желанной для меня в  мире женщиной и
если бы я никогда не имел никаких намерений по отношению к Мартезе, скажите,
что бы вы сделали?"
   "Да  то,  что я  всегда делала,  неблагодарный,  -  ответила,  наконец,
Сидализа. - Я любила бы вас"...
   "А Селим вас боготворит!" - воскликнул я, бросаясь перед ней на колени,
и я стал целовать ей руки, орошая их слезами радости.
   Сидализа была ошеломлена. Неожиданная перемена во мне ее взволновала. Я
воспользовался  ее   расстройством,   и   наше   примирение   ознаменовалось
проявлениями нежности, отказать в которой она была не в силах.
   - А  как  смотрел на  это добрый Осталук?  -  прервал Мангогул.  -  Без
сомнения,   он  разрешил  своей  дражайшей  половине  быть  благосклонной  к
человеку, которому был обязан чином лейтенанта спаги?
   - Государь,  -  отвечал Селим, - Осталук считал долгом быть благодарным
лишь до тех пор, пока меня отвергали, но едва я добился счастья, как он стал
нетерпим, резок и несносен со мной и груб с женой. Мало того, что он сам нас
изводил, он еще приставил к нам шпионов. Нас предали, и Осталук, уверенный в
своем бесчестии, имел дерзость вызвать меня на дуэль. Мы сразились в большом
парке сераля.  Я нанес ему две раны и заставил его просить о пощаде. Пока он
выздоравливал от ран,  я ни на минуту не разлучался с его женой.  Но первое,
что он сделал по выздоровлении,  было то, что он разлучил нас и стал жестоко
обходиться с  Сидализой.  Она описывала мне всю тяжесть своего положения.  Я
предложил ее похитить,  она согласилась, и наш ревнивец, вернувшись с охоты,
куда он сопровождал султана, был очень удивлен, оказавшись вдовцом. Осталук,
вместо того чтобы бесплодно сетовать на виновника похищения,  стал тотчас же
обдумывать месть.
   Я спрятал Сидализу в загородном доме, в двух лье от Банзы. Через ночь я
тайком  ускользал из  города  и  отправлялся в  Сизар.  Между  тем,  Осталук
назначил цену за голову неверной,  подкупил моих слуг и проник в мой парк. В
этот вечер я  прогуливался там  с  Сидализой.  Мы  углубились в  одну темную
аллею,  и я собирался оказать ей самые нежные ласки, когда невидимая рука на
моих глазах пронзила ей грудь кинжалом.  Это была рука жестокого Осталука. Я
выхватил кинжал,  и Сидализа была отомщена.  Я бросился к обожаемой женщине.
Ее сердце еще трепетало. Я поспешил перенести ее в дом, но она скончалась по
дороге, прильнув устами к моим устам.
   Когда я почувствовал,  что тело Сидализы холодеет в моих руках,  я стал
испускать пронзительные крики.  Сбежались мои  слуги и  увезли меня из  этих
мест,  полных ужаса.  Я  вернулся в Банзу и заперся в своем дворце;  я был в
отчаянии от смерти Сидализы и осыпал себя самыми жестокими упреками.
   Я  искренне любил  Сидализу и  был  горячо ею  любим,  и  у  меня  было
достаточно времени,  чтобы  понять  всю  глубину  постигшей  меня  утраты  и
оплакать ее.
   - Но, в конце концов, вы утешились? - спросила фаворитка.
   - Увы,  сударыня,  - отвечал Селим, - долгое время я думал, что никогда
не утешусь; но тут я познал, что не существует вечного горя.
   - Не говорите мне больше о мужчинах, - сказала Мирзоза. - Все вы такие.
Я хочу сказать,  господин Селим, что бедная Сидализа, история которой только
что нас растрогала,  была глупенькой,  если верила клятвам.  И теперь, когда
Брама,  быть может,  жестоко карает ее  за легковерие,  вы приятно проводите
время в объятиях другой.
   - Успокойтесь,  сударыня,  -  заметил султан.  -  Селим и сейчас любит.
Сидализа будет отомщена.
   - Государь,  - отвечал Селим, - вероятно, вы плохо осведомлены. Неужели
вы  думаете,  что встреча с  Сидализой не научила меня,  что истинная любовь
вредит счастью?
   - Конечно,  так,  -  прервала  его  Мирзоза.  -  И,  несмотря  на  ваши
рассуждения,  я  готова держать пари,  что сейчас вы любите другую еще более
пылко...
   - Не смею утверждать,  что более пылко, - отвечал Селим, - уже пять лет
я  связан сердечной любовью с  очаровательной женщиной.  Не  без  труда  мне
удалось склонить ее к моим мольбам,  ибо она всегда отличалась замечательной
добродетелью.
   - Добродетель!  -  воскликнул султан.  -  Смелее,  мой друг!  Я бываю в
восторге, когда мне рассказывают про добродетель придворной дамы.
   - Селим, - сказала фаворитка, - продолжайте ваш рассказ.
   - И верьте всегда,  как добрый мусульманин, верности вашей любовницы, -
прибавил султан.
   - О государь, - с живостью сказал Селим, - Фульвия мне верна.
   - Верна она или нет,  -  отвечал султан,  -  это безразлично для вашего
счастья. Вы этому верите, - и этого достаточно.
   - Итак, вы любите сейчас Фульвию? - спросила фаворитка.
   - Да, сударыня, - отвечал Селим.
   - Тем хуже, мой дорогой, - прибавил Мангогул, - ибо я нисколько не верю
ей.  Ее вечно окружают брамины, а эти брамины - ужасный народ. Кроме того, у
нