росвещенном
государстве  так   рабски   следовали  букве   закона:   простого  показания
потерпевшей достаточно,  чтобы подвергнуть опасности жизнь гражданина! Факта
изнасилования ведь нельзя констатировать,  и вы согласитесь,  государь,  что
этот факт подлежит компетенции вашего кольца не менее,  чем ваших сенаторов.
Было  бы  довольно странно,  если бы  матроны знали об  этом предмете больше
самих сокровищ.  До  сих пор,  государь,  кольцо служило почти исключительно
удовлетворению любопытства вашего  высочества.  Но  не  задавался  ли  более
высокой целью вручивший вам  его  гений?  Если вы  его  используете в  целях
раскрытия истины и  ради  блага ваших подданных -  неужели вы  этим  обидите
Кукуфу?  Попробуйте же! У вас в руках самое верное средство вырвать у Фатимы
признание в преступлении или же доказательство ее невиновности.
   - Вы правы, - заметил Мангогул, - и вы будете удовлетворены.
   Султан тотчас же отправился к Фатиме;  нельзя было терять времени,  так
как  был уже вечер 12  числа месяца регеб,  а  сенат должен был вынести свой
приговор  13-го.   Фатима  только  что  легла  в  кровать.   Занавески  были
полуоткрыты.  Свеча бросала тусклый свет на ее лицо.  Она показалась султану
красивой,  несмотря на крайнее волнение,  искажавшее ее черты.  В  ее глазах
отражались сострадание и  ненависть,  скорбь  и  радость мщения,  дерзость и
стыд,  сменявшиеся в  ее  сердце.  Она испускала глубокие вздохи,  проливала
слезы,  осушала их  и  снова лила;  замирала на несколько мгновений,  уронив
голову и  опустив глаза,  потом резко вскидывала голову и  метала к  небесам
яростные взгляды. Что же делал меж тем Мангогул? Он говорил сам с собой:
   "Все симптомы отчаяния налицо. Ее былая нежность к Керсаэлю пробудилась
с  новой силой.  Она забыла нанесенное ей оскорбление и думает лишь о пытке,
ожидающей ее  любовника".  При  этих  словах он  направил на  Фатиму роковое
кольцо, и ее сокровище воскликнуло порывисто:
   - Еще двенадцать часов -  и мы будем отомщены.  Он погибнет,  изменник,
неблагодарный, и его кровь прольется...
   Фатима,  испуганная  каким-то  необычайным движением  в  своем  теле  и
пораженная глухим  голосом  своего  сокровища,  закрыла его  обеими  руками,
считая  долгом  пресечь  его  речь.  Но  действие кольца  не  ослабевало,  и
непокорное сокровище, устраняя препятствие, продолжало:
   - Да,  мы будем отомщены!  О ты,  предавший меня,  несчастный Керсаэль,
умри!  А ты, Бимбрелок, которую он предпочел мне, предавайся отчаянию... Еще
двенадцать часов!  О,  до  чего  долгим  покажется  мне  это  время!  Скорей
наступайте сладостные мгновения,  когда  я  увижу изменника,  неблагодарного
Керсаэля,  под  ножом,  увижу,  как  прольется его кровь...  Что я  сказало,
несчастный!  Я  увижу,  не дрогнув,  как погибнет предмет,  который я больше
всего люблю. Я увижу занесенный над ним зловещий нож... Нет, прочь, жестокая
мысль!..  Правда, он меня ненавидит, он меня бросил ради Бимбрелок, но может
быть,  когда-нибудь...  Что я  говорю -  может быть!  Любовь,  без сомнения,
подчинит его моей власти.  Эта маленькая Бимбрелок - не более как мимолетная
прихоть. Рано или поздно он, конечно, убедится в том, что напрасно предпочел
ее,  и найдет свой выбор смешным.  Утешься,  Фатима, ты снова увидишь своего
Керсаэля.  Да,  ты его увидишь! Вставай живее, лети, спеши отвратить от него
ужасную опасность, ему угрожающую. Неужели ты не боишься опоздать?.. Но куда
я побегу,  подлая душонка?  Не доказывает ли мне презрение Керсаэля,  что он
покинул меня навсегда?  Бимбрелок им владеет,  и  я  спасу его лишь для нее.
