,  дурно  пахнущий  широкий   рот
человека, который так неожиданно обрел над ним  безграничную  власть.  Но  с
тоскою понимал он - уже не все позволено. Гриф, Гришка... обрел ты на святой
русской земле новую свою миссию - быть несвободным,  и  теперь  каждый  твой
поступок будет истолкован как  поступок  взбесившегося  раба,  и  за  каждым
последует наказание...
   - Это, - громко, как глухому, крикнул  на  ухо  прапорщик,  показывая  на
ботинки, - говнодавы называются! Вот. Не понял? Не  бельме?  -  покрутил  он
головой. - Эх ты, чучмек... Береги одежу! Понял? Казенная форма не  на  один
день дадена, другой не будет. Ступай, мудрила... -  Он  легонько  подтолкнул
Грифа в новую жизнь.
   И повели его по коридорам, и стали отворяться двери, и еще одни, и еще, и
каждая из них была толще и кованее, и  с  каждой  такой  дверью  все  меньше
надежд оставалось у растерянного человека на то,  что  он  выйдет  скоро  из
этого места...
   ЗОНА. ГРИФ СЛЕЙТЕР
   Плохо освещенное помещение с запахом прокисшей капусты было  местом,  где
теперь мне предстояло обедать. Я оглядывал его  и  все  время  натыкался  на
неприветливые взгляды каких-то хмурых типов. Кричали что-то люди,  раздающие
пищу, гремели ложки, миски. Хотелось зажать уши и исчезнуть, не слышать и не
видеть всего этого.
   Мир хаоса, в который я попал, пугал меня и отбирал силы, необходимые  для
жизни; сейчас жить уже расхотелось.
   В углу большого стола сидели такие же пришибленные люди, как я. Раздатчик
еды дал им пищу в последнюю очередь, посмеиваясь и говоря им что-то обидное.
Наверное, тоже новички. Хороша же будет моя доля... Но пока все делают  вид,
что меня не замечают.
   Вот и моя порция. Жалкая похлебка без жиринки. Но надо есть.  Гриф,  надо
есть, дорогой...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Мы слонялись у столовой, ждали построения, покуривали. Случилось так, что
я  оказался  рядом  с  ним,  ненароком.  Исподволь  следил  за   растерянным
иностранцем - я уже знал, кто он и откуда. Как, впрочем, и все  -  зэковский
телеграф работает без сбоев.
   - Ты понимаешь  по-русски?  -  негромко  спросил  я  его  на  английском,
стараясь казаться ненавязчивым.
   Он вздрогнул и растерянно оглядел меня: испуг,  страх,  недоверие  -  все
было в этом затравленном взгляде.
   - Да, - кивнул, ответил тоже на английском.
   - Тогда слушай, - говорю ему тихо,  чтобы  рядом  не  услышали,  -  зачем
кому-то знать, что я владею английским в совершенстве. Еще в шпионы запишут,
мало  мне  уголовных  статей...  -  Сегодня  почти  наверняка   тебя   будут
"прописывать", - сказал по слогам по-русски.  -  Это  когда  тебе  придумают
какие-нибудь экзамены... может быть, это будет... унизительно. Понимаешь?
   Он мрачно кивнул, повторил по-русски:
   - Унизительно?
   - Я советую тебе не сопротивляться этому, вытерпеть. В  драку  влезть  ты
всегда успеешь.
   - А что я должен делать? - спросил он нелюбопытно,  почти  на  правильном
русском языке.
   - Ну, мне трудно объяснить... Смотря что  они  там  тебе  придумают...  -
уклонился я. - В общем, это такая  словесная  игра.  И  ее  надо  выдержать.
Попробуй. Потом будет легче.
   Он ничего не понял, но кивнул, теперь уже оглядев меня более приветливо.
   ЗОНА. ГРИФ СЛЕЙТЕР
   Началось это все сразу. Войдя в барак, я получил жестокий удар по  голове
табуреткой. Ну, и рухнул у дверей, потеряв сознание.
