акому-то безымянному третьему лицу.
     Задушить, задушить, задушить! Глаза Даггерпонта за толстыми линзами очков стали круглыми, язык вывалился изо рта, лицо побагровело. Таунсенд услышал громкий, протяжный рев, вырвавшийся из его собственного горла или же прозвучавший где-то в его сознании. Он не знал, не мог сказать.
     В голове сработал какой-то рычажок, отключивший адскую машинку беспамятства, и Таунсенд разжал руки. Он отскочил от адвоката, точно отброшенный назад мошной струей воздуха, и ему показалось, что он летит, кувыркаясь, в страшном темном тоннеле. Но Даггерпонт продолжал задыхаться: глаза навыкате, язык болтается, лицо приняло цвет спелого баклажана. Потом у него изо рта пошла пена, и Даггерпонт повалился на землю, судорожно и широко дергая руками и ногами. Таунсенд стоял, смотрел, и ему мерещилось, что это его руки стали на девять футов длиннее и все еще продолжают сдавливать горло толстяка.
     Даггерпонт попытался встать, но, утратив координацию движений, не смог совладать с собственным телом и свалился в воду, в густые заросли камыша.
     Бежать! Первой мыслью, пришедшей в голову Таунсенда, было желание пуститься наутек, Однако по дороге к спасительной кабине джипа его сознание яркими, горячими молниями пронзили другие мысли. Следы! Останутся следы протекторов. И отпечатки пальцев. Отметки на шее трупа. Спрятанные где-то вещественные доказательства связи Таунсенда с Люси и Даггерпонтом. На этот раз объяснить все это будет не просто. Даже в этом захолустье коронеру известны приметы удушения.
     Все кончено. Спасения нет! Никакого возрождения. Ему ни за что уже не отмыть с лица грязь той жизни, в которую он низвергся. Это как чернила, как машинное масло, и теперь каждое его действие, каждая мысль все больше и больше пятнали душу. Он был повержен благодаря Эвану Брайсу и Люси - дьяволу и его подручной.
     Назад дороги нет. Эта истина холодным черным покрывалом окутала Таунсенда, он словно погрузился в большое черное ночное небо Монтаны. В небо, за которым не было небес. Черное, как смерть.
     Одной дрожащей рукой Таунсенд поднял телефонную трубку и нажал кнопку ускоренного набора номера Брайса. Другая рука потянулась к револьверу.

***

     Звезды в небе светились, словно обещания.
     Яркие и далекие. Недостижимые. Слишком далекие, чтобы рассеять тьму. Ночь была матово-черная, точно наэлектризованная. Волосы на затылке и на руках стояли дыбом, будто металлические проволочки, танцующие под магнетическим воздействием луны.
     ...Танцующие под луной. Совсем как та блондинка, что танцует на склоне холма. Она качается из стороны в сторону, волосы волнуются при каждом ее движении. Волнистый шелк. Луна серебрит ее кожу, блестит в глазах, светится сквозь раны. Дел перекатился под деревом и изо всей силы зажмурил глаза, так, что под веками вспыхнули разноцветные круги - красные и золотые, как вспышка сигнальной ракеты над рисовыми полями. Дел кожей чувствовал сотрясающие землю взрывы. В нос ему ударил запах напалма и приторный горько-сладкий запах горелого человеческого мяса.
     Дел открыл глаза, и Вьетнам исчез. Легкий ветерок охлаждал покрывшуюся потом кожу, наполнял легкие запахом сосны и влажной земли. Война окончена. Дел обнял винтовку, словно любовницу, и потерся губами о промасленный рожок. Самозабвенный поцелуй принес невыразимое облегчение, будто ружье прогнало прочь призраки.
     Перекатившись опять к стволу дерева. Дел установил винтовку. Отыскал женщину через оптический прицел. Навел перекрестие прицела ей на грудь. Рассчитав отдачу, слегка приподнял рожок. Палец лег на спусковой крючок.
     Убей ее.
     Убей ее!
     Спаси себя!
     Или же столкни себя в пропасть безумия.
     Что, если это - испытание на самоконтроль, испытание на терпение? Что, если он провалит этот экзамен?
     Предположения лавиной камнепада загрохотали в голове. Дел видел себя кувыркающимся среди этих камней, строчащим из пулемета, раздавленным его невыносимой тяжестью. Он не знал, что ему делать.
