ачительных прелестях, у
нее было столько похождений.
   Фанни  белокура  до   бесцветности,   высока,   развинченна,   обладает
непристойной походкой, черты лица у нее неправильны, в ней мало обаяния, вид
ее  дерзок,  терпим лишь при  дворе;  что касается ума,  она набралась его в
галантных похождениях,  - ведь женщина должна быть прирожденной дурой, чтобы
не овладеть развязной речью после двадцати интриг, как это было у Фанни.
   В последнее время она принадлежала человеку,  прямо созданному для нее.
Он отнюдь не пугался ее измен, - правда, он не был так прекрасно осведомлен,
как  публика,  насколько далеко  они  заходили.  Он  взял  Фанни,  повинуясь
прихоти,  и  сохранял ее  за  собой по  привычке.  У  них было что-то  вроде
налаженного хозяйства.  Они провели ночь на балу, легли спать в девять часов
утра и безмятежно заснули. Беспечность Алонзо не так устраивала бы Фанни, не
будь у  него легкий характер.  Итак,  наша пара крепко спала спина к  спине,
когда султан направил кольцо на  сокровище Фанни.  Тотчас же  оно  принялось
болтать, хозяйка его захрапела, Алонзо проснулся.
   Зевнув несколько раз, сокровище сказало:
   - Это не Алонзо Который час?  Чего от меня хотят? Мне кажется, я не так
давно заснуло. Оставьте же меня в покое.
   Алонзо собирался снова заснуть, но это не входило в намерения султана.
   - Что за преследования! - продолжало сокровище. - Снова толчок! Чего от
меня  хотят?  Беда иметь знаменитых предков!  Глупое положение титулованного
сокровища.  Если что вознаграждает меня за трудности моего положения,  - так
это доброта вельможи, которому я принадлежу. О, в этом отношении он лучший в
мире человек!  Он никогда к нам не придирался. Зато и мы хорошо пользовались
предоставленной нам свободой.  Милосердный Брама,  что бы было со мной, если
бы я принадлежало одному из тех докучных,  что вечно за нами шпионят! Хороша
была бы наша жизнь!
   Сокровище сказало еще несколько слов,  которых Мангогул не расслышал, и
принялось  выкладывать  с  поразительной  быстротой  целую  кучу  событий  -
героических,   комических,   забавных,   трагикомических.  Запыхавшись,  оно
продолжало говорить в следующих выражениях:
   - Я  обладаю,  как видите,  некоторой памятью,  но  я  такое же,  как и
другие,  я  запомнило лишь ничтожную долю из того,  что мне доверяли.  Итак,
удовольствуйтесь  тем,   что  я  вам  рассказало,   больше  ничего  не  могу
припомнить.
   - Это,  по  крайней  мере,  честно,  -  заметил Мангогул,  но  все-таки
продолжал настаивать на своем.
   - Ах,  вы выводите меня из терпения! - воскликнуло сокровище. - Неужели
нет лучшего занятия,  кроме болтовни!  Ну, что же, давайте болтать, если так
надобно.  Быть  может,  когда  я  все  скажу,  мне  будет  позволено  делать
что-нибудь другое.
   Моя хозяйка Фанни,  -  продолжало сокровище,  -  повинуясь непостижимой
прихоти,  покинула двор и затворилась в своем особняке в Банзе.  Было начало
осени,  и  в городе не было ни души.  Что же она там делала?  -  спросите вы
меня.  Ей-богу,  не знаю; ведь Фанни умеет делать только одно, и если бы она
этим занялась,  мне было бы известно. Она, по всей видимости, была не у дел.
Да, я припоминаю: мы провели полтора дня ничего не делая и умирая от скуки.
   Я уже боялось, что такой образ жизни меня погубит, когда Амизадар решил
нас от него избавить.
   "А,  вот и  вы,  мой бедный Амизадар.  Право,  я  в  восторге от вашего
прихода. Вы явились очень кстати".
   "А кто же знал, что вы в Банзе?" - спросил Амизадар.
   "О,  решительно никто.  Ни ты, ни кто другой об этом не подозревает. Ты
не догадываешься о том, что меня сюда привело?"
   "Нет, сказать по правде, ничего не подозреваю".
   "Решительно ничего?"
   "Да, ничего".
   "Ну, так узнай же, мой милый: я захотела обратиться".
   "Обратиться?"
   "Ну, да".
   "Посмотрите-ка на меня.  Но вы сейчас очаровательнее, чем когда-либо, и
я не вижу, что могло привести вас к обращению. Это шутка".
   "Честное слово,  нет.  Это вполне серьезно.  Я решила покинуть свет, он
мне надоел".