Нет!  Пусть лучше он погибнет тысячу раз!  Если он больше не живет для меня,
не  все  ли  мне равно,  жив он  или мертв?  Да,  я  чувствую,  что мой гнев
справедлив.  Неблагодарный Керсаэль вполне заслужил мою ненависть.  Я больше
ни в чем не раскаиваюсь.  Раньше я все делало, чтобы его сохранить, теперь я
сделаю все, чтобы его погубить. А между тем, днем позже моя месть не удалась
бы.  Но его злой гений предал его мне в тот самый момент, когда он ускользал
от меня. Он попался в западню, которую я ему подстроило. Он в моих руках. Ты
думал, что свидание, на которое мне удалось тебя завлечь, было последним, но
ты  не  скоро его  забудешь...  Как ловко тебе удалось завлечь его,  куда ты
хотела! О Фатима, как хорошо был подготовлен беспорядок в твоей одежде! Твои
крики,  твоя скорбь,  твои слезы,  твое смятение,  -  все это,  включая твое
молчание,  погубило Керсаэля. Ничто не в силах избавить его от ожидающей его
участи.  Керсаэль погиб...  Ты плачешь,  несчастная! Ведь он любил другую, -
лучше ему не жить!
   Эти  речи  навели ужас на  Мангогула,  он  повернул в  обратную сторону
камень кольца и,  меж  тем  как  Фатима приходила в  себя,  поспешил назад к
султанше.
   - Ну,  что  же  вы  услыхали,  государь?  -  спросила она.  -  Керсаэль
по-прежнему преступен, и непорочная Фатима...
   - Избавьте меня,  пожалуйста,  -  отвечал султан,  -  от  необходимости
рассказывать вам о  злодеяниях,  про которые я  только что услыхал.  До чего
опасна разъяренная женщина! Кто поверит, что тело, созданное грациями, может
заключать в  себе сердце,  выкованное фуриями?  Но  прежде чем завтра зайдет
солнце в  моем государстве,  оно будет избавлено от чудовища более опасного,
чем те, которых порождает пустыня.
   Султан немедленно же  позвал великого сенешала и  приказал ему схватить
Фатиму,  привести Керсаэля в  апартаменты сераля и объявить сенату,  что его
высочество берет дело в  свои руки.  Его приказания были выполнены в  ту  же
ночь.
   На другой день,  на рассвете, султан, в сопровождении сенешала и одного
эфенди{485},  направился в  покои  Мирзозы  и  велел  привести туда  Фатиму.
Несчастная бросилась к  ногам  Мангогула,  призналась в  своем преступлении,
рассказала все  подробности и  стала  заклинать Мирзозу  вступиться за  нее.
Между тем,  ввели Керсаэля.  Он ожидал лишь смерти и,  тем не менее, вошел с
выражением уверенности в правоте,  которую может дать одна невинность.  Злые
языки говорили,  что он был бы более удручен,  если бы то, что он должен был
по терять,  сколько-нибудь стоило наказания. Женщинам было любопытно узнать,
так ли это. Он благоговейно повергся к стопам его высочества. Мангогул подал
знак встать и сказал, протягивая ему руку:
   - Вы невинны,  так будьте же свободны.  Воздайте благодарность Браме за
ваше спасение.  Чтобы вознаградить вас за перенесенные страдания,  жалую вам
пенсию в  две  тысячи цехинов из  моей  личной казны и  первое же  вакантное
командорство ордена Крокодила.
   Чем больше милостей сыпалось на  Керсаэля,  тем больше оснований было у
Фатимы   ожидать  кары.   Великий  сенешал  настаивал  на   смертной  казни,
основываясь на  словах закона:  "Si foemina ff.  de  vi  С.  calumniatrix"*.
Султан склонялся к пожизненному заключению.  Мирзоза, находя первый приговор
слишком суровым,  а второй -  слишком снисходительным, приговорила сокровище
Фатимы  к  заключению под  замок.  Флорентийский прибор был  наложен на  нее
публично на эшафоте,  который был воздвигнут для казни Керсаэля.  Оттуда она
была  направлена в  каторжную тьму  вместе  с  матронами,  которые так  умно
высказали свое решение по этому делу.
   ______________
   * Если женщина... об изнасиловании... из ревности.


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

МЕТАФИЗИКА МИРЗОЗЫ.
   ДУШИ

   Пока Мангогул выспрашивал сокровища Гарии,  вдов и  Фатимы,  у  Мирзозы
было  достаточно  времени  подготовиться  к  лекции  по  философии.  Однажды
вечером,  когда Манимонбанда молилась, и у нее не было ни карточной игры, ни
приема,  и фаворитка была почти уверена в посещении султана, - она взяла две
черных юбки,  одну надела,  как обычно,  а другую на плечи,  просунув руки в
прорехи,  потом напялила парик сенешала и  четырехугольную шапочку капеллана
и, нарядившись летучей мышью, решила, что одета, как философ.