     Убей ее!
     Убей себя!
     Очертания блондинки расплылись в прицеле. Перед глазами опять замелькал калейдоскоп образов. Внутренняя борьба выжимала сердце, как мокрую тряпку, выдавливая слезы, принося нестерпимую боль. Дрожа, он снял палец с курка и уставил винтовку в небо. В оптическом прицеле заплясали звезды. Яркие огоньки надежды. Все еще недосягаемые. Вечно недосягаемые.

Глава 22

     Судьи не занимаются отстрелом женщин...
     Мэри твердила про себя фразу, словно магическое заклинание, способное защитить ее от опасности. Она при парковала свою ?хонду? рядом с заляпанным грязью черным джипом ?чероки?. Таунсенд был одним из тех, кто привез Люси в Монтану. Они были любовниками. Дрю считал что деньги Люси дал Таунсенд... или же она сама выудила деньги у судьи. Как бы там ни было, но в любом случае Таунсенд становился ключом к разгадке тайны смерти Люси, Или подозреваемым в убийстве. Последнее Мэри постаралась исключить, поднимаясь по ступенькам парадного крыльца судейской ?хижины?.
     Дом Таунсенда, как и дом Мэри, был бревенчатым, но гораздо больше, и из него открывался более широкий обзор. Задний фасад здания выходил на Ирландский пик, покрытая снегами вершина которого ярко сверкала в лучах солнца. Правосудие, очевидно, неплохо вознаграждается. Или же Таунсенды, бывшие и настоящие, подрабатывали какими-либо дополнительными занятиями.
     Макдональд Таунсенд пользовался большим уважением в деловых и политических кругах. Мэри встречалась с ним лишь однажды, но не раз наблюдала за судьей издалека. Его публичный имидж трудно согласовывался с имиджем человека, склонившегося над бильярдным столом за понюшкой кокаина. Разумеется, это было так же трудно, как и представить себе человека, кристально чистого в глазах всей американской общественности, чья жена возглавляла половину всех благотворительных обществ Сакраменто, прыгающим в постель к Люси и предающимся безудержной страсти. Но именно это и делал Таунсенд.
     Вопрос заключался в том, каким еще он мог быть.
     Мэри нажала кнопку звонка и принялась ждать, прикидывая стратегию предстоящего разговора. Вопрос: Вы убили мою подругу? - представлялся излишне прямолинейным и немного глупым. В конце концов, что помешает судье просто тут же прихлопнуть Мэри и сбросить ее тело в какое-нибудь глухое ущелье? К тому же она не могла представить Таунсенду ничего, кроме собственных догадок, предчувствий и подозрений. Ничего, что можно было бы добавить к теории, которую шериф Куин и слушать не захотел.
     В доме лаяла собака. Мэри подошла к одному из окон рядом с дверью, прикрыла глаза с боков ладонями и прижалась носом к стеклу. Стройная немецкая овчарка приседала и кидалась на закрытую дверь в дальнем конце прихожей, расположенную справа от открытой двери, ведущей в гостиную. Собака лаяла и скребла дверь, неистово пытаясь попасть в комнату.
     Возможно, дверь вела в спальню, и Таунсенд сейчас занимался отбором претендентки на место Люси. А может быть, там находился кабинет, и Таунсенд встречался с сообщником по заговору, выплачивая гонорар человеку, чью вину взял на себя Шеффилд. В голове Мэри мелькнул образ Дела Рафферти, но она тут же отогнала его. Дел мог натворить много неприятных вещей, но ни один Рафферти не стал бы наемным убийцей.
     - Мэрили, ты начинаешь рассуждать совсем как местные, - пробормотала Мэри, сама изумляясь и немного пугаясь тому, насколько машинально она встала на защиту клана. Не отрывая взгляда от собаки и двери, она дотянулась рукой до кнопки и снова позвонила - на этот раз довольно долго.
     Наиболее вероятным наемным убийцей Мэри считала батрака Люси. Кендал Мортон - темная личность. Она знала о Мортоне немногое, но, судя по описаниям, он был как раз из той породы людей, которые за определенную плату могут, не задумываясь, убить кого угодно и бесследно исчезнуть. Мэри подумала, не сможет ли она достать криминальное досье Мортона, если позвонит в офис шерифа и, представившись владелицей какого-нибудь предприятия, скажет, что хотела бы проверить кандидатуру Мортона, прежде чем нанять его. Иначе Куин ни за что не выдаст подобную информацию.
