ня уже целый детский сад  выдоил,  -  говорю  я  ему
печально. А он, дурашка, только моргает глазами, не знает, что и ответить. -
Ну, ладно, иди, не мешай кайф ловить.
   От услады зевнул я глубоко, да не один раз, и упал  в  свои  грезы,  пока
меня не дернул к себе на разговор мой шеф, Волчара. Надо же, Клоп, неужто  я
не заслужил лучшей кликухи, погонялы? Обидно, я  ему  все  наружу  -  и  что
взамен? Одни обещания. Мог бы и  посолиднее  что  придумать.  Ну,  например,
Штирлиц, что ли...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Расчеты, передача анаши и таблеток, вся механика отношений меж Филиным  и
его  боссом  Волковым  проходила  через  невзрачного  цензора  Зоны,  тихого
человечка по кличке Пятнадцатилетний Капитан. Пятнадцать лет Меринов ходил в
этом звании в милиции. Там прославился занудливой прилипчивостью ко всем  по
поводу и без, неудержимой болтовней. В то же время он относился к  категории
людей безвредных, добродушных и еще вдобавок совершенно никчемных.  К  своим
пятнадцати годам он  прошел  все  службы  в  отделе  внутренних  дел,  успел
поработать в разных отделениях милиции, а потом устроился цензором в Зону...
Где его подловил на чем-то и быстро прибрал к  рукам  Волков,  сделав  своей
шестеркой.
   Цензор имел свою каморку, где и производились переговоры и  отстегивались
любящему  денежку  оперативнику  проценты  от  его  могучей   посреднической
деятельности.
   Вот и сейчас, по установленному графику, дежурил Филин у барака, напротив
окон кабинетика Мерина, ожидая своего визави.
   Поскрипывал под ногами снежок, утихла метель, что  колобродила  два  дня,
морозный воздух бодрил  и  жег.  Так  же  было  в  зиму  минувшую,  вспомнил
суетящийся Филин, в Москве, около ресторана "Прага". Долго тогда бродили они
со своей  Дюймовочкой,  расфуфыренной  дамой  Буяновой  по  ночному  Арбату.
Миловались, хохотали.
   Где теперь та Буянова? В Италии -  где.  Апельсины  кушает  на  побережье
Адриатики. А он жует здесь, не прожует баланду, от которой хочется  заржать,
как та лошадь, - овес да овес... Поперек горла  он  уже...  А  когда  теперь
придется черненькой икры на  серебряной  тарелочке  попробовать  да  шампани
холодной из чаши бронзовой, с ледком глотнуть...
   Нет, бежать, бежать...
   В Турцию, сразу в Турцию, оттуда в Италию, к Буяновой, в Неаполь.
   Я этой крале вмиг мозги вправлю, сладко думал Филин,  чувствовавший  себя
здоровым сильным мужиком, знающим себе цену,  ждущий  свободы,  воли,  жизни
ждущий...
   Только вот должки с этих быдл получить, и в дорогу, Аркаша, -  разогревал
он себя...
   ЗОНА. ФИЛИН
   Жду своего Пятнадцатилетнего Капитана, придурок цыган идет,  конкурент  в
бизнесе,  блин,  тоже  анашой  приторговывает.  Бирка  красная   на   груди,
произвели, значит, в стукачи. Надо поздравить. Подваливаю к нему,  закидываю
удочку:
   - Привет, цыганский профсоюз!
   - Здорово, цыгарь...
   Заулыбался. Но я его сразу осек.
   - Скурвился, - говорю, - гаденыш... А помнишь, что карточный долг - свят.
Это хоть помнишь, что мне должен, стукач хренов?
   Кивает, улыбочки сразу сошли с лица.  А  потом  говорит,  да  нагло  так,
дерзко:
   - Аркаша, я любовника своей жены из-за угла заколбасил, рука не дрогнула.
А тебя и не  пожалею,  если  приставать  будешь,  клянусь.  Волков  твой  не
поможет. Сам все сделаю, если торпеду под меня будешь посылать...