   Открыл глаза - рожи мерзкие надо мной склонились.
   - Что, - говорят, - будем делать? Мыло есть или...
   Здесь я не понял, что они сказали. Пусть лучше  мой  друг  Достоевский  с
моих слов расскажет, что там дальше со мной было...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Хорошо, Гриф...
   Подняли его, подвели к старшему в этом бараке, пахану, Дупелису. Тот весь
в наколках, огромный мужик, дурной, злой.
   - Че, паря? - щерится. - Мыло хавать или говно грызть будешь?
   Молчит мой Гриф, только желваки по скулам катаются. Очнулся.
   - Нэмой, что ли? - искренне удивился Гоги.
   - Отвечай, ты, придурок! - это кто-то из молодых шавок встрял.
   Гриф даже не отреагировал, глядел перед собой, окаменел будто.
   - Что ж молчишь, сука? - это  уже  Скопец  спрашивает,  под  блатного  он
работал, в паханы хотел выбиться. - Не уважаешь авторитетов, значит...  Меня
не уважаешь?
   Отвернул Гриф голову и от него.
   Дупелис, по кличке Хмурый, кивнул - понятно, крикнул приглушенно:
   - Воды тащите!
   Услужливые шавки поднесли почти два десятка кружек  с  водой.  Слейтер  с
ужасом и недоумением следил за этими странными приготовлениями.
   Хмурый взял одну кружку, подошел, ткнул рукой ему в грудь, сунул под  нос
воду.
   - Пей, Америка...
   Гриф оглядел присутствующих, пытаясь прочитать на их  лицах:  что  ж  ему
делать? Ничего не было на их лицах, только злость и равнодушие.
   - Спасибо, - с трудом выговорил он. - Больше не хочу...
   Гоги оглушительно рассмеялся,  подхватили  смех  и  другие,  даже  Хмурый
сдержанно ухмыльнулся.
   - Слышь, парни, клиент  какой  вежливый  попался!  -  перекрикивал  смех,
сквозь кашель, Скопец. - Нтилегент...
   - Пей, козел! - крикнул Хмурый.
   И все стихло.
   И сразу двое схватили сзади за руки, скрутили его, а ловкий и злой Скопец
острием заточки приоткрыл ему рот и стал заливать в горло  воду  из  кружки.
Гриф неожиданно уперся локтями в державших, подпрыгнул и ударил - сильно,  в
лицо ему тяжело-свинцовыми ботинками.
   Тот охнул и упал во весь рост, как убитый.
   - Пахана! - захрипел он с пола.
   - Ах ты, рвань! - крикнул кто-то из шнырей и бросился  на  Грифа,  и  еще
один, и двое молчавших в углу.
   - Попишу суку! - кричал Скопец, махая заточкой.
   Свалили на пол, пинали в живот, в лицо, не давали встать. Потом  подняли,
уже окровавленного.
   - Сейчас воспитывать тебя будем, сучонка, зачем Вьетнам бомбил?! -  почти
ласково сказал ему Хмурый. - Пей, падла.
   Гриф нашел в себе силы проговорить разбитыми губами:
   - Ноу...
   Прибалт подошел тогда совсем близко и заглянул в глаза американцу, как  в
душу заглянул.
   - Ноу? Мы тебе покажем... ноу. Ладно, - отвел взгляд. - Отпустите его.
   Гриф присел на бетонный пол, растирал руки.
   - Крепкий янки, да... - обратился Хмурый к замершим дружкам.  -  Пить  не
хочешь, ладно. Но закон наш воровской нарушать никому не позволю. Даже тебе,
ковбой! - со значением сказал он и улыбнулся.
   И кодла засмеялась, выпуская пар. Только  Скопец  дышал  тяжело,  готовый
броситься, ждал еще своей очереди поиздеваться над новичком.