     Мэри вздохнула и снова позвонила. Пес сделал стремительный круг по прихожей, снова разразился лаем, подбежал к запертой двери, после чего опять вернулся к Мэри, на этот раз жалобно скуля.
     Мэри потрогала ручку двери. Может быть, старого козла во время конкурсного отбора хватил удар, и теперь он лежит, распростершись, на полу спальни, моля своего верного пса о помощи? Или, не исключено, наемный убийца поквитался с Таунсендом?
     Входная дверь оказалась незапертой. Мэри проскользнула в прихожую, чувствуя себя в положении воровки. Пес заплясал вокруг нее, его громкий лай звонко резонировал в отделанных под кирпич стенах.
     - Судья Таунсенд! Кто-нибудь есть в доме?
     После третьего призыва Мэри собака снова попыталась увлечь ее за собой - к закрытой двери рядом с гостиной. Она яростно принялась скрести дверь, оставляя на сосновой панели глубокие царапины. Недалеко от двери, рядом с бочкой, в которой росло фиговое дерево, пес оставил огромную кучу своих собачьих дел, достаточно свежих, чтобы заставить Мэри сморщить нос.
     Мэри подошла поближе к двери и стала прислушиваться к голосам. Тишина. - Судья Таунсенд?
     Мэри постучала костяшками пальцев по центральной панели, вызвав новый взрыв лая, после чего опять наступило молчание. Пес ткнулся мокрым носом в руку Мэри, словно подсказывая ей повернуть этой рукой дверную ручку. Мэри нахмурилась, вытерла собачьи слюни о джинсы и на свой страх и риск дернула ручку вниз.
     Дверь легко распахнулась, открыв взору Мэри просторный кабинет. Темное дерево, огромные окна, масса кожаных кресел-качалок и большой камин. Ряд чучельных голов невезучих созданий украшал стену над камином: олень, лось, горный козел, несколько антилопоподобных, несколько голов животных, которых Мэри видела только на страницах журнала ?Национальная география?. На дальней стене висела шкура зебры, а под ней - шкура чудовищно большого тигра. Разница в размерах, по всей видимости, должна была радовать зебру тем, что они с тигром обитают в разных биологических ареалах. Там же, в углу, стояло чучело медведя-гризли, вставшего на задние лапы во весь свой громадный рост, с раскрытой пастью, растянувшейся в какую-то мерзкую улыбку с жуткими клыками напоказ. Одна из стен была полностью стеклянной, и у нее находился массивный рабочий стол Таунсенда в медной окантовке. Сам Таунсенд сидел в кресле, упав лицом на крышку стола. В довершение картины во рту судьи торчало дуло револьвера, выстрел которого напрочь снес половину черепа. Остолбеневшая Мэри долго стояла и просто смотрела, не в силах отвести взгляд. В воздухе в согретой солнечным, теплом комнате стояла густая, плотная, удушливая вонь насильственной смерти.
     Мэри снова посмотрела на Таунсенда. Тело его стало теперь мертвой наружной оболочкой, съежившейся и опустевшей. Существо, населявшее его, улетело в края неизвестные. Правая рука все еще сжимала пистолет, разнесший верхнюю часть головы, как скорлупу сваренного всмятку яйца.
     Следующий удар сердца привел Мэри в чувство, и к ней вернулась способность чувствовать и двигаться. Все ее тело дернулось назад.
     - О Боже мой! - словно боясь разбудить Таунсенда, прошептала Мэри. - О Боже!
     Стон застрял у нее в горле, поскольку из желудка туда же устремился съеденный ею завтрак. Зажав руками рот, Мэри, расшвыривая попадавшиеся на пути кресла-качалки, бросилась вон из комнаты. Времени на поиски туалета не было. Кухня находилась прямо по коридору, в противоположном конце дома. Мэри удалось добраться до раковины прежде, чем воспоминание о судье и запах собачьего дерьма вывернули желудок наизнанку.
     Избавившись от съеденных в кафе ?Радуга? оладьев, Мэри открыла кран и подставила лицо под струю воды, будто пытаясь смыть увиденную картину. Сильно дрожа, она сняла со стены кухонное полотенце и прижала его к щекам.
     Таунсенд мертв. Смерть Люси, потом Миллера Даггерпонта, а теперь вот Таунсенд покончил с собой. Из памяти Мэри никак не выходило удивленное выражение на лице судьи, словно в последнее мгновение между жизнью и смертью он увидел что-то неожиданное. И еще она помнила вытекшую изо рта, залившую стол кровь и руку, все еще сжимавшую рукоятку пистолета.
     Из кухни Мэри связалась по телефону с офисом шерифа. При этом руки ее так тряслись, что она едва смогла набрать номер 911. Дежурный офицер заверил ее, что патрульная машина выезжает немедленно.
     Слишком потрясенная, чтобы оставаться на месте, Мэри побродила по дому. В столовой, в серванте, она обнаружила бутылку виски и выпила немного, чтобы расслабить натянутые нервы и успокоить хаос мыслей, бушевавших в голове. В мозгу маячил увиденный последним таунсендовский гризли, но теперь Мэри уже обрела способность сосредоточиться на других деталях картины: кусок ясного неба в окне, статуэтка правосудия с весами в руке, стоявшая на краю стола (одна чаша склонилась вниз под грузом положенных на нее монет и почтовых марок), в центре черный телефон последней модели, но без трубки, с горящей красной лампочкой на панели.
     Без трубки!.. Мэри уставилась в окно, выходившее на передний двор, высматривая вдали облако пыли как сигнал скорого прибытия полицейских. Сделав очередной глоток, она прижала тяжелый холодный стакан к щеке. Без трубки. Может быть, Таунсенд снял трубку с рычага, чтобы какой-нибудь идиотский звонок телемаркета не мог перебить его в момент вынесения себе окончательного приговора? Или же Таунсенд кому-то звонил?
     Если его самоубийство как-то связано со смертью Люси... если он говорил с кем-то незадолго до своей собственной смерти... может тот человек как-то быть связан с Люси?
     В гостиную, скуля, вошел пес и уселся рядом с Мэри, уставившись на нее полным беспокойства взглядом, Мэри рассеянно погладила собаку и поставила стакан на стол.
     Куин устал выслушивать ее гипотезы. Эту, очередную, он и слушать не захочет. И уж конечно, не позволит ей совать нос в проведение осмотра места происшествия. В конце концов Мэри уберут отсюда и препроводят в участок, где она составит заявление без лишних живописных деталей и дотошных вопросов.
     В сопровождении неотступно следовавшей за ней овчарки Мэри вернулась в гостиную и уставилась на дверь кабинета в ожидании, когда биение сердца наконец войдет в нормальный ритм, а в животе теплым огоньком запылает виски. Она приказала собаке сидеть и направилась к кабинету - настолько решительно, насколько это ей позволяли дрожащие колени. Стараясь не смотреть на судью, Мэри обошла стол спереди и подошла к концу, на котором стоял телефон с красной лампочкой, светящейся, как глаз дьявола.
     Кнопка повторного набора находилась как раз слева от разбитой головы Таунсенда. Сосредоточив все свое внимание на кнопке, Мэри дотянулась до нее карандашом с ластиком на конце и нажала. В лежавшей на полу трубке раздался мелодичный перелив электронной музыки. Мэри следила за цифрами, возникавшими на дисплее аппарата, и услышала, как на другом конце линии звонит телефон. С третьего гудка ей ответил женский голос с сильным восточноевропейским акцентом:
     - Резиденция мистера Брайса. Алло?

***

     Саманта потянулась в шезлонге, стоявшем у края бассейна. Глаза от яркого солнца защищали темные очки, стоившие больше ее недельной зарплаты Очки ей одолжил Брайс. Собственно говоря, не одолжил а подарил, но Саманта чувствовала себя гораздо комфортнее, рассматривая их как взятые напрокат, а не подарок.
     На работе Саманта сказалась больной. После вчерашнего разговора у нее не было ни малейшего желания сталкиваться сегодня с мистером ван Деленом. Брайс заявил что Дрю вмешивается не в свои дела, не зная всех обстоятельств. Еще Брайс сказал, что Дрю не в состоянии оценить дружеских отношений, сложившихся между ними. Oн не понимает, как Саманта намерена поступить с Уиллом. Дрю полагал, что должен заступиться за Саманту как брат за сестру, - ну не ирония ли это, если Брайс испытываем к ней те же самые чувства? Нет ни малейшей необходимости в конфликте, если цели обоих мужчин в основе своей одинаковы.
