мбициозной аристократки?
     И Алекса подумала, глядя в его наполненные тревогой и болью глаза, что Макаллистеру нужен покой. Хилари могла и не быть здесь ради Роберта, но Алекса-то рядом. Мысль была достаточно нейтральна до тех пор, пока... пока Алекса смело не призналась себе, что сама хочет быть рядом.
     - Роберт, у меня есть идея. Мой коттедж недалеко отсюда, гораздо ближе, чем Инвернесс, и лишь немногим дальше от Бринн, чем эта шумная комната ожидания. Мы можем оставить доктору номер моего телефона и подождать у меня. Если хочешь. - Алекса ласково улыбнулась карим глазам, в которых видела неуверенность по поводу, возможно, доставляемых неудобств и в то же время искушение согласиться. - Наверное, это звучит очень самонадеянно, но я уверена, что кофе, приготовленный в Роуз-Клиффе, гораздо вкуснее того, что выдает автомат в этой больнице.
     - Не сомневаюсь, но, Алекса... - Протест не получился, поскольку Роберту вовсе не хотелось протестовать.
     - Помимо всего прочего, Бринн потребуется новая ночная рубашка, - спокойно продолжила Алекса. - А поскольку я просто помешана на ночных рубашках, то у меня в коттедже имеется небольшая коллекция абсолютно новых. И мне очень хочется подарить одну из них Бринн.
     По дороге теперь можно было легко и непринужденно говорить о Роуз-Клиффе. Алекса смущенно призналась, что ее крошечный коттедж не столь грандиозен и впечатляющ, как Инвернесс или Клермонт - знаменитое имение в Арлингтоне, свадебный подарок Сэма Баллинджера дочери и зятю. Однако, лукаво улыбнувшись, добавила, что, как и в Инвернессе, на гранитном основании лестницы, ведущей в ее владения, красивым шрифтом было навеки выбито гордое название Роуз-Клифф. Надпись эта была выполнена по предложению Джеймса, который и заказал все необходимые работы.
     - Так, значит, это и есть Роуз-Клифф, - сказал Роберт, остановившись, чтобы полюбоваться залитыми лунным светом буквами.
     - Да, это и есть Роуз-Клифф, - отозвалась Алекса.
     В его интонации она услышала попытку слегка подтрунить над ней - мужественное усилие смягчить тягостное настроение. Ободряюще улыбнувшись, она дала понять Роберту, что в таком усилии нет ни малейшей необходимости, поскольку прекрасно понимает, как он переживает за свою сестру.
     Алекса повела Роберта по ступенькам наверх - к своему волшебному розовому садику и крошечному романтическому коттеджу. Она приготовила кофе и исполнила второе свое обещание: Роберт мог наслаждаться замечательным спокойствием ночного Роуз-Клиффа. Сидя на веранде под звездным небом, они слушали стрекот сверчков, вдыхали наполненный ароматом цветов ночной воздух и говорили о сверчках, розах, луне и звездах.
     В конце концов слова, а может быть, молчание настолько расслабили Роберта, что он предложил:
     - Я хочу рассказать тебе о Бринн.
     - Я слушаю, - с готовностью ответила Алекса, подумав про себя, что с не меньшим удовольствием выслушала бы рассказ и о самом Роберте.
     - Бринн и Стивен женаты двенадцать лет, и все это время они пытались иметь ребенка.
     - И Бринн наконец-то забеременела?
     - Нет. Тут все гораздо сложнее: почему-то ее беременности неизбежно оканчиваются выкидышами.
     - Почему-то?
     - По какой-то неизвестной причине. Бринн и Стивен побывали у лучших специалистов, прошли все тесты и курсы лечения. Марион, разумеется, самым тесным образом занималась этим вопросом, но даже маститые светила медицины не смогли обнаружить причину и дать ответ, отчего так происходит. Вот почему Бринн и Стивен все эти годы не прекращали попыток, надеясь, что однажды... - Роберт сокрушенно вздохнул. - Бринн всегда почти немедленно определяла, что забеременела, и моментально привязывалась нитями надежды и радости к новому, возникшему в ней существу, и потому каждая новая потеря ребенка оборачивалась для сестры невыносимой утратой.
     - Ах Роберт! - тихо вздохнула Алекса. - Бринн была бы такой замечательной матерью!
     - Да, самой лучшей. А из Стивена получился бы прекрасный отец. Ну не ирония ли судьбы: в эпоху, когда женщины вольны выбирать себе образ жизни, когда уже нет необходимости становиться домохозяйкой, когда материнство попросту обесценивается, быть мамой - единственное желание моей очень умной и доброй младшей сестренки.
     - Действительно, парадокс, - согласилась Алекса. - Но, Роберт, даже если у Бринн и Стивена не может быть собственных детей, они же вправе усыновить ребенка?
     - Пытались. Но поскольку Бринн всегда сохраняла способность к зачатию и отчаянно верила, что сумеет выносить ребенка положенный срок, они очень долго откладывали с подачей заявления. К тому времени когда на это решились, Стивену было почти сорок лет, что переводило их, как родителей, в менее приоритетную категорию во всех агентствах. - Любящая улыбка тронула освещенное лунным светом мужественное лицо Роберта. - Теперь, мне кажется, ты понимаешь, что в некоторой степени нас самих - меня и Бринн - с большой любовью усыновили Стерлинги. Как только Марион убедилась, что Бринн и Стивен посетили всех лучших специалистов по бесплодию и что серьезно встал вопрос об усыновлении, Джеймс немедленно связался с солидными адвокатами, занимающимися подобными вопросами усыновления по всей стране.
     - Неужели не сработало?
     - Почти сработало - дважды. Но в первый раз - в течение двадцати четырех часов с момента рождения ребенка его возвратили родителям, а во второй - когда ребенок пробыл с ними почти полтора месяца - биологическая мать изменила свое решение.
     - А разве так можно?
     - Запросто. Время закрытых усыновлений уже проходит. Джеймс страшно переживал по поводу случившегося. Он встретился с обеими биологическими матерями и убедился в том, что они совершенно искренни в своих решениях.
     - И Бринн?..
     - Естественно, ей было невыносимо больно - очередные потери, - но она ясно понимала, что мать имеет право пересмотреть свое решение. Как бы там ни было, но две попытки усыновления сделали Бринн и Стивена очень осторожными. Я полагал, что они оба решили отказаться от попыток заиметь собственного ребенка или усыновить чужого. Слишком уж высокую цену пришлось платить Бринн. В последний раз мы говорили об этом после ее выкидыша в марте, и она сказала, что это было в последний раз. Все - и мечта, и мучение.
     - Но она все же попыталась еще раз - самый последний.
     - Самый последний... - Последовавшую долгую паузу заполнило веселое стрекотание сверчков; когда Роберт наконец снова заговорил, голос его был очень тих, а слова, казалось, обращены к мерцающим звездам:
     - Я чувствую такую беспомощность.
     - Беспомощность, Роберт?
     - Я бы все отдал, чтобы положить конец страданиям Бринн, но я...
     - Здесь ты ничего не можешь поделать. Но ты очень помогаешь Бринн: понимаешь ее печаль и делишь с сестрой ее несчастье, и ты так нежен с ней. Вне всякого сомнения, Бринн верит тебе безгранично.
     - Мне кажется, это потому, что я провел так много лет, оберегая Бринн, когда мы были молоды, точнее, пытаясь защитить, и мне очень хотелось бы защитить ее от этой боли. Но... не могу.
     - Да, не можешь, - тихо согласилась Алекса. - Роберт, ты тоже заплатил свою дань.
     - Да, наверное, - согласился он, переводя взгляд с далеких звезд на близкую Алексу и еще более тихим голосом делая другое признание:
     - Я не привык открыто говорить о таких вещах.
     Как только взгляды их встретились, у обоих возникло ощущение мощной, невидимой силы, глубоко таящейся в их душах. Теперь и у Алексы, и у Роберта сердце трепетало в сладком и радостном предчувствии скорого освобождения энергии, когда на свет бесшабашно вырвутся все сокровенные желания и стремления, опасно смелые, откровенно вызывающие.
     - Ты не привык говорить о таких вещах? - чуть задыхаясь, повторила Алекса.
     - Нет, обычно я этого не делаю.
     Луна смотрела на них и, казалось, одобряла, поскольку окутывала Алексу и Роберта серебристым туманом, в котором все становилось возможным, и мысли о последствиях были где-то далеко-далеко. Можно было спокойно и без опаски поделиться самыми сокровенными тайнами и желаниями. И в дивном лунном свете Алекса видела, что Роберт жаждет ее, и желание его возникло давно и достигло теперь своего апогея; и Роберт увидел в прекрасных изумрудных глазах желание столь же глубокое, чудное, как его собственное.
     Было покойно, все тайные желания - допустимы, и Алекса могла с таким радостным гостеприимством принять его руки и губы, которые ласкали бы ее с той необыкновенной нежностью, какая светилась в темных глазах Роберта...
     Но зазвонил телефон. Алекса помчалась на кухню. Роберт уже стоял в дверях, когда она сообщила ему, что сестру можно забирать из больницы.

***

     Алекса отправилась в спальню за ночной рубашкой для Бринн, а вернувшись на кухню, увидала, что Роберт вытирает кофейные чашки, которые только что вымыл.
     - Роберт, тебе вовсе не обязательно было этим заниматься.
     - Мне захотелось. Кроме того, это привычка.
     - Привычка? - Алексе захотелось узнать, когда она выработалась: в годы бедного детства и поденных работ или в армии? Но уж конечно, ни Роберт, ни Хилари не занимались мытьем посуды в Клермонте!
     - У меня есть небольшая, невзрачная квартира неподалеку от Капитолийского холма, - усмехнувшись, объяснил Роберт. - Дорога до дома в Арлингтоне занимает более полутора часов при нормальном уличном движении в городе, и, поскольку у меня часто бывают заседания рано утром или же поздно вечером, я часто остаюсь на ночь в городе, в квартире, где за чистоту отвечаю только я.
     - Понятно, - смущенно заметила Алекса.
     Значит, существовали ночи - и часто, - которые Роберт проводил вдали от Хилари? Не исключено, что в одну из таких ночей Роберт приедет в Роуз-Клифф и они смогут снова, поговорить и... Алекса заставила себя прогнать опасные мысли.
     - Вот ночная рубашка для Бринн. Мне кажется, эта, с розочками, будет повеселее...
     Руки их соприкоснулись, и Алекса вздрогнула, почувствовав горячую нежность Роберта, когда тот приподнимал ее локоны, чтобы заглянуть ей в глаза. Он тоже дрожал, приближая прекрасное лицо Алексы к своему и тихо шепча:
     - Спасибо.

***

     - Спасибо, - часом позже повторила Бринн в Инвернессе.
     Они сидели в ее комнате. Роберт уже удалился, пожелав женщинам спокойной ночи, а Алекса решила убедиться, что Бринн ни в чем не будет испытывать неудобств. Сестра Роберта теперь лежала в роскошной постели, откинувшись на пуховые подушки, и выглядела очень хорошенькой в подаренной Алексой мягкой, из тончайшей фланели, ночной рубашке.
     - Не стоит благодарности, Бринн. - Глядя в ее карие глаза, в которых после благодарной улыбки снова появилась боль и печаль, Алекса подумала о том, что хотела бы сделать гораздо больше для несчастной сестры Роберта. - Мне так жаль.
     - Я знаю, Алекса. Спасибо тебе.
     Минуту Алекса колебалась, но, почувствовав, что, быть может, Бринн хочется поговорить об этом, осторожно начала:
     - Все это так несправедливо. Ты была бы такой замечательной матерью.
     - О да, спасибо. - Бринн вздохнула и тихо призналась:
     - Мне тоже кажется это ужасно несправедливым. Я уверена, что мы со Стивеном могли бы подарить ребенку так много любви. - Она сокрушенно покачала головой. - Но видно, нам не суждено иметь детей.
     - Что бы там ни было, но в этом явная ошибка. - Голос Алексы звучал ласково, однако она не могла скрыть собственной досады на непонятную жестокость судьбы.
     - Ведь так, ведь правда? - поспешно согласилась Бринн, благодарная Алексе за то, что та высказала досаду на несправедливость, которую Бринн и сама испытывала, хотя и редко об этом говорила. - Так приятно поговорить об этом с кем-то еще, кроме Стивена и Роберта. Мое нездоровье - такой горький источник постоянной печали для всех нас, что мы очень долгое время просто злились на капризы судьбы.
     - Если хочешь, я могу посидеть здесь и позлиться вместе с тобой всю ночь, - предложила Алекса, увидев в глазах Бринн и желание поговорить, и безумную усталость. - Хотя бы несколько минут.
     - Спасибо.
     Они еще немного поговорили, пока Бринн не стало клонить в сон.
     - Я навещу тебя завтра, - пообещала Алекса.
     - Я буду на приеме.
     - Зачем? Не лучше ли тебе оставаться в постели?
     - Нет, я буду в порядке. Просто посижу в тени розовых зонтов. Я не собираюсь сообщать кому-либо о выкидыше, даже Стивену. Он не знает о том, что я была беременна, так что...
     - Понимаю. - Сегодня ночью Алекса узнала о том, как горячо любит Бринн своего мужа, и поняла ее желание не огорчать Стивена.
     - Спасибо, что провела со мной эту ночь, Алекса.
     - Всегда рада помочь тебе, Бринн.

