подогреть, иначе больше не придет,  сучка.
Все  продается  в  этом  мире,  даже  секс.  А   ведь   молодой,   красивый,
действительно на Софи Лорен похож.
   - Слушай, так ты у ме