на край света.
   - Отправляйтесь,  моя дорогая, - продолжала София, - что касается меня,
я  остаюсь.  Но,  между прочим,  я советую вам запастись каким-нибудь тайным
средством, чтобы помешать вашему сокровищу болтать в дороге.
   - Честное слово,  -  заметила Зелида,  -  ваша шутка неуместна,  и ваша
неустрашимость...
   - Вы  ошибаетесь,   Зелида,   -   тут  нет  и  речи  о  неустрашимости.
Предоставлять событиям идти их неотвратимым ходом -  это тупая покорность. Я
вижу, что мне не миновать лишиться чести. Ну, что же! Если уж это неизбежно,
- я, по крайней мере, постараюсь избавиться от лишних волнений.
   - Лишиться чести!  -  воскликнула Зелида, заливаясь слезами. - Лишиться
чести! Какой удар! Я не могу его вынести!.. Ах, проклятый бонза! Это ты меня
погубил.  Я любила своего мужа; я родилась добродетельной; я и теперь бы еще
любила его, если бы ты не злоупотребил своим саном и моим доверием. Лишиться
чести! Дорогая София...
   Она не  могла продолжать.  Ее  душили рыдания,  и  она упала на кушетку
почти в  полном отчаянии.  Когда к ней вернулся дар речи,  она воскликнула с
тоской в голосе:
   - Моя дорогая София,  я умру от этого!..  Я должна умереть.  Нет,  я не
переживу моего доброго имени...
   - Слушайте  Зелида,   моя  дорогая  Зелида,  -  говорила  София,  -  не
торопитесь умирать. Может быть...
   - Ничего не может быть. Я должна умереть...
   - Но, может быть, нам удастся...
   - Ничего  нам  не  удастся,  -  говорю я  вам...  Но  скажите все-таки,
дорогая, что нам может удастся?
   - Может быть, нам удастся помешать сокровищу говорить.
   - Ах,  София,  вы хотите меня утешить,  внушив мне ложные надежды, - вы
обманываете меня.
   - Нет,  нет,  я и не думаю вас обманывать.  Выслушайте же меня,  вместо
того  чтобы предаваться безумному отчаянию.  Мне  рассказывали о  Френиколе,
Эолипиле, о кляпах и намордниках.
   - Какое  же  отношение имеют  Френиколь,  Эолипиль и  намордники к  той
опасности,  которая нам угрожает?  Что может сделать мой ювелир и  что такое
намордник?
   - А вот я вам скажу.  Слушайте же,  дорогая:  намордник -  это машинка,
изобретенная  Френиколем,   одобренная   Академией   и   усовершенствованная
Эолипилем, который приписывает себе это изобретение.
   - Ну,  и  при  чем  же  здесь  эта  машинка,  изобретенная  Френиколем,
одобренная Академией и усовершенствованная этим олухом Эолипилем?
   - О,  ваша живость превосходит всякое воображение!  Ну,  так  вот,  эту
машинку пускают в ход, и она заставляет молчать сокровище, хотя бы оно...
   - Неужели это правда, моя дорогая?
   - Говорят.
   - Надо выяснить это, - заявила Зелида, - и немедленно же.
   Она позвонила. Вошла служанка, и она послала ее за Френиколем.
   - Почему не за Эолипилем? - спросила София.
   - Френиколь менее заметный человек, - ответила Зелида.
   Ювелир не заставил себя ждать.
   - Ах,  вот и  вы,  Френиколь,  -  сказала Зелида.  -  Добро пожаловать.
Поторопитесь же, мой милый, вывести двух женщин из большого затруднения.
   - В  чем дело,  сударыни?..  Может быть,  вам нужны какие-нибудь редкие
драгоценности?
   - Нет, у нас и так есть два сокровища, и мы хотели бы...
   - Избавиться от них,  не так ли? Ну, что же, сударыни, покажите их мне.
Я их возьму, или мы с вами обменяемся...
   - Нет, господин Френиколь, не то, нам нечем меняться...
   - А,  я вас понял:  речь идет о серьгах, которые вы хотите потерять, да
так, чтобы ваши мужья нашли их у меня...
   - Совсем нет. Да ну же, София, скажите ему, в чем дело.
   - Френиколь,  - заговорила София, - нам нужно два... Как! Вы все еще не
понимаете?
   - Нет, сударыня. Как же мне понять? Ведь вы мне ничего не говорите.
   - Дело в том,  - ответила София, - что для стыдливой женщины мучительно
говорить об известных вещах...
   - Тем не менее,  -  возразил Френиколь, - вам необходимо объясниться. Я
ведь ювелир, а не гадатель.