   В   таком  обмундировании  она  расхаживала  взад  и  вперед  по  своим
апартаментам,  подобно профессору Королевского колледжа,  поджидающему своих
слушателей. Она старалась даже придать своему лицу мрачное и сосредоточенное
выражение  погруженного  в  размышления  ученого.   Однако  Мирзоза  недолго
сохраняла напускную серьезность.  Вошел  султан с  несколькими придворными и
отвесил  глубокий  поклон  новоявленному  философу;   его  серьезность  вмиг
разогнала серьезное настроение аудитории,  которая в  свою очередь раскатами
смеха заставила его выйти из роли.
   - Сударыня,  -  сказал Мангогул,  -  разве вы  не  обладали и  без того
преимуществом остроумия и  красоты,  -  к  чему же  вам было прибегать еще к
костюму?  Ваши слова и  без  него имели бы  тот вес,  который вы  им  хотели
придать.
   - Мне кажется,  государь,  -  отвечала Мирзоза,  -  что вы недостаточно
уважаете этот  костюм и  что  ученик обязан оказывать большее почтение тому,
что составляет, по крайней мере, половину достоинств его учителя.
   - Я замечаю,  -  сказал султан,  - что вы уже овладели умонастроением и
тоном, свойственным вашему новому сану. Теперь я уже не сомневаюсь, что ваше
дарование вполне отвечает достоинству вашего костюма, и с нетерпением ожидаю
его проявлений...
   - Вы  сейчас  же  будете  удовлетворены,  -  отвечала  Мирзоза,  садясь
посередине большой софы.
   Султан и придворные разместились вокруг нее, и она начала:
   - Беседовали  ли  когда-нибудь  с  вашим  высочеством  о  природе  души
философы Моноэмуги, руководившие вашим воспитанием?
   - О, весьма часто, - ответил Мангогул, - но все их теории дали мне лишь
смутное представление об  этом  предмете;  и  не  будь  у  меня  внутреннего
чувства,  как бы подсказывающего мне, что эта субстанция отлична от материи,
я или отрицал бы ее существование,  или смешивал бы ее с телом.  Не возьмете
ли вы на себя помочь нам разобраться в этом хаосе?
   - Я  не решусь на это,  -  отвечала Мирзоза.  -  Признаюсь,  я не более
сведуща в этом,  чем ваши педагоги.  Единственное различие между ними и мной
состоит  в  том,  что  я  предполагаю существование субстанции,  отличной от
материи,  они же считают ее доказанной.  Но эта субстанция,  если она только
существует,  должна же где-нибудь гнездиться.  Не наговорили ли они вам и на
этот счет всякого рода нелепостей?
   - Нет,  -  ответил Мангогул,  - все они в общих чертах соглашались, что
она  обитает в  голове,  и  это  показалось мне правдоподобным.  Ведь именно
голова думает,  соображает, размышляет, судит, распоряжается, приказывает; и
о человеке,  который не умеет мыслить, всегда говорят, что он безмозглый или
безголовый.
   - Так  вот  к  чему  свелись ваши  продолжительные занятия и  вся  ваша
философия,   -  подхватила  султанша,  -  вы  допускаете  известный  факт  и
подтверждаете его ходячими выражениями.  Государь, что сказали бы вы о вашем
географе,  если бы  он преподнес вашему высочеству карту вашего государства,
поместив на ней восток на западе и север на юге?
   - Это очень грубая ошибка, - отвечал султан, - и ни один географ не мог
бы ее сделать.
   - Возможно,  что и так,  -  продолжала фаворитка, - в таком случае ваши
философы хуже  самого  неудачного географа.  Им  не  приходилось наносить на
карту целое государство,  устанавливать границы четырех стран света,  - речь
шла  лишь  о  том,  чтобы погрузиться в  самих себя  и  определить подлинное
местопребывание своей души.  А между тем они поместили запад на востоке и юг
на  севере.  Они заявили,  что душа помещается в  голове,  в  то время как у
большинства людей она никогда там не появляется,  и ее первичное обиталище -
ноги.
   - Ноги! - прервал ее султан, - вот уж, право, самая пустая мысль, какую
мне приходилось слышать.
   - Да,  ноги,  -  продолжала Мирзоза,  - это мнение, которое кажется вам
таким  глупым,   надо  только  обосновать,  и  оно  станет  убедительным,  в
противоположность всем  тем  мнениям,  которые вы  принимаете за  истинные и
которые  на  проверку  оказываются  ложными.   Ваше  высочество  только  что
согласилось  со  мной,  что  факт  существования души  основывается лишь  на
свидетельстве внутреннего чувства,  в котором вы отдаете себе отчет, и вот я
вам   докажу,   что  все  свидетельства  чувств  приводят  к   необходимости
фиксировать душу именно в том месте, которое ей и предназначено.
   - Мы этого и ждем от вас, - сказал Мангогул.
   - Я  не  прошу  снисхождения,  -  продолжала она,  -  и  предлагаю  вам
высказывать свои возражения.
   Итак,  я вам говорила, что первичным обиталищем души являются ноги; что
там  она  начинает свое существование и  что  именно оттуда она  поднимается
кверху в  тело.  Этот факт я хочу обосновать на опыте,  и,  быть может,  мне
удастся заложить первые основы экспериментальной метафизики.
   Все  мы  знаем  по  опыту,  что  душа  утробного младенца долгие месяцы
находится в состоянии полного оцепенения.  Глаза раскрыты, но не видят, уста
не говорят и  уши не слышат.  Душа пытается распространиться и  раскрыться в
ином  направлении;  она  впервые проявляется посредством других членов тела;
именно движениями ног дитя заявляет о том, что оно сформировалось. Туловище,
голова и  руки младенца недвижно покоятся в  материнском лоне,  но  его ноги
тянутся,  сгибаются и заявляют о его существовании и, быть может, даже о его
потребностях.  Если бы  не энергия ног,  что сталось бы в  момент рождения с
головой,  туловищем и  руками?  Они никогда не выбрались бы из своей темницы
без  помощи  ног,  -  ноги  играют тут  главную роль  и  проталкивают вперед
остальное тело.  Таков порядок, установленный природой, и когда другие члены
вздумают взять на себя руководство и,  например,  голова становится на место
ног,  -  все идет навыворот,  и  с матерью и ребенком иной раз случается бог
знает что.
   Когда  ребенок родится,  первые движения он  делает опять-таки  ногами.
Приходится их  обуздывать,  всякий раз встречая с  их стороны сопротивление.
Голова -  это недвижный ком,  с  которым можно делать,  что угодно,  ноги же
испытывают ощущения,  хотят  сбросить путы  и  словно  стремятся к  свободе,
которую у них отнимают.
   Когда ребенок начинает самостоятельно передвигаться, ноги делают тысячи
усилий,  они приводят в движение все тело, они командуют остальными членами,
и  покорные руки  упираются в  стены и  тянутся вперед,  чтобы предотвратить
падение и облегчить работу ног.
   Куда обращены все помыслы ребенка и  что доставляет ему радость,  когда
он  укрепится на  ногах и  они привыкнут двигаться?  Упражнять ноги,  ходить
взад-вперед,  бегать,  прыгать,  скакать.  Эта  подвижность нравится  нам  и
является для нас доказательством ума ребенка, и, наоборот, мы предсказываем,
что из  ребенка выйдет глупец,  видя,  что он вял и  скучен.  Если вы хотите
огорчить четырехлетнего ребенка, усадите его неподвижно на четверть часа или
держите его  взаперти между  четырех стульев,  -  его  охватит раздражение и
досада;  таким образом,  вы не только лишаете движения ноги,  но и держите в
плену душу.
   Душа остается в  ступнях до двух или трех лет,  она распространяется на
голени к  четырем годам,  достигает колен и  бедер в пятнадцать лет.  В этом
возрасте любят  танцы,  упражнения с  оружием,  скачки  и  другие энергичные
телесные упражнения.  Это  главная страсть всех молодых людей,  которой иные
предаются с безумием.  Как!  Неужели же душа не пребывает в тех местах,  где
она  почти  исключительно  проявляется  и   где  испытывает  самые  приятные
ощущения?  Но если она меняет свои обиталища в детстве и в юности,  - почему
бы ей не менять их и в течение всей жизни?
   Мирзоза произнесла эту тираду с  такой быстротой,  что даже запыхалась.