   "Это  фантазия,   которая  скоро  пройдет.   Пусть  я  умру,   если  вы
когда-нибудь станете богомолкой".
   "Стану, говорю вам. У мужчин нет больше совести".
   "Разве Мазул дурно с вами обошелся?"
   "Нет, я не видела его уже сто лет".
   "Так, значит, Зуфоло?"
   "Вот уж нет!  Я перестала с ним видеться,  сама не знаю почему, даже не
думая об этом".
   "А! Я догадался: это молодой Имола".
   "Вот еще! Разве сохраняют такую дребедень?"
   "Так в чем же дело?"
   "Сама не знаю? Я зла на весь свет".
   "О мадам,  вы не правы. Этот свет, на который вы злитесь, еще возместит
вам ваши потери".
   "Скажи по  правде,  Амизадар,  неужели ты  веришь,  что есть еще добрые
души, не затронутые всеобщим развращением и умеющие любить?"
   "Как,  любить?  Неужели же вы падете так низко? Вы хотите быть любимой,
вы?"
   "А почему бы и нет?"
   "Но подумайте сами,  мадам, ведь мужчина, который любит, требует, чтобы
и его любили,  притом его одного. Вы слишком благоразумны, чтобы подчиниться
ревности и  капризам пылкого и  верного любовника.  Нет  ничего утомительнее
таких людей.  Никого не видеть,  не любить, ни о ком не мечтать, кроме как о
них;  отдавать свое остроумие,  веселье и прелести только им,  - это никак к
вам не подходит. Хотел бы я посмотреть, как вы окунетесь с головой в сильную
страсть и приобретете все смехотворные повадки маленькой буржуазки!"
   "Мне кажется,  ты прав,  Амизадар,  я  думаю,  что в  самом деле нам не
пристало заниматься любовью.  Что же, будем менять привязанности, раз так уж
надо. К тому же, я не вижу, чтобы чувствительные женщины, которых нам ставят
в пример, были счастливее других".
   "Кто вам это сказал, сударыня?"
   "Никто, я чувствую, что это так".
   "Не  верьте  себе.  Чувствительная  женщина  составляет  свое  счастье,
счастье своего любовника, но эта роль идет не ко всем женщинам"...
   "Честное слово,  милейший, она никому не идет, все чувствуют себя в ней
не по себе. Какое преимущество в том, чтобы привязываться?"
   "Тысячи.  Привязчивая женщина сохраняет свою репутацию,  ее высоко чтит
тот, кого она любит; вы не поверите, сколь многим любовь обязана уважению".
   "Я  ничего не  понимаю в  твоих словах,  ты все смешиваешь:  репутацию,
любовь, уважение, - не знаю что еще. Как! Неужели же непостоянство навлекает
на нас бесчестие?  Вот,  например,  я выбираю себе мужчину: я им недовольна;
беру другого,  который также мне не под стать;  меняю его на третьего, и тот
не  лучше прежних;  и  если мне  так не  везет и  я  раз двадцать ошиблась в
выборе, вместо того чтобы меня пожалеть, ты хочешь"...
   "Я хочу, сударыня, чтобы женщина, которая в первый раз ошиблась в своем
выборе,  больше уже никого не выбирала,  а  то она рискует снова ошибиться и
переходит от ошибки к ошибке".
   "О,  какая мораль!  Мне кажется,  мой милый, ты только что проповедывал
мне  совсем другое.  Нельзя ли  узнать,  какова должна быть  женщина,  чтобы
прийтись вам по вкусу?"
   "Охотно скажу,  сударыня;  но  уже  поздно,  и  это заведет нас слишком
далеко"...
   "Тем лучше.  Я одна,  и ты мне составишь компанию.  Идет? Садись на эту
кушетку и продолжай. Так мне будет удобнее тебя слушать".
   Амизадар послушно уселся рядом с Фанни.
   "На вас накинута, сударыня, - сказал он, наклоняясь к ней и открывая ей
грудь, - мантилья, которая как-то странно вас закрывает".
   "Совершенно верно".
   "Э! Так почему скрывать такие прелести!" - прибавил он, целуя их.
   "Перестаньте,  слышите!  Вы  с  ума сошли!  Ваша дерзость переходит все
границы. Господин моралист, продолжайте-ка речь, которую вы начали".
   "Итак,  я  хотел  бы,  чтобы моя  любовница,  -  продолжал Амизадар,  -
отличалась красотой, умом, чувствительным сердцем, а главное, скромностью. Я
желал бы,  чтобы она ценила мои заботы о  ней и  не выпроваживала бы меня за
дверь ловкими минами; чтобы она раз навсегда сказала мне, что я ей нравлюсь,
чтобы она сама сообщила мне, чем я могу еще больше ей понравиться; чтобы она
не  скрывала от  меня завоеваний,  какие я  сделаю в  ее  сердце;  чтобы она
слушала одного меня, смотрела только на меня, думала и мечтала лишь обо мне,
любила меня одного,  занималась только мной;  чтобы все ее поступки убеждали
меня в этом;  и чтобы после окончательной победы над ней я увидел,  что всем
обязан моей и ее собственной любви.  Какой триумф, сударыня! И какое счастье
для мужчины обладать такой женщиной!"
   "Но,  мой бедный Амизадар,  ты бредишь, честное слово! Ты нарисовал мне
портрет женщины, каких нет на свете".
   "Извините меня,  сударыня,  но такие есть. Признаюсь, они редки. Но все
же  я  имел  счастье встретить подобную женщину.  Увы!  Если  бы  смерть  не
похитила ее у меня,  -  ибо таких женщин отнимает у нас только смерть,  - я,
вероятно, и теперь находился бы в ее объятиях".
   "Но как ты вел себя с ней?"
   "Я любил ее безумно; я не упускал случая доказать ей свою нежность. Мне
доставляло сладостное удовлетворение видеть,  что знаки моей нежности хорошо
приняты.  Я был верен ей до мелочей. Она платила мне тем же. Мы спорили лишь
о  том,  кто из  нас меньше и  кто больше любит другого.  В  таких маленьких
распрях развивалась наша страсть.  Никогда мы не бывали так нежны, как после
испытания  нашего  сердца.  За  нашими  объяснениями следовали самые  бурные
ласки.  О,  сколько любви и  правдивости было в  наших взорах!  Я читал в ее
глазах, она в моих, о том, что мы оба пылаем одинаковым и взаимным жаром".
   "И к чему все это вас приводило?"
   "К радостям,  неведомым смертным,  менее влюбленным и  менее правдивым,
чем мы".
   "Итак, вы наслаждались?"
   "Да,  я наслаждался благом,  которым бесконечно дорожил.  Если уважение
само  по  себе  не  действует на  нас  опьяняюще,  оно,  во  всяком  случае,
содействует опьянению.  Мы  раскрывали сердце друг  перед другом,  и  вы  не
поверите,  насколько выигрывала от этого наша любовь.  Чем больше я наблюдал
свою возлюбленную,  тем  больше открывал в  ней достоинств и  тем в  больший
восторг я приходил.  Я провел у ее ног полжизни и жалею, что не всю целиком.
Я составлял ее счастье, она - мое. Я всегда встречал ее с радостью и покидал
с  печалью.  Так мы  жили.  Посудите же сами теперь,  сударыня,  достойны ли
жалости чувствительные женщины".
   "Конечно,  нет,  если правда все,  что вы мне рассказали; но мне трудно
поверить.  Разве так любят?  Я думаю также, что страсть, подобная той, какую
вы   испытали,   должна   приносить  наряду   с   наслаждениями  и   большие
беспокойства".
   "Они были у меня,  сударыня,  но они были мне дороги.  Я испытывал иной
раз ревность.  Малейшее изменение, замеченное мной в лице моей возлюбленной,
зарождало в глубине моей души тревогу".
   "Какое сумасбродство! Приняв все это во внимание, я заключаю, что лучше
уж любить,  как любят все:  выбирать мужчину по своему вкусу,  сохранять при
себе,  пока это доставляет удовольствие;  бросать,  когда надоест или придет
фантазия взять  другого.  Непостоянство доставляет разнообразие наслаждений,
неизвестных вам, немеющим от страсти".
   "Признаюсь,  такой образ действий подходит щеголихам и распутницам,  но
человек чувствительный и  деликатный не может к  нему приспособиться.  Самое
большее,  - это может его позабавить, если сердце его свободно и ему хочется
сделать некоторые сравнения. Одним словом, женщина легкомысленная мне ничуть
не по вкусу".
   "Ты прав, дорогой Амизадар. Твой образ мыслей меня восхищает. Но любишь
ли ты кого-нибудь сейчас?"
   "Нет, сударыня, если не считать вас, но я не решаюсь вам сказать"...
   "О мой милый, ты можешь мне это сказать", - возразила Фанни, пристально
глядя на него.
   Амизадар отлично понял смысл этих слов,  придвинулся поближе к  Фанни и
начал теребить ленту,  спускавшуюся ей на грудь.  Сопротивления не было. Его
рука,  не  встречая препятствий,  скользила по  ее  телу На него по-прежнему
устремлялись взгляды,  которые он понимал,  как должно.  Я хорошо видело,  -
прибавило сокровище,  -  что он  был прав.  Он поцеловал грудь,  которую так
хвалил.  Фанни  просила  его  поскорее  прекратить,  но  таким  тоном,  что,
казалось,  была бы обижена,  если бы он повиновался.  Поэтому он и  не думал
слушаться. Он целовал ей руки, вновь принимался за грудь, переходил к губам.
Она не сопротивлялась.  Незаметно нога Фанни очутилась на коленях Амизадара.
Он стал ее ощупывать; она была тонка. Амизадар не преминул это заметить. Его
похвала была выслушана с рассеянным видом. Пользуясь таким невниманием, рука
Амизадара сделала новые завоевания и  довольно быстро добралась до ее колен.
Фанни оставалась рассеянной,  и  Амизадар начал уже устраиваться,  когда она
очнулась.  Она стала обвинять молодого философа в  том,  что он оказывает ей
недостаточно уважения, но он, в свою очередь, впал в такую рассеянность, что
ничего не слыхал или отвечал на ее упреки, довершая свое блаженство.
   Каким очаровательным он  мне  показался!  Среди множества тех,  что ему
предшествовали и пришли ему на смену, ни один не был мне до такой степени по
вкусу.  Не могу говорить о  нем без дрожи.  Но позвольте же мне передохнуть,
мне кажется,  я уже достаточно наговорило для того,  кто делает это в первый
раз.
   Алонзо не упускал ни одного слова из рассказа сокровища Фанни,  и  ему,
так же как и Мангогулу,  не терпелось узнать, чем кончилось это приключение.
Но   ни   тому,   ни  другому  не  пришлось  сгорать  от  любопытства,   ибо
сокровище-историк продолжало в таких выражениях:
   - Насколько мне  удалось  выяснить  путем  размышлений,  Амизадар через
несколько дней отправился за город; там его спросили о причинах пребывания в
Банзе, и он рассказал о своем похождении с моей хозяйкой, потому что один из
их общих знакомых,  проходя мимо нашего особняка,  осведомился, случайно или
кое-что подозревая, нет ли дома сударыни, велел о себе доложить и поднялся в
ее покои.
   "О,  сударыня!  Кто бы  мог подумать,  что вы в  Банзе?  И  давно ли вы
вернулись?"
   "Я уже здесь сто лет,  мой дорогой,  с того самого дня,  как две недели
назад удалилась от света".
   "Нельзя ли у вас спросить, сударыня, что вас к этому побудило?"
   "Увы!  Общество  меня  утомляло.  Светские  женщины  до  такой  степени
распущены,  что нет сил выносить. Пришлось бы или поступать, как они, или же
прослыть дурой, а сказать по правде, и то, и другое мне не по душе".
   "Но, сударыня, вы стали прямо примерной женщиной. Уж не обратила ли вас
речь брамина Брелибиби?"
   "Нет,  это просто припадок философии, приступ благочестия. Это нашло на
меня внезапно.  И  если бы  не  бедняга Амизадар,  я  была бы  сейчас совсем
обновленной".
   "Так мадам его недавно видела?"
   "Да, один или два раза".
   "И никого, кроме него?"
   "Никого.   Это  единственное  мыслящее,   рассуждающее  и   действующее
существо, которое проникло сюда за бесконечно долгое время моего уединения".
   "Странно!"
   "Что же в этом странного?"
   "Ничего,  кроме  похождения,  бывшего у  него  недавно с  одной дамой в
Банзе;  она была подобно вам одинока, подобно вам благочестива и подобно вам
удалилась от  света.  Но  я  расскажу вам эту историю,  быть может,  она вас
позабавит".
   "О,  конечно",  -  отвечала Фанни. И тотчас же приятель Амизадара начал
рассказывать ей о ее похождении,  слово в слово,  совсем как я,  - прибавило
сокровище, - и когда он дошел до этого момента...
   "Ну,  что вы на это скажете,  сударыня?  -  спросил он.  - Неужели этот
Амизадар не счастливец?"
   "Но,  -  возразила Фанни,  -  быть  может,  Амизадар лжец.  Неужели  вы
думаете, что есть женщины столь дерзкие, что отдаются без стыда?"
   "Но примите во  внимание,  мадам,  -  заметил Марзуфа,  -  что Амизадар
никого не называл, и мало вероятия, что он нас обманул".