   - Однако вы должны догадаться.
   - Честное слово,  сударыни,  чем больше я на вас смотрю, тем меньше вас
понимаю.  Когда  женщина молода,  богата  и  красива,  как  вы,  ей  незачем
прибегать к  искусственным прикрасам.  Кстати,  скажу вам откровенно,  что я
больше не продаю драгоценностей.  Я предоставил торговать этими безделушками
моим начинающим собратиям.
   Ошибка  ювелира обеим  лицемеркам показалась такой  забавной,  что  они
разразились ему в лицо хохотом, - это его окончательно сбило с толку.
   - Разрешите мне,  сударыни,  откланяться и удалиться,  - сказал он. - Я
вижу,  вы  заставили меня  пройти целое лье  только затем,  чтобы надо  мной
потешаться.
   - Постойте,  постойте,  мой милый,  - сказала Зелида, все еще смеясь. -
Это вовсе не  входило в  наши расчеты.  Но  вы  не  поняли нас и  наговорили
столько несуразного...
   - От вас зависит, сударыня, дать мне правильные представления. В чем же
дело, наконец?
   - О  господин Френиколь,  дайте  же  мне  высмеяться,  прежде  чем  вам
ответить.
   Зелида задыхалась от  хохота.  Ювелир решил,  что  с  ней  истерический
припадок или  что она сошла с  ума,  и  набрался терпения.  Наконец,  Зелида
успокоилась.
   - Ну вот,  -  сказала она.  -  Речь идет о  наших сокровищах,  о наших,
понимаете вы меня, господин Френиколь? Вы, вероятно, знаете, что с некоторых
пор иные сокровища стали болтать,  как сороки.  Вот мы и  хотим,  чтобы наши
собственные не следовали их дурному примеру.
   - А! Теперь я понял. Значит, вам нужен намордник?
   - Отлично,  вы в самом деле поняли.  Недаром мне говорили, что господин
Френиколь далеко не глуп...
   - Вы очень добры, сударыня. Что касается того, о чем вы меня просите, у
меня они есть всех сортов, и я сейчас же пойду за ними.
   Френиколь ушел.  Зелида бросилась обнимать подругу и  благодарить ее за
подсказанное средство.
   "А я,  -  говорит африканский автор, - пошел отдохнуть в ожидании, пока
вернется ювелир".


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЮВЕЛИРА

   Ювелир  вернулся  и  предложил  нашим  ханжам  два  усовершенствованных
намордника.
   - Милосердный боже!  -  вскричала Зелида.  -  Что за намордники! Что за
огромные намордники!  И кто эти несчастные, которые будут их употреблять? Да
ведь они -  добрая сажень в длину! Честное слово, мой друг, вы верно снимали
мерку с кобылы султана.
   - Да,  - небрежно сказала София, рассмотрев и вымерив рукой намордники,
- вы правы. Они могут подойти только кобыле султана или старой Римозе...
   - Клянусь вам, сударыни, - возразил Френиколь, - это нормальный размер,
и  Зельмаида,  Зирфила,  Амиана,  Зюлейка  и  сотни  других  покупали именно
такие...
   - Это невозможно, - заявила Зелида.
   - Но это так,  -  продолжал Френиколь, - хотя они говорили то же, что и
вы.  Если вы хотите убедиться в своей ошибке, вам остается, так же как и им,
примерить их...
   - Господин Френиколь может говорить все,  что угодно, но ему никогда не
убедить меня, что это мне подойдет, - сказала Зелида.
   - И мне тоже,  -  заявила София.  - Пусть он нам покажет другие, если у
него есть.
   Френиколь,  многократно убеждавшийся на  опыте,  что  женщин невозможно
уговорить  на  этот  счет,  предложил  им  намордники для  тринадцатилетнего
возраста.
   - А, вот как раз то, что нам надо, - воскликнули одновременно подруги.
   - Я желал бы, чтобы было так, - прошептал Френиколь.
   - Сколько вы за них хотите? - спросила Зелида.
   - Сударыня, всего десять дукатов.
   - Десяток дукатов! Вы шутите, Френиколь!
   - Сударыня, это без запроса...
   - Вы берете с нас за новинку.
   - Клянусь вам, сударыни, что это своя цена...
   - Правда, работа хорошая, но десять дукатов - это сумма...
   - Я ничего не уступлю.
   - Мы пойдем к Эолипилю.
   - Пожалуйста,  сударыни,  но имейте в виду, что и мастера, и намордники
бывают разные.