Селим,  один  из  фаворитов султана,  улучил момент,  когда  она  переводила
дыхание, и сказал:
   - Сударыня,  я  воспользуюсь  вашим  любезным  разрешением  делать  вам
возражения.  Ваша теория остроумна,  и  вы ее изложили так же изящно,  как и
четко;  но  я  еще не  настолько убежден,  чтобы считать ее доказанной.  Мне
кажется,  вам можно возразить,  что уже в самом раннем детстве голова отдает
приказания ногам и что жизненные силы исходят именно из нее, распространяясь
посредством нервов  на  остальные члены,  останавливают их  или  приводят  в
движение по воле души, пребывающей в шишковидной железе, подобно тому как из
высокой  Порты  исходят  приказы  его  высочества,  которые  заставляют  его
подданных действовать так или иначе.
   - Пусть так,  - отвечала Мирзоза, - но это утверждение довольно неясно,
и я возражу на него, сославшись на данные опыта. В детстве у нас нет никакой
уверенности в  том,  что  голова наша мыслит,  и  вы  сами,  государь,  хотя
обладаете весьма светлой головой и  слыли  в  самом нежном возрасте за  чудо
ума,  - разве вы помните, что думали в то время? Но вы можете с уверенностью
сказать, что когда вы прыгали, как чертенок, приводя в отчаяние гувернанток,
- ваши ноги управляли головой.
   - Отсюда  еще  ничего не  следует,  -  возразил султан.  -  Вот  Селим,
например,  был живым ребенком,  таковы же и тысячи ребят. Они не рассуждают,
но все же они думают;  время проходит,  память о  вещах стирается,  и они не
помнят, что думали раньше.
   - Но чем они мыслили? - возразила Мирзоза. - Вот в чем вопрос.
   - Головой, - отвечал Селим.
   - Опять эта голова,  где ни  зги не  видать,  -  возразила султанша.  -
Бросьте вы ваш китайский фонарь,  в  котором вы предполагаете наличие света,
видимого лишь тому, кто его несет. Выслушайте мои доказательства, основанные
на опыте, и признайте истинность моей гипотезы. Что душа начинает с ног свое
продвижение в теле -  явление настолько постоянное, что существуют мужчины и
женщины,  у которых она никогда не поднималась выше. Государь, вы тысячи раз
восхищались легкостью Нини  и  прыжками Салиго.  Ответьте же  мне  искренно:
неужели вы думаете,  что у  этих созданий душа помещается не в  ногах?  И не
замечали ли вы,  что у  Волюсера и Зелиндора душа подчиняется ногам?  Танцор
испытывает постоянный соблазн смотреть на  свои  ноги.  Какие бы  па  он  ни
выделывал,   внимательный  взор  прикован  к  ногам,  и  голова  почтительно
склоняется перед ними, как перед вашим высочеством непобедимые паши.
   - Ваше наблюдение верно,  -  заметил Селим,  - но нельзя делать из него
решающих выводов.
   - Я и не говорю,  -  возразила Мирзоза,  - что душа всегда помещается в
ногах;   она   продвигается,   путешествует,   оставляет  одну  часть  тела,
возвращается в нее, чтобы снова ее покинуть, - но я утверждаю, что остальные
члены  всегда  подчинены тому,  в  котором она  обитает.  Местопребывание ее
бывает различным,  в зависимости от возраста, темперамента, обстоятельств, -
отсюда возникают и  различия во вкусах,  наклонностях и характерах.  Неужели
вас не  восхищает плодотворность моего принципа?  И  не  доказывается ли его
истинность множеством феноменов, на которые он распространяется?
   - Сударыня,  -  сказал Селим,  -  если вы  покажете нам  его действие в
некоторых случаях,  мы,  может быть,  получим те доказательства, которых еще
ожидаем от вас.
   - Весьма охотно,  - отвечала Мирзоза, начинавшая чувствовать перевес на
своей  стороне.  -  Вы  будете удовлетворены,  следите только за  нитью моих
мыслей.   Я  не  претендую  на  аргументацию.   Я  говорю,   основываясь  на
свидетельствах чувств,  это  наша  женская  философия,  и  вы  ее  понимаете
немногим хуже нас.  Весьма правдоподобно, - прибавила она, - что до восьми -
десяти лет  душа  занимает ступни и  голени,  но  в  этом возрасте или  даже
немного  позже  она  покидает  эту  квартиру по  собственному побуждению или
против воли.  Против воли,  когда педагог применяет известные орудия,  чтобы
изгнать ее из родного края и направить в мозг, где она обычно превращается в
память, и лишь в редчайших случаях в суждение. Такова участь детей школьного
возраста Равным образом, если глупая гувернантка, стремясь воспитать молод