   - Я и без торпеды справлюсь, - отвечаю. - Значит, ссучился?
   - Значит,  так,  -  отвечает.  -  Сколько  можно  мучиться,  пора  уже  и
ссучиться, - в рифму прямо отбрехался. Зубы свои гнилые мне щерит. - Учти, -
говорит, - и быка в консервную банку загоняют.
   Тут холодок у меня по спине пошел... Понял, не шутит цыган... зарежет,  и
спрос какой с него... Страх напал. Дергать надо на волю. А  этот  черномазый
как гипнозом давит, словно мысли прочел, добавляет:
   - Я тут в картишки гадал, выпала на тебя крестовая... шестерка! Кранты...
Скоро хвостик свой козлиный откинешь... мусор...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Юркий сорокалетний цыган не боялся здорового, дебелого Аркаши Филина.
   Оттого  зло  харкнул  последний   в   сторону   уходящего   представителя
свободолюбивого народа. Что сделать с таким фуфлогоном?  Кому  пожаловаться?
Паханам? Волкову?
   А долг свят, надо выбить с цыгана, любой ценой.  Квазимоде  пожаловаться?
Но тот совсем обабился, отплыл на льдине... не хочет ни во что  вмешиваться,
не желает ни видеть, ни слышать никого. Может, в ПКТ дурь сойдет...
   Лебедушкин-то ходил сам не свой после сообщения о  смерти  мамаши.  А  до
того не то что подогрев, ксиву боялся написать даже Бате своему, Мамочка так
его застращал.
   Надо мне подогреть Кваза да совета спросить, как быть с новым активистом?
Залить его в бетон, как морячок себе придумал побег? А я другое  выдумал,  у
меня получится, только вот подельника толкового надо... Все к черту! В бега!
Если Волк опалится, меня первого уберет... руками этого цыгана...
   ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
   Ни до чего уже было Квазимоде, так до каких еще цыган? Им владело  новое,
невиданное доселе чувство, и он маялся оттого,  прогоняя  и  приближая  его,
стеснялся, как школьник, и злился на себя за слабоволие.
   Кажется, влюбился Воронцов Иван Максимович.
   ЗОНА. ФИЛИН
   Так, вот и Мерин  мой,  капитан  ненаглядный.  Семенит,  стручок.  Пойду.
Дождался, пока рассосется очередь за почтой у его кабинета, да вхожу.
   - А, Филя! - меня приветствует. - Заходи, дверь прикрой.
   Суетится сам, попкой крутит, загорелся прямо весь, знает, башли приплыли.
   А зачем ему хрусты? Бабы на него не клюют - маленький, жиденький, за  это
и кличку свою обидную получил, на подростка в  чужой  форме  похож.  Правда,
брюшко вот поперло, солидным хочет показаться, усики мышиные отпустил, а  не
растут, совсем плохо ему. Это вот у меня  усищи  раз  были  на  гражданке  -
гусарские, закрученные. Смешной был, бабы заставили сбрить... Так, сейф свой
детский открыл.
   - С Одессы ответ пульнули? - спрашиваю.
   - Получил, получил, - суетится. - Телеграмму  отбил  им,  как  ты  велел.
Бабки принес?
   Протягиваю  ему  пачку  десятирублевок.  Они  резиночкой  перетянуты,  от
бабских трусов; смешно - деньги есть, баб нету, а трусы есть. Вот как в Зоне
все запутано, не каждый здесь просечет, как жить. А вот эта дешевка  просек,
вон как шары блестят, как у зверька хищного. Хорек...
   - Пятихатка, - говорю. - И штука еще с меня, так ему и скажешь.
   - Проверять не буду, - смеется  кусочник,  -  верю  тебе.  Так,  бери,  -
протягивает десять плиток шоколада "Гвардейский"  -  мой  любимый.  -  Много
пронести не мог, извини. Сторожат на вахте, суки. Боюсь я их.
   - Волчара выручит, - бросаю. - Тебе-то чего бояться?