   Френиколь стоял на своем,  и  Зелиде пришлось уступить.  Она купила два
намордника,  и  ювелир ушел,  убежденный в  том,  что  они будут им  слишком
коротки и скоро вернутся к нему обратно за четверть цены. Однако он ошибся.
   Мангогулу не довелось направить перстень на этих женщин,  и  сокровищам
их  не  вздумалось болтать громче обычного,  -  это было к  их счастию,  ибо
Зелида, примерив намордник, обнаружила, что он вдвое короче, чем следует. Но
она  не  решилась с  ним расстаться,  ибо менять его показалось ей  столь же
неудобно, как и пользоваться им.
   Обо всех этих обстоятельствах стало известно через одну из ее служанок,
которая рассказала по  секрету своему  возлюбленному,  тот  в  свою  очередь
передал конфиденциально другим, разгласившим новость под строгим секретом по
всей Банзе.  Френиколь со своей стороны разболтал тайну, - приключение наших
ханжей стало общеизвестным и некоторое время занимало сплетников Конго.
   Зелида была  неутешна.  Эта  женщина,  более  достойная сожаления,  чем
порицания,  возненавидела своего брамина,  покинула супруга и  затворилась в
монастыре.  Что  касается  Софии,  она  сбросила маску,  пренебрегла молвой,
нарумянилась,  посадила мушки на щеки и пустилась в широкий свет,  где у нее
были похождения.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

СЕДЬМАЯ ПРОБА КОЛЬЦА.
   ЗАДЫХАЮЩЕЕСЯ СОКРОВИЩЕ

   Хотя буржуазки Банзы и  не  предполагали,  что их сокровища будут иметь
честь говорить,  они,  тем не менее,  все обзавелись намордниками.  В  Банзе
носили намордник, как мы носим придворный траур.
   Здесь африканский автор замечает с  удивлением,  что умеренность цен на
намордники и  общедоступность не помешали им долго быть в  моде в серале.  -
"На этот раз, - говорит он, - полезность победила предрассудок".
   Такое общее место,  конечно, не стоило бы того, чтобы его повторять, но
мне  кажется,  что все древние авторы Конго грешат повторениями,  может быть
они  или  задаются целью придать таким путем своим произведениям изящество и
правдоподобие,  или же они далеко не отличаются богатством красок,  какое им
приписывают их поклонники.
   Как бы  то ни было,  однажды Мангогул,  гуляя в  садах в  сопровождении
всего  своего двора,  решил повернуть перстень в  сторону Зелаис.  Она  была
красива,  и  ее подозревали в  кое-каких похождениях.  Внезапно ее сокровище
стало невнятно лепетать и произнесло лишь несколько отрывистых слов, которые
ровно ничего не означали; зубоскалы истолковали их каждый по-своему.
   - Однако!  -  воскликнул султан.  - У этого сокровища сильно затруднена
речь. Вероятно, что-нибудь мешает ему говорить.
   И  вот  он  снова направил на  него  перстень.  Сокровище опять сделало
усилие  высказаться  и,  частично  преодолевая препятствие,  тормозившее его
речь, выговорило весьма явственно:
   - Ах,  ах,  я...  за...  задыхаюсь.  Я  больше  не  могу.  Ах...  ах...
задыхаюсь.
   Тотчас  же  Зелаис стала  задыхаться.  Лицо  у  нее  побледнело,  горло
вздулось,  и  она упала с  закрытыми глазами и  полуоткрытым ртом в  объятия
окружавших ее придворных.
   Будь Зелаис где-нибудь в  другом Месте,  ей  быстро оказали бы  помощь.
Нужно было только избавить ее от намордника,  чтобы сокровище могло свободно
дышать. Но как подать ей руку помощи в присутствии Мангогула?
   - Скорей! Скорей! Врачей сюда! - воскликнул султан. - Зелаис умирает!
   Пажи побежали во  дворец и  скоро вернулись;  за  ними важно шли врачи,
впереди всех Оркотом.  Один из  них высказался за  кровопускание,  другие за
отхаркивающее,  но проницательный Оркотом велел перенести Зелаис в  соседний
кабинет, осмотрел ее и разрезал ремешки намордника. Он мог похвастаться, что
видел еще одно зашнурованное сокровище в состоянии острого пароксизма.
   Однако вздутие было огромно,  и Зелаис продолжала бы страдать,  если бы
султан  не  сжалился  над  ней.  Он  повернул  перстень в  обратную сторону;
кровяное давление восстановилось,  Зелаис пришла в себя,  и Оркотом приписал
себе это чудесное исцеление.