***

     Возвращаясь в свою спальню, она посмотрела на закрытую дверь комнаты Кэт. Алекса надеялась, что сегодня ночью они с сестрой могли бы провести не один час за разговорами. Но вместо этого она всю ночь пробыла с младшей сестрой Роберта. Что ж, услышит рассказ Кэт о ее прогулке с Джеймсом как-нибудь потом!
     Джеймс. Интересно, что бы он сказал, признайся ему Алекса сейчас во всем? Как отреагировал бы Стерлинг на рассказ о волшебном лунном свете в Роуз-Клиффе и на то, что ее сердце сейчас готово рваться из груди, и все из-за Роберта? Джеймс - прекрасный друг, не влюбленный в Алексу, - легко найдет этому объяснение. Со спокойной нежностью во взгляде он скажет, что чувственный взгляд Роберта - лишь иллюзия, что Алекса была просто околдована лунным светом. Он, конечно же, не станет обижаться, ведь нет? Алекса решила, что нет. И очень на это надеялась.
     И все же она не пошла в другое крыло дома искать Джеймса. Но Алекса призналась себе в том, что вовсе не страх увидеть в глазах Джеймса обиду заставил ее не заходить к нему, а упрямое нежелание услышать пусть даже доброжелательное объяснение того, что все происшедшее было лишь иллюзией.
     Поэтому Алекса, вместо того чтобы искать Джеймса, подошла к окну в своей спальне.
     "Здравствуй, луна! - безмолвно приветствовала Алекса ночное светило, улыбающуюся свидетельницу ее приключения в Роуз-Клиффе. - Ты меня помнишь? Прошу тебя, скажи, ты тоже видела этот взгляд карих глаз? Я ведь не ошиблась, да? Прошу тебя! О луна, поскольку ты такая мудрая, а я всего лишь неопытный новичок в подобных делах, скажи: эти дивные чувства, что все еще бурлят во мне, эти волны счастья, желания и радости, эти волшебные ощущения - свидетельство того, что я полюбила? Да? Мне так кажется. И, луна, еще только один вопрос: как ты думаешь, он испытывал столь же прекрасные чувства?"