   - Того, - сердится, тоже как-то по-детски. - Чижов вон вчера на  полигоне
что отмочил, еле спасли дурака. Наши  таблетки-то.  Львов  стрелки  разводит
сейчас на планерках - ищите, откуда наркомат! Ищут.
   - Волков впаривает, Волчара и найдет, кого посчитает нужным...  -  бросаю
я, усмехаясь.
   - А вдруг кто другой меня подловит. Нет, пока поосторожней  надо...  Валя
поможет, в ларьке. Продукты тебе подкинет, я договорился с ней. На крючок ее
посадишь, а потом... сам знаешь как... Она на бабки падкая.  Только  трахать
ее не лезь, там старик подсобник -  продажный,  все  докладывает.  Понял?  -
Поправил воротник рубашки, что явно мешал его второму подбородочку. - Ко мне
тоже только по большой надобности теперь приходи.
   - Когда Волк еще дурь подкинет? - главное спрашиваю.
   - Не знаю. Она у него тоже в огороде не растет. Найдет тебя, не торопись.
   - Не торопись... - передразниваю. - Может, мне "капуста" нужна...
   - Зачем тебе деньги? - искренне так спрашивает. - Все у  тебя  есть.  Тут
кормят, поят, в баню водят...
   Смерил я его взглядом,  ничего  отвечать  не  стал.  Знал  бы  ты,  гнида
бумажная, зачем человеку деньги. Ах...
   Прячу шоколад под резинку трусов.
   - Чего ты письмо Джигита Мамочке-то вложил? - спрашиваю.
   - Чего? - вздыхает. - Надо - отдал, отчитываться  перед  тобой,  что  ли?
Тебе и лучше, расплачиваться он не хочет, в другую зону стремится. Теперь ты
хоть знаешь это.
   - Никуда он не денется. Это от него шоколад... - усмехаюсь тут.
   - Как? - удивляется. Даже испугался, глазищи выпучил.
   - А от кого же? Ну, не от него, а с воли,  от  барыг  его.  Да  никто  не
знает... А Чижов дурак, всех подвел, Волку ничего не оставалось,  как  сдать
его. А письма Джигита Мамочке больше не отдавай, хорошо?
   - Волков не знает?
   - Тихо... - приложил я палец к губам, - всем достанется.
   Я заспешил от него, а когда вышел,  засек  -  из  окна  Мамочка  на  меня
внимательно смотрит. Даже ручкой мне помахал - зайди, мол, вот же сука...
   Я сразу за барак, еще не хватало... зайди.
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   Позвонил я  по  внутреннему,  чтобы  передали  по  репродуктору:  явиться
заключенному Филину к майору Медведеву. Срочно. Что ж такое, все  вразнос...
Вчера  Дроздова-куролеса  не  мог  дождаться,  сегодня  этот   хитрый   меня
заставляет нерв-ничать. Да когда ж власть почувствуют, черти!
   Нарисовался вскоре Филин.
   - Почему не пришли, когда я вас позвал? - спрашиваю.
   - Не видел... - Ангел прямо безвинный.
   Понимал я уже всю бесполезность обыска сейчас, после того как он  исчезал
куда-то, понимал... Но все же повел его на вахту, Шакалову кивнул - обыщи.
   - Чего прячешь? - осведомился тот у Филина.
   - Майору лучше знать... - Ухмыляется, сволота.
   Обыск ничего не дал, понятно.
   - Что делал у цензора? - спрашиваю.
   - Ну а что можно там делать? Ясно.  Письмецо  пришел  спросить,  -  нагло
лыбится.
   Сейчас я это и проверю, думаю. Пойдем сейчас  к  Меринову,  как  они  его
кличут... Пятнадцатилетнему Капитану.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   "Заначил дурь" - это значит спрятал принесенный наркотик, для несведущих.
   Заначку Филин сделал в кинобудке,  отодвинув  лист  фанеры,  вытащив  три
кирпича - два внутрь и один вниз. Туда перекочевали... нет, не  шоколадки...