   Несчастный  случай   с   Зелаис   и   нескромность  ее   врача   сильно
дискредитировали намордники.  Оркотом,  не  заботясь об  интересах Эолипиля,
решил построить на развалинах его состояния -  свое собственное. Он объявил,
что специализировался на лечении простуженных сокровищ. До сих пор на глухих
улицах можно еще встретить его объявления.  Сперва к нему потекли деньги, но
потом на него обрушилось всеобщее презрение.
   Султану  доставляло  удовольствие сбивать  спесь  с  шарлатана.  Стоило
Оркотому похвастаться,  что  он  вынудил к  молчанию какое-нибудь сокровище,
которое и  без  того всегда молчало,  как беспощадный Мангогул заставлял его
говорить.  Наконец,  заметили,  что  после двух-трех  визитов Оркотома любое
молчавшее до сих пор сокровище начинает болтать.  Вскоре его причислили, так
же как и  Эолипиля,  к разряду шарлатанов,  и оба пребывали в этом звании до
тех пор, пока Браме не заблагорассудилось снять его с них.
   Стыд предпочли апоплексии.  "Ведь от нее умирают", - говорили в городе.
Итак, от намордников отказались, предоставили сокровищам болтать, и никто от
этого не умер.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ВОСЬМАЯ ПРОБА КОЛЬЦА.
   ИСТЕРИКИ

   Как  мы  видели,  было  время,  когда женщины,  опасаясь болтовни своих
сокровищ,  задыхались и чуть не умирали.  Но вот наступила другая пора.  Они
стали выше этого страха, отделались от намордников и начали прибегать только
к истерикам.
   В  числе  приближенных фаворитки была  одна  оригинальная девушка.  Она
отличалась прелестным, хотя несколько неровным характером. Выражение ее лица
менялось десять  раз  в  день,  но  всякий  раз  было  привлекательно.  И  в
меланхолии,  и  в  веселье она  не  имела себе  равных:  в  моменты безумной
веселости ей приходили в  голову очаровательные затеи,  а во время приступов
грусти у нее были весьма забавные причуды.
   Мирзоза до того привыкла к Калироэ,  - так звали эту молодую девушку, -
что  не  могла без  нее  жить.  Однажды султан упрекнул фаворитку,  что  она
проявляет какое-то беспокойство и холодок.
   - Государь,  -  отвечала она,  несколько смущенная его  упреками,  -  я
никуда не  гожусь,  когда со  мной нет  моих трех зверушек -  чижа,  кошки и
Калироэ, и вот вы видите, что последней нет со мной...
   - Почему же ее здесь нет? - спросил Мангогул.
   - Не знаю, - отвечала Мирзоза. - Но несколько месяцев назад она заявила
мне, что если Мазул отправится в поход, ей никак не обойтись без истерики. И
вот Мазул вчера уехал...
   - Ну,  это еще терпимо, - заметил султан. - Вот, что называется, хорошо
мотивированная истерика. Но почему же бывают истерики у сотни других женщин,
у которых совсем молодые мужья и нет недостатка в любовниках?
   - Государь, - ответил один из придворных, - это модная болезнь. Впадать
в  истерику -  это  хороший тон  для женщин.  Без любовников и  без истерики
нельзя вращаться в свете. И в Банзе нет ни одной буржуазки без истерики.
   Мангогул  улыбнулся  и  тотчас  же  решил  посетить  некоторых из  этих
истеричек.  Он направился прямо к Салике. Он нашел ее в постели, с раскрытой
грудью,  пылающими глазами и  растрепанными волосами.  У  ее изголовья сидел
маленький врач Фарфади,  заика и горбун,  и рассказывал ей сказки.  Она то и
дело вытягивала то одну,  то другую руку,  зевала, вздыхала, проводила рукой
по лбу и восклицала страдальческим голосом:
   - Ах...  Я больше не могу...  Откройте окно...  Дайте мне воздуху...  Я
больше не могу... Я умираю...
   Мангогул улучил момент,  когда Фарфади с помощью взволнованных служанок
заменял ее покрывало более легким,  и  направил на нее перстень.  Немедленно
услыхали:
   - Ах,  как мне все это надоело! Видите ли, мадам забрала себе в голову,
что у нее истерика.  Это будет длиться неделю.  Умереть мне на месте, если я
знаю,  из-за чего все это!  Я  вижу,  какие усилия прилагает Фарфади,  чтобы
вырвать с корнем это зло, но мне кажется, что он напрасно так усердствует.
   - Ладно,  - сказал султан, снова повертывая перстень, - у этой истерика
на пользу врачу. Посмотрим в другом месте.