   "Догадываюсь,  в чем дело,  - продолжала Фанни. - Амизадар умен и хорош
собой.  Вероятно,  он  совратил  с  пути  истинного  эту  бедную  затворницу
какими-нибудь соблазнительными идеями.  Да,  конечно, так. Такие люди опасны
для тех, кто им внимает, и среди них Амизадар не знает себе равных"...
   "Как же так,  сударыня!  -  прервал ее Марзуфа.  -  Неужели же Амизадар
единственный мужчина, умеющий убеждать? Не воздадите ли вы должное и другим,
которые, подобно ему, могут претендовать на ваше уважение?"
   "Будьте добры сказать, о ком вы говорите".
   "О самом себе, мадам, ибо я нахожу вас очаровательной".
   "Вы,  кажется,  шутите.  Посмотрите-ка на меня, Марзуфа. У меня на лице
нет ни румян, ни мушек. Чепчик мне совсем не идет. Меня можно испугаться".
   "Вы ошибаетесь,  сударыня.  Это дезабилье удивительно вам к  лицу.  Оно
придает вам такой трогательный, такой нежный вид"...
   К  этим  галантным  словам  Марзуфа  присоединил  другие.  Незаметно  я
вмешалось в  разговор,  и  когда Марзуфа со  мной  покончил,  он  продолжал,
обращаясь к моей хозяйке:
   "Кроме шуток,  неужели Амизадар пытался вас  обратить?  Этот  человек -
удивительный мастер обращать. Не познакомите ли вы меня с его моралью? Готов
биться об заклад, что она немногим отличается от моей".
   "Мы углублялись с ним в некоторые вопросы любви.  Мы рассмотрели, в чем
состоит разница между женщиной чувствительной и женщиной легкомысленной. Что
касается его, он стоит за чувствительных".
   "Без сомнения, также и вы?"
   "Ничуть,  мой милый.  Я исчерпала все доводы, доказывая ему, что все мы
одинаковы и действуем согласно тем же принципам. Амизадар не разделяет моего
мнения. Он устанавливает бесконечное множество различий, которые существуют,
мне кажется, лишь в его воображении. Он создал себе какой-то идеальный образ
женщины, химеру, воображаемое влюбленное существо".
   "Сударыня,  - отвечал Марзуфа, - я знаю Амизадара. Он юноша с головой и
знающий женщин. Если он вам сказал, что такие женщины существуют"...
   "О! Существуют они или нет, - все равно я не намерена им уподобляться",
- прервала его Фанни.
   "Знаю,   -   отвечал  Марзуфа.  -  Вы  усвоили  себе  поведение,  более
соответствующее  вашему   происхождению  и   достоинствам  Предоставим  этих
жеманниц философам; при дворе они увяли бы во цвете лет"...
   Тут сокровище Фанни замолчало.  Одним из главных достоинств такого рода
ораторов было умение вовремя остановиться.  Оно  говорило так свободно,  как
если  бы  никогда ничего другого не  делало.  На  основании этого  некоторые
авторы заключили,  что  сокровища -  не  более как  автоматы.  Вот  как  они
рассуждали.   Здесь   африканский  автор   приводит  целиком  метафизические
аргументы картезианцев против существования души у  животных,  каковые он со
свойственной ему проницательностью применяет к  говорящим сокровищам.  Одним
словом,  он высказывает мнение, что сокровища говорят точно так же, как поют
птицы,  то есть владеют речью,  не учившись ей,  и, без сомнения, им внушает
слова какое-нибудь разумное начало.
   А как поступает автор с государем?  - спросите вы меня. Он посылает его
обедать к фаворитке; по крайней мере там мы его находим в следующей главе.


ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

ИСТОРИЯ ПУТЕШЕСТВИЙ СЕЛИМА

   Мангогул,  помышлявший лишь о  том,  чтобы разнообразить удовольствия и
почаще испытывать действие кольца, расспросив самые интересные сокровища при
дворе, захотел выслушать и кое-какие сокровища в городе. Но не ожидая от них
ничего хорошего,  он  предпочел бы  их  расспросить,  избавив себя от  труда
разыскивать каждое в  отдельности.  Но  как  собрать все эти сокровища?  Вот
занимавший его вопрос.
   - Вы ломитесь в открытую дверь,  -  сказала ему Мирзоза.  -  Стоит вам,
государь,  дать бал, и я ручаюсь вам, что в тот же вечер вы услышите сколько
угодно таких болтунов.
   - О радость моего сердца, вы правы, - отвечал Мангогул. - Ваше средство
тем более действительно,  что к  нам соберутся наверняка именно те,  которые
нам нужны.
   Тотчас же  был  отдан  приказ главному евнуху и  казначею,  заведующему
разв