каждую он  разломил,  и  под  золотинкой  оказались  уложенные  ровно  белые
пластины кукнара - сырца мака, собранного где-то далеко,  на  Иссык-Куле,  и
переданного дружками лихого Джигита сюда, за тысячи километров.
   Отсюда при случае  Филин  перенесет  свой  драгоценный  груз  под  старую
эстраду, а оттуда потихоньку будет потаскивать  свое  шоколадное  богатство,
чтобы его продавать, ссужать и играть на него в карты. Будет получать за это
деньги и так же аккуратно складывать их под эстраду,  чтобы  они  накопились
пачками червонцев.
   И когда станет их много, передаст трусливому Мерину, чтобы  тот,  оставив
себе мзду, передал засаленные десятки капитану Волкову, а тот купил себе  на
них  коньячку  и  одеколончику,  жинке  -  сережки,  деткам  -  конфетки,  а
подполковнику Львову - подарочек ко дню рождения - дорогой и типично мужской
- штучное ружье, из которого бы пострелял тот осенью уточек и  пригласил  бы
на жаркое капитана.
   И они выпили бы за благополучную службу.
   ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
   - Чего ж ты мне лепишь, Филин?! - Я тут уже взорвался. -  Ни  бандеролей,
ни посылок тебе не положено, а за письмами все  в  отряд  обращаются,  когда
почта приходит!
   Он одевается, а на мои слова - никакого внимания. Нет,  не  поймаешь  его
пока, прошмыгнул опять...
   - Иди, - говорю. - Но знай, что я тебя все равно достану. С Мерином твоим
или одного. И все твои картишки кончатся, и денежки, и наркота. И не  в  ПКТ
пойдешь у меня, Аркадий Филин, а сразу по этапу. Понял?
   Кивает да лыбится. Ладно, посмотрим...
   ЗОНА. ЦЕНЗОР
   Заходит ко мне Медведев, улыбается, руку  жмет.  Он  часто  берет  письма
своего отряда для читки, так положено. И вдруг говорит:
   - Прошлый раз ты письмо Цесаркаева задержал, мне надо с ним поработать.
   А я разве упомню, что я задержал, у  меня  их  проходит  сотни  за  день,
читать не успеваю. Поискал в  бумагах  на  столе,  не  нашел.  А  майор  тем
временем сейфик приоткрыл, ключ торчал, не успел замкнуть. И вдруг вкрадчиво
так говорит за моей спиной:
   - Это откуда такая пачка десяток, - даже понюхал  ее,  -  пахнут  денежки
зоной...
   Я так и обмер, растерялся... бе-ме....
   - В долг взял, мотоцикл собрался с коляской покупать для рыбалки...
   - У кого занял, фамилия, быстро!
   - Бе-ме...
   Голову поднял... А он уже не  улыбается,  так  и  прожигает  глазищами  и
твердо, уверенно говорит:
   - Этого уже достаточно, чтобы впаять тебе срок за наркотики...  Но  жалко
мне тебя, все же работник органов... пенсионер, срам-то какой!
   - Какие наркотики! Ты очумел?
   - Молчи уж...
   И все... Сник я, сломался.
   - Так... Дергай отсюда,  пока  не  поздно,  когда  понадобишься,  я  тебя
найду... Стыдно... Как не стыдно губить людей?! Я знаю, тебя подловил Волков
на какой-то мелочи и втянул. Будь хоть раз мужиком! А деньги от  его  барыги
Филина. Так?
   - Так.
   - Им ни слова, что у тебя был. Я их возьму с поличным. У тебя же  четверо
детей, внуки. Ой, дурак... Алкаш...
   И ушел, больно швырнув мне пачкой денег в лицо.
   Я напился по дороге домой, хотел покончить с  собой  путем  замерзания...
Залег в снег... Никак уснуть не могу, зубы от страха и холода стучат.