***

     В то воскресенье в Инвернессе собрались самые влиятельные люди Вашингтона. Гости бродили среди редкостных роз, беседовали о политике или вели ни к чему не обязывающие разговоры, потягивали шампанское и лакомились бесконечными деликатесами, предлагаемыми на сверкающих серебряных подносах.
     Сенатор Роберт Макаллистер, естественно, весь день находился рядом со своей супругой, и каждому из присутствовавших хотелось поговорить с будущей первой парой. Такое же бесчисленное количество поклонников стремилось пообщаться и с актрисой Александрой Тейлор. У Алексы и Роберта не было ни малейшей возможности перекинуться хотя бы парой слов, но не раз, словно по негласному сигналу, они невольно и одновременно принимались искать среди гостей друг друга, встречались взглядами и обменивались радостными улыбками.
     Алекса не разговаривала с Робертом, а Кэтрин - с Джеймсом.
     Кэт собиралась еще раз поблагодарить его за вчерашний вечер, но, когда спустилась к завтраку, Джеймс и Артур проверяли, правильно ли расставлены на изумрудном газоне столики под розовыми зонтами, полит ли теннисный корт в последний раз и набита ли до отказа кладовая на "Ночном ветре". Приглашенные на прием уже начали прибывать, и Джеймс с родителями гостеприимно встречал их. Джеймс все время был очень занят. И когда госсекретарь - страстный почитатель музыки - узнал в Кэт девочку-подростка, которую видел, когда та победила на конкурсе Вана Клиберна, у Кэт уже тоже не было ни минуты свободной.
     - На моих приемах одни гости не вправе распоряжаться отдыхом других гостей, - мягко, но решительно вмешалась в разговор Марион, услышавшая, как госсекретарь просит Кэтрин сьгграть им. - Независимо, от кого эти распоряжения исходят.
     - Я вовсе не против, Марион. Если только вы не возражаете.
     - Дорогая моя Кэтрин, - расцвела хозяйка Инвернесса, - ты представить себе не можешь, каких усилий мне стоило сдерживать себя, чтобы не предложить тебе порадовать нас своим искусством. Наш "Стейнвей" в прекрасном состоянии.
     И Кэтрин заиграла, без малейшего смущения делясь своим даром с аудиторией, состоявшей из знаменитостей.
     Сначала гости, привлеченные волшебными звуками в большой зал, внимали - ошеломленно и зачарованно. Затем, в ответ на предложение Кэтрин называть произведения, которые они хотели бы послушать, посыпались бесчисленные заявки. Репертуар пианистки был весьма обширен, и она с удовольствием исполняла и Баха, и Шопена, и Гершвина, и рок-н-ролл.
     Как всегда, Кэтрин играла с огромной радостью и, как всегда, виртуозно, пока... не появился Джеймс. За минуту до этого, лукаво подмигнув жене, президент страны поинтересовался у Кэт, знает ли она "Я разлетаюсь на кусочки"? Кэтрин, разумеется, знала и как раз начала эту песню, когда вошел Джеймс.
     "Как символично!" - подумала несчастная Кэт, чувствуя, как и сама разлетается на кусочки, что случалось всякий раз, когда Джеймс устремлял на нее свой пристальный взгляд. Щеки девушки вспыхнули розовым пламенем, а сердце учащенно забилось, что уж никак не было связано с последствиями длительной диеты. Кэт сегодня немного перекусила, и тело ее с благодарностью ответило на прекращение голодовки неожиданным взрывом энергии.
     Кэтрин начинала уже привыкать к пылающим щекам и учащенному сердцебиению, возникавшему без предупреждения всякий раз, как Джеймс оказывался поблизости. Но сейчас она почувствовала, что даже ее совершенная техника начала разлетаться на кусочки. Изящный пальчик неожиданно ошибся клавишей - одной, потом второй! Разумеется, никто, кроме самой Кэтрин, не заметил этой неточности в легком и быстром волшебном танце ее прекрасных рук.
     Но сама Кэтрин заметила и... О, как бы ей хотелось именно сейчас играть замечательно, легко, без фальши - для Джеймса. Но... не получалось. Так же как не получалось поднять глаза и встретиться с ним взглядом и улыбнуться - приветливо и благодарно. О да, Кэтрин запросто могла одарить очаровательной улыбкой президента Соединенных Штатов, и смело выдержать его восхищенный взгляд, и даже поговорить с ним, не прекращая замечательный танец искусных пальчиков на клавиатуре. Но она не смела взглянуть на Джеймса, не оборвав при этом, безнадежно и окончательно, свою игру.
     Итак, Кэт играла, мысли ее путались, пальцы ее ошибались, но взглядом она так и не встретилась с Джеймсом.
     Он оставался в зале совсем недолго. Стерлинг договорился с несколькими гостями об ужине на яхте, и они отправились в плавание. "Ночной ветер" все еще мелькал маленьким бело-голубым пятнышком в море, когда Кэтрин и Алекса покинули вечеринку.

***

     - Мама?
     - Кэт! - задохнулась Джейн от счастья. На глазах у нее выступили слезы, а голос наполнился радостью. Как же терпеливо и отчаянно они с Александром ждали возвращения своей любимой дочери! До чего нестерпимо им хотелось примчаться к Кэт, заключить в объятия и заверять снова и снова в своей безграничной родительской любви! Но Джейн и Александр понимали, что такое путешествие должна совершить Кэтрин. Кроме того, они понимали, что, даже начав свое возвращение домой - к любви, Кэт предстоит пройти длинный и трудный путь. И сейчас в конце концов это ее путешествие началось.
     Джейн услышала в голосе дочери робкую надежду, чутко понимая, что и само слово "мама" для Кэт уже большой, смелый шаг. С мая месяца ее письма начинались "Здравствуйте" и "Bonjour", а не с таких знакомых и таких трогательных приветствий, как "Дорогие мама и папа" или "Милые мамо