   - Потому придется тебе на потолке расписаться, фраер...
   И ничего не успел понять Гриф, как его снова схватили, раскачали и  мощно
подбросили к потолку.
   Спортсмен,  чемпион  Колумбийского  университета  по   акробатике,   Гриф
сгруппировался, перевернулся в воздухе и приземлился на  полусогнутые  ноги.
Тут же его ударили чем-то по шее, и он снова упал на влажный  пол.  И  затих
наконец.
   На том его и бросили.
   ЗОНА. ГРИФ ПО КЛИЧКЕ КОВБОЙ
   Как  оказалось,  мне  надо  было  сказать  при  предложении  их   главаря
расписаться на потолке одну лишь фразу - "Подставь лесенку". И  от  меня  бы
отстали. Так все просто, но откуда ж я  знал  это...  Позже  я  видел  такие
"прописки" и всегда предупреждал новичков, как вести себя и что говорить. Но
нельзя было предугадать, что замыслят блатные.
   Меня, почти без сознания, нашел на полу заглянувший  в  барак  прапорщик.
Мои мучители цинично ответили на это, что, мол, кислорода мало в  бараке,  и
потому у янки пошла кровь из носа и ушей...
   Так закончился первый мой день в русской колонии...
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Гриф вскоре стал опытным зэком, начал подлаживаться  к  законам  Зоны  и,
надо сказать, быстро завоевал здесь доверие. К нему уже никто не цеплялся  с
вопросами и дурным любопытством - ну,  американец  да  американец,  что  тут
такого, такой же человек...
   Мы писали с ним пространные письма прокурору, но у меня было впечатление,
что они  просто  не  доходили  до  того,  и  Львов  держал  его  в  Зоне  из
любопытства, да  чтобы  похвастаться  перед  кем.  Ничем  иным  я  объяснить
странное нахождение в Зоне иностранного гражданина не могу.
   Преступление у него было надуманное, рассыпалось в  прах  при  первом  же
ознакомлении с сутью дела, и небоязнь Львова держать его здесь, видимо,  шла
из-за того, что более влиятельные силы были  задействованы  в  изоляции  или
наказании Грифа, и  местная  администрация  снимала  с  себя  всякую  за  то
ответственность.
   А человек сидел, безвинный.
   Одно могло утешать - не он один. Но ему от этого было не  легче...  Через
день его уже бросили в изолятор за очередную драку.
   Отлежавшись в углу после побоев, на следующий день он по  совету  завхоза
обосновался на койке сидевшего в ШИЗО блатного.
   Это вновь вызвало взрыв  ярости  у  начинающего  пахана  Скопца.  Яростно
рвавшийся в авторитеты, этот злой, крепко сбитый, сильный маленький  крутой,
отягощенный массой комплексов, здесь, в Зоне, как бы нашел себя. Где надо  и
где не надо проявлял он свой бойцовский характер, лез во  все  драки,  часто
побеждал, будучи вертким и бесстрашным. Имел привычку купаться в снегу после
бани даже в самый лютый мороз, гордился этим,  как  и  своей  вечно  красной
хитрой мордашкой с ушами-локаторами.
   Так вот, Скопец посчитал, что новичок, без спроса занявший кровать  вора,
опять нарушил все законы барака, Зоны  и  всего  мира,  и  вновь  кинулся  с
табуреткой на янки. И самое страшное - не получил у паханов барака поддержки
и  был  постыдно  побит  дюжим   американцем   при   равнодушном   одобрении
присутствующих. Грифа кинули в изолятор,  а  Скопец  затаил  на  "американо"
лютую злость...
   ИЗОЛЯТОР. КОВБОЙ
   Дверь открылась с противным металлическим лязгом, и эти подонки втолкнули
меня в камеру. Сняли наручники, плюнули в спину напоследок. Спасибо...
   Я огляделся. В такой камере я был впервые.
   Крохотное оконце с двумя рядами стекол, так что оно почти  не  пропускает
света; здесь, видимо, всегда темно. И  сыро  -  я  пощупал  скользкие  стены
камеры и чуть не заплакал от обиды - как тут находиться, это же, как говорят
русские, "полный пыздец своему здоровью".
   Так, а куда здесь садиться? Можно только стоять. Все, конец...
   Заглянул один из провожатых. Улыбается:
   - Обживайся, Штаты... Чувствуй себя как дома в советской  тюрьме,  но  не
забывай, что ты в гостях у великой страны...
   У великой - это точно, это я уже понял. Я другой такой  страны  не  знаю,
где так вольно дышит... человек... Проходили в университете. Теперь я  пойму
подлинный смысл этих слов.
   - Ты не бузи, - говорит этот офицер. - Слишком круто ты чего-то берешь...
Смотри, парень, обломают...
   Сами обломаются.
   Если уж подыхать здесь, то не сдаваться подонкам, что  верховодят  тут...
Присел на корточки, попытался  заснуть.  Вместо  этого  получилось  какое-то
забытье...
   Я проснулся и был весь в поту. Где я?
   Боже, в этом мире холода и безысходности. Что это было, там, во сне?
   Явь, что случилась со мной... Почему я здесь?
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Зэка Аркашу Филина завели в кабинет Медведева сразу  два  прапорщика.  Он
вошел  степенно  -  широкий  его  череп  с  пролысинами  скорее  подошел  бы
интеллигенту-философу, нежели среднему благовещенскому, позже - харьковскому
вору, что не брезговал сдавать друзей и жить за  чужой  счет,  еще  и  делая
подлости этим людям...
   - Еле нашли... - оправдался один из прапорщиков.  -  В  кинобудке  сидит,
чифирчик попивает да еще музычку слушает блатную.
   - В смысле - блатную? - не понял Медведев. - Откуда там она?
   - Вот и мы думаем... - встрял другой.
   - Что слушали, Филин?
   - Вилли Токарева слушали, гражданин начальник. Песенка называется...
   - Помолчите... песенка... спетая... Идите, - кивнул прапорщикам.
   Когда провожатые вышли, Медведев глянул в жгучие и лупастые  глаза  вора,
пялившиеся на него  неприязненно  и  холодно,  как  хирург  на  безнадежного
больного. Стало неприятно, но  это-то  сразу  и  настроило  на  нужный  тон,
встряхнуло. К Филину удивительно подходила фамилия: глаза  навыкате,  вислые
нос и уши.
   - Никак до тебя руки не доходили. А ты и рад... песенки. Твоя-то песенка,
как ты думаешь, спета уже?
   - Это как? - медленно повернув крупную голову, равнодушно спросил Филин.
   - Ну... можешь еще человеком стать?
   Филин усмехнулся и отвернулся, не удостоив майора ответом.
   - На воле ты же почти актером был, все переодевался, как я помню. Слушай,
может, и здесь актером станешь - в активисты запишешься, и не поймет  никто,
вправду это или играешь...
   - Это как? - обернулся он, искренне удивившись.
   -  В  смысле...  Ну,  во  всех   смыслах.   Добьешься   зато   досрочного
освобождения.
   - Да вы что, начальник... - обиделся  не  на  шутку  зэк.  -  Я  же  вор,
воровскую зарубку давал. Я ж не водила пьяный, что по буху бабку переехал. И
вы не хуже моего знаете, чем для вора шутки такие оборачиваются.  Боком  они
выходят, - показал он под сердце, удивляясь глупому предложению Мамочки.
   - А если не шутя, а серьезно? - У Медведева непроизвольно дернулась левая
бровь, и вдруг сама собой согнулась в локте больная его рука.
   - Клевать на хамсу...  нет,  -  твердо  сказал  Аркаша,  отворачиваясь  -
разговор окончен.
   - Значит, свобода - это... хамса, - задумчиво повторил Мамочка.
   - Помилуют, один хрен, через год-два, - почти себе  сказал  Филин.  -  Уж
лучше уважение товарищей, чем ваша кислая свобода...
   - Кислая... Слово-то какое нашел, - покачал головой удивленно Медведев. -
А товарищи - это те, кто любого могут здесь в парашу мордой окунуть, -  эти,
да?
   Зэк повернулся всем телом к майору, поглядел на него серьезно и долго.
   - Без причин мы никого не обижаем, это вы напрасно,  гражданин  майор,  -
сказал после паузы, веско. - У нас свои понятия о чести.
   - Ну, и какие это понятия? - взвился Мамочка.
   И наверное, нельзя было этого делать: в минуту зэк стал сильнее его.
   - Докажите! Может, и я соглашусь!
   Майора просто понесло, от усталости и безнадеги  послед-них  дней.  Левая
бровь неудержимо дергалась; пытаясь скрыть нервный тик, он  чуть  отвернулся
от зэка, лихорадочно закурил.
   Филин молчал, изучал потолок кабинета.
   - Не по мне такие разговоры в клетке,  гражданин  начальник.  На  воле  -
пожалуйста, по освобождению - ресторан "Пекин", после семи, каждый  день.  А
здесь - увольте...
   - Ну, в двух словах?
   - В двух... Не предавать друга - это главное.
   - А если друг не прав, обижает слабого друг?
   - Значит, тот заслужил, - развел руками, чуть улыбнувшись, зэк.
   - Ловко, - сплюнул табак Мамочка, затушил "беломорину".
   В дверь постучали, появился завхоз Глухарь.
   - Разрешите, товарищ майор, доложить?
   - Что, срочное? - поморщился майор.
   - Ну... Бидон с брагой под  бараком  нашли.  Да  две  заточки.  На  вахту
отнесли.
   Мамочка кивнул, перевел взгляд на Филина.
   - Вот тебе и наглядный пример честности настоящей. А  если  бы  не  нашли
брагу? Перепились бы вы, поножовщину  устроили.  В  лицо  правду  почему  не
сказать?  И  он,  кстати,  -  показал  на  Глухаря,  -  не  побоялся  твоего
присутствия, не стал за углом мне докладывать.
   - А чего мне его бояться! - гаркнул огромный Глухарь. - Из-за  них  же  и
сижу.
   - Верно сидишь, - зло усмехнулся Филин. - А что заложил брагу,  свое  еще
получишь, не скалься...
   - Ну-ка, пасть-то прикрыл!.. - хлопнул по столу майор.  -  Постращай  мне
еще...
   Филин снисходительно посмотрел на него, отвернулся и снова замолк.
   - Что значит - за них, Глухарь? - мягко спросил майор.
   - Ну а как, не из-за них, что ли? - обидчиво протянул тот. - Сосед у меня
был, Колян, блатной, он на проводинах одного исполосовал,  как  порося,  тот
выкатался весь в кровянке. Ну а я рядом был, сдержать хотел, да куда  там...
Ну, взяли его на следующее же утро вместо армии. А когда разбираться  стали,
вроде и я получаюсь подсудный,  я  ж...  сокрыл  преступление,  -  выговорил
язвительно. - Вот. Мне в техникум ехать поступать, а тут в  воронок  -  и  в
тюрьму. Так и не сложилась учеба...
   - Да, - покачал головой, оглядывая Глухаря, Медведев. - Какой техникум-то
был?
   - Какой... сельскохозяйственный, какой... Ну, чего об этом говорить, пока
отсижу, а там и не возьмут, с судимостью-то... И года уже вышли.
   Мамочка крякнул, врать не хотелось, обнадеживать зазря -  тоже  грех.  Не
знал, что и  ответить  большому  и  обидчивому,  как  ребенок,  неудавшемуся
агроному.
   - Идите, я подумаю, как вам помочь... Сколько осталось-то?