     Вчера вечером слова Брайса утешили Саманту. Да eе успокоил уже сам его голос, теплый и участливый тон. Брайс улыбнулся Саманте своей улыбкой кинозвезды, посмотрел на нее добрым и мудрым взглядом, и на какой-то момент девушке показалось, что жизнь ее не так уж безнадежно испорчена. Однако утром, когда она проснулась одна в постели, в свете солнышка, светившего в окна ее убогой квартирки, утешения Брайса улетучились, уступив месте недовольным речам мистера ван Делена:
     Саманта, подумай, что ты делаешь/ Ты не такая, как они. Неужели ты этого не понимаешь?
     Да, она понимала. По-видимому, все воспринимали Саманту глупой, неуклюжей, плохо воспитанной девчонкой, пытавшейся стать тем, кем она не была, Все... кроме Брайса. Он относился к Саманте так же хорошо, как и к своим знаменитым друзьям. Брайс смотрел на Саманту как на прекрасную женщину, а не как на несмышленыша. Саманта же видел; то, что, с одной стороны, у нее есть муж, которому на нее наплевать, а с другой - друг, относившийся к ней лучше, чем родной отец. Брайс вселял в нее надежду, в то время как от других она получала лишь жалость, насмешки или вообще ничего. И никто, казалось, этого не понимал.
     Вот почему Саманта решила сегодня укрыться у своего друга. Она сможет провести день на его горе, у бассейна, спрятавшись от суровой реальности жизни. Сможет оставить бедную официанточку на пыльных улицах Нового Эдема и стать на день Самантой - царицей горы. Она разляжется у бассейна рядом с самой Умой Кимбол, а известный адвокат будет подносить ей выпивку и жадно пожирать глазами.
     Хотя, честно говоря, последнее ее несколько смущало, а потому она перевернулась на живот и спрятала лицо за занавеской длинных черных волос, пробормотав:
     - Благодарю, - и поставила бокал с коктейлем на низенький стеклянный столик рядом с шезлонгом.
     Бен Лукас улыбнулся ей, будто Саманта сказала что-то действительно остроумное. Он стоял между нею и бассейном - загорелый, отлично сложенный, в оранжевых шортах ?Спидо?.
     - Без рубашки вы лучше загорите, - заметил Лукас. Саманта уставилась на него, видя свое отражение в зеркальных стеклах его солнцезащитных очков. Из коллекции пляжных нарядов Саманта выбрала простенький, скромный, закрытый купальник бирюзового цвета, который предпочла прикрыть белой оксфордской рубашкой, найденной ею утром дома, в части гардероба, принадлежавшего Уиллу. Справа от Саманты, сидя на стуле, впитывала в себя солнечные лучи Ума Кимбол, единственной одеждой которой была нижняя, шириной в поясок, часть желтого бикини, материи которого едва ли хватило бы на то, чтобы протереть солнцезащитные очки актрисы. На плоской загорелой груди Умы двумя крошечными рубиновыми камешками-голышами темнели соски.
     - У меня природный загар, - ответила Саманта, чувствуя, что ее излишняя ?одетостъ? бросается в глаза, и стесняясь своего тела с длинными конечностями. Она резко контрастировала с окружавшими ее людьми, которые, казалось, никогда не мучились самооценками по поводу чего бы то ни было.
     К Лукасу подошла Шерон и устроила представление, проведя по своей нижней губе кубиком льда и бросив его в стакан Лукаса. Она была немного выше Бена в своих золотых босоножках из кожи угря. Купальный костюм Шерон выглядел как один длинный кусок прозрачного шелка, перекрещивающийся на груди, тянувшийся ниже, к излучине длинных, идеально стройных ног и пропадавших в ущелье между крепкими круглыми ягодицами.
     - Саманта у нас скромница, - с холодным, как кубик подаренного ею Лукасу льда, весельем сказала Шерон: - Ну разве это не мило, Бен?
     Ума перевернулась на бок и смерила Саманту удивленным взглядом своих стеклянных глаз:
     - Так ты действительно индианка или что?
     - Отчасти, - пробормотала Саманта.
     - Что-то из ?Путешествия в Индию? или ?Танцев с волками??
     - Что-то из Монтаны. У меня мать из шайенн.
     - Певица? В