   Все передумал, как посадят, как семья без меня будет, плачу  как  баба  и
эти десятки рву на кусочки... Спятил вовсе... И уснул все  же,  но  почти  у
подъезда... Пьяный, а помирать не хочется...
   ЗОНА. ФИЛИН
   Меринов же вдруг пропал. Сунулся я к нему, неужто, думаю, Мамочка на него
настучал, узнал что... Волнуюсь.
   Меринов, говорят мне, серьезно  простыл,  в  больнице  лежит.  Выйдет  не
раньше Нового года. Ясно, надо быстро дурь  эту  сбывать  и  уходить,  ждать
нечего. Только бы Поп не подвел... А пока написал я письмо Квазимоде,  чтобы
призвал он к  порядку  воровскому  Джигита,  ведь  до  конца  он  так  и  не
расплатился.
   НЕБО. ВОРОН
   Боже, как же это скучно. Опять рыскали по  баракам  прапорщики,  находили
обалдевших от кукнара заключенных, тащили их на вахту, составляли протоколы,
а те улыбались дебильными улыбками, и ничего  не  хотели,  и  ни  о  чем  не
жалели, отдавая все  за  затяжку  наркотика.  Филин  же  наблюдал  за  общей
картиной и тихонько разлагал  своих  товарищей,  за  их  деньги  ночью  тихо
попивая чаек с конфетками. Разомлев  от  него,  он  засыпал  спокойным  сном
праведника. Наркотики он не употреблял, жалел здоровье и очень  заботился  о
своем нетленном организме. И проверявшие его каждую ночь,  как  склонного  к
побегу, прапорщики неизменно находили его мирно  и  тихо  спящим,  в  добром
здравии - свежего и пышущего  здоровьем.  И  злился  Медведев,  и  радовался
Волков, и шла жизнь, что приносила одним радость, другим грусть, проходила в
общем-то скучно и бессмысленно. Я, конечно, не вправе судить поступки людей,
но, поверьте, до чего ж это скучно и бестолково - все, что внизу происходит.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Все шло, как шло.
   Опять  утро  и  общее  молчание,  особо  дорогое  Воронцову  -  когда  не
балаболили под ухом и стоял в душе особый покой,  который  так  не  хотелось
нарушать никакими  действиями  -  ведь  все  они  несли  на  себе  отпечаток
постылости.
   Как же так жить? А вот так. Некоторые,  как  Кукушка,  прикипают  к  этой
жизни навсегда, и отлучить их невозможно.  Недавно  старого  дурака  поймали
около запретки - он кидал через нее чай. Вот заняться-то нечем выжившему  из
ума идиоту. Ну что, отпустили, припугнули новым сроком. А  он  вроде  как  к
этому опять и вел. Тогда просто вытолкали и пообещали, что в  следующий  раз
будут по нему стрелять. Вроде не видно теперь.
   Раньше в БУРе - так до этого называлось ПКТ - была вообще некая диета  со
странно-подозрительным названием - хлебно-водяная.  Давали  по  куску  хлеба
величиной  в  кулак  три  раза  в  день  да  утром  горячую   бурду,   гордо
именовавшуюся  чаем.  Темноватая  жидкость  с  солью   да   капелькой   жира
именовалась супом. Но уже было хорошо, что  это  была  вода  горячая  -  она
отменно согревала  кости  и  приводила  организм  в  относительный  порядок.
Выживали.
   Вообще, странная эта  прихоть  "хозяина"  -  наказывать  людей  почему-то
голодом. И это  не  самоуправство  дуболомов  на  месте,  а  государственная
политика  -  существует  даже  приказ  МВД  за  номером   тринадцать   (?!),
разрешающий для заключенных как дисциплинарное наказание  "пониженную  норму
питания". Кто-нибудь из мудрых составителей этого приказа попробовал  пожить
в режиме этого самого "пониженного" питания?
   А там, где разрешено морить людей голодом, можно воплотить в жизнь  массу
не менее интересных задумок. И воплощали...
   ЗОНА. ВОРОНЦОВ
   - Сегодня кино в зоне... - нудно тянет Джигит.
   - Смотри, повар, что ли, расщедрился, картошки наложил? - Кто-то нашел  у
себя в тарелке какой-то обмылок.
   - Ага, наложит он тебе... - осекли  его.  -  Держи  карман  шире.  Прапор
проверяет, густоту себе сливает.
   - Сейчас в Зоне каша сладкая... - тянет опять Джигит.
   - С мармеладом, - я ему отвечаю. - Губы раскатал.  Вот  выйдешь  -  будет
тебе каша и кино.
   - И пионерские штучки, - кто-то из угла стола добавил.
   - И пионерки! - хохотнул цыган Грачев.
   Троих цыган, по просьбе Филина, Волков засадил  в  ПКТ  только  вчера  за
пустяковую провинность. Устроил у них обыск и был в бешенстве, что ничего не
нашел.
   Джигит его оглядел, но заводиться не стал,  смолчал.  Чего  меж  собой-то
делить, все мы сейчас убогие, зарешеченные.
   Сдали  посуду.  Цыган  осторожненько,  бестия,  через  глазок  следит  за
прапором, второй цыган  ему  помогает,  а  я  потихоньку  подключаю  провода
кипятильника  да  завариваю  первую  пайку  чифиря.  Отстоялся,   пропарился
"деготь" и пошел по кругу. Вот уже легче.
   Пью свою пайку, потеплело. Цыган нифеля доел, кайфуем, молчим, день новый
ждем - что он принесет?
   Да ничего.
   - Шмон зверь хотел накатить, - кто-то напомнил, -  заховайте  кипятильник
на пару дней.
   - Да вон параша чистая. В ней можно...
   - Чего она чистая... куда там.  У  нас  же  некому  ее  мыть,  все,  бля,
блатные! - Джигит кипятится, кавказская кровь.
   - Ладно, вычистят, - предупреждаю ссору.
   Затихли.
   - Ты таракана своего, Ваську,  забыл  подогреть  хавкой...  -  Мне  цыган
подмигивает.
   Вспомнил и я о нем, но что-то не приходит, дурашка. Боится. Или сытый? Да
чем тут? Кто, кроме меня, о нем позаботится?
   А вот и  звонок.  Раздеваемся  до  трусов,  выходим,  прихватив  с  собой
сделанные из хамсы два пирога. Стоим. Тела у всех исколоты  -  не  кодла,  а
зоопарк... Чего только не намалевано, до вечера можно разглядывать.
   Пришли в раздевалку. Спецуху свою напялил да в  цех.  Вставляю  в  камере
рабочей войлочные круги в станок, приношу пасту "Гои", натягиваю  респиратор
марлевый, перчаточки белые, очки защитные.
   Включилась вентиляция, завыло все вокруг. Закрылась за последним железная
решетка ворот камеры, и мы, двенадцать  гавриков,  приступили  к  выполнению
государственного плана.
   За смену надо отшлифовать тысячу кронштейнов.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Маленький цех сразу  покрывается  едкой  пылью,  оседая  на  теле  липкой
грязью, смешиваясь с потом. От  включенных  станков  непрерывный  монотонный
гул, и это сразу отбивает  все  желание  напрягать  голос,  но  и  думать  о
постороннем мешает сама работа, что выматывает уже через час.
   Операции надо делать быстро, зевать некогда.
   Белые перчатки сразу приобретают грязно-алюминиевый цвет,  а  к  обеду  и
вовсе вытираются на пальцах. Квазимода переодевает их с правой руки на левую
и продолжает бездумно прижимать все новые и новые кронштейны, отчего тусклая
алюминиевая  поверхность  в  считанные  секунды  на  глазах  превращается  в
зеркальную...
   ВОЛЯ. НАДЕЖДА
   Писала я ответ этому Воронцову два дня. Что  ж,  решила  помочь  человеку
добрым словом, но не более, зачем он мне, посудить, тюремный мужик, у него и
норов их, тамошн