   - Полтора года, - буркнул Глухарь.
   - Считай, ты завтра на свободе... - звонко сказал в тишине Филин. -  Сдай
еще пару бидонов...
   Майор, не поворачиваясь к нему, бросил:
   - Марш на вахту, говнюк. Доложишь - трое суток изолятора.
   Филин пожал плечами - а как же  иначе,  улыбнулся  торжествующе  и  гордо
встал - высокий, головастый, уверенный в себе. Не предавший никого.
   - Так, - оглядел его Мамочка, - если сейчас принесешь грелку с  водкой  и
откажешься от всех выигрышей в карты - прощаю. Нет - пойдешь в  изолятор,  а
пока ты там сидишь, я докажу, что ты обложил всех в отряде  данью,  и  будет
тогда тебе ПКТ или - чтобы веселей жилось - тюремный режим.  Помилования  он
ждет... Хрен тебе, а не помилование. Иди подумай, даю  тебе  полчаса.  Через
тридцать минут ты на вахте - в изолятор. Или у меня, с признанием. Свободен.
   НЕБО. ВОРОН
   Экземпляр  Филин,  именующий  себя  вором,  вместо  того  чтобы   напрячь
мыслительные свои способности и отыскать выход, дабы не  быть  упеченным  на
долгий срок в не подходящие для жизни условия, не нашел ничего более умного,
нежели вновь пойти в кинобудку, затянуться папироской  анаши  и  преспокойно
слушать там  песни,  начисто  забыв  про  майора  и  данные  им  полчаса  на
обдумывание своей будущей судьбы.  Естественно,  через  час  его  там  снова
отыскали и отвели в изолятор... Бред.
   ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
   Нет, уважаемый Ворон. Не  мог  поступить  иначе  зэк  Филин,  по  законам
воровского куража. И обман начальника,  скрытый  и  прямой  -  каждодневный,
постоянный, презрение к словам того, и своим заодно, -  основа  этой  модели
поведения. В этом особый кайф - выслушать длинную тираду  Мамочки,  а  затем
завалиться в клубе и слушать тоскливые блатные песни, что заставляют  жалеть
себя, ненавидеть ментов и понимать, что страдание, посланное на  него,  было
уже не раз послано на многих таких же, и они выдюжили, не отдали  свою  душу
"хозяину" и куму. Остались честными ворами.
   В этом и основа, что держит на пластинке жизни зэка со  стажем  в  любых,
самых мерзких ситуациях. Он уверен, что страдает не зря - придет его  час  и
он вернет себе все, что здесь у него отобрано, - там, на воле.
   Персонажи песен, поющихся гундосыми голосами,  -  воры  и  жиганы,  почти
мифологические герои, сильные духом, предметы подражания, и с ними  легче  в
дурной час, потому что они есть, кто-то точно так  же  мучился,  мучается  и
будет мучиться, как и ты.
   НЕБО. ВОРОН
   Эх, прекраснодушный  вы  мой  Достоевский,  идеалист,  приятный  во  всех
отношениях... Но Филин действительно только кураж, понт... А на  самом  деле
этот гундосый циник, лишенный абсолютно всех принципов, самый опасный в Зоне
и для администрации,  и  для  воровских  законов...  Поймал  его  Волков  на
"коцаных стирах" - меченых картах, шантажируя  отдать  изъятую  из  схорона,
знакомую многим, но уже расшифрованную колоду отрицаловке, которая поголовно
была должна Филину. За  что  ему  сразу  бы  "повязали  красный  галстук"  -
отрезали голову.
   Но это тоже  был...  кураж  оперативника,  ибо  у  него  в  сейфе  лежала
ориентировка на Филина, присланная с "крытки", где тот  сидел.  Сексот  имел
агентурную кличку Клоп и... стучал, стучал, стучал... даже на моего хозяина,
хоть тот ему не раз спасал жизнь в картежных разборках,  наивно  считая  его
другом.
   А если