   Из особняка Салики он направился в особняк Арсинои,  который расположен
поблизости.  Не успел он войти в ее апартаменты, как услыхал громкие раскаты
смеха.  Он направился к ней, думая, что застанет ее с кем-нибудь. Между тем,
она была одна. Мангогул не очень этому удивился.
   - Когда женщина закатывает истерику,  -  сказал он  про  себя,  -  она,
по-видимому, бывает или грустной, или веселой - как ей заблагорассудится.
   Он направил на нее перстень,  и  внезапно ее сокровище расхохоталось во
все  горло.  От  этого  необузданного смеха  оно  резко  перешло к  забавным
ламентациям по  поводу отсутствия Нарцеса,  которому оно дружески советовало
поскорее вернуться,  и  продолжало с новой силой рыдать,  плакать,  стонать,
вздыхать с таким отчаянием, словно похоронило всех своих близких.
   Султан едва сдерживал смех,  слушая эти забавные жалобы.  Он повернул в
другую  сторону  перстень  и  отправился  домой,  предоставив Арсиное  и  ее
сокровищу  сетовать  на   здоровье  и   решив  про   себя,   что   пословица
несправедлива.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДЕВЯТОЕ ИСПЫТАНИЕ КОЛЬЦА.
   ПОТЕРЯННОЕ И НАЙДЕННОЕ

   (Дополнение к ученому трактату Пансироля{466}
   и к "Мемуарам" Академии надписей)

   Мангогул  возвращался в  свой  дворец,  размышляя  о  смешных  причудах
женщин.  По  рассеянности или  по  прихоти кольца он  оказался под портиками
великолепного здания,  которое  Фелиса  украсила роскошными гробницами своих
любовников. Он воспользовался случаем порасспросить ее сокровище.
   Фелиса была женой эмира Самбуко,  предки которого царствовали в Гвинее.
Самбуко  был  почитаем  в  Конго  благодаря  пяти-шести  знаменитым победам,
одержанным им над врагами Эргебзеда. Он был искусен в дипломатии так же, как
и  в  военном деле,  и  его назначали послом в  самые ответственные моменты,
причем он блестяще справлялся со своей миссией. Он увидал Фелису, вернувшись
из Лоанго,  и сразу в нее влюбился. В ту пору ему было около пятидесяти лет,
Фелисе же  -  не  более двадцати пяти.  У  нее  было больше очарования,  чем
красоты.  Женщины говорили,  что  она  очень хороша,  а  мужчины находили ее
прелестной.  Ей представлялось много прекрасных партий,  но имелись ли у нее
какие-то  свои  расчеты  или  же  здесь  была  преградой  разница  между  ее
состоянием и  состоянием ее  воздыхателей,  но она отвергла все предложения.
Самбуко увидал ее,  поверг к  ее  ногам свои  огромные богатства,  свое имя,
лавры и титулы, уступавшие только монаршьим, - и добился ее руки.
   Целых   шесть   недель   после   свадьбы  Фелиса  была   или   казалась
добродетельной.  Но  сокровище,  по  природе сладострастное,  лишь в  редких
случаях овладевает собой,  и  пятидесятилетний муж,  хотя  бы  и  признанный
герой,  будет безрассуден, если вздумает победить этого врага. Хотя Фелиса и
была осторожна в  своем поведении,  ее  первые приключения все  же  получили
огласку.  Таким образом, были все основания предполагать, что и в дальнейшем
у  нее  были  интимные  тайны,  и  Мангогул,  желавший добраться до  истины,
поспешно прошел из вестибюля ее дворца в ее апартаменты.
   Была  середина  лета,  стояла  ужасающая жара,  и  Фелиса  после  обеда
бросилась  на  кровать  в  уединенном  кабинетике,  украшенном  зеркалами  и
фресками. Она спала, и рука ее лежала на томике персидских сказок, нагнавших
на нее сон.
   Некоторое время Мангогул смотрел на нее; он принужден был признать, что
у Фелисы была своя прелесть, и направил на нее перстень.
   - Я  помню,  как сейчас,  -  немедленно же  заговорило ее сокровище,  -
девять доказательств любви  в  четыре часа.  Ах,  какие моменты!  Зермунзаид
прямо божественен.  Это вам не старый ледяной Самбуко.  Милый Зермунзаид, до
тебя я не знало подлинного наслаждения,  истинного блага,  -  ты научил меня
всему этому.
   Мангогул,   желавший  узнать  некоторые  подробности  связи   Фелисы  с
Зермунзаидом,  о которых сокровище умалчивало, касаясь лишь того, что больше
всего  поражает всякое сокровище,  -  потер  алмаз перстня о  свой  камзол и
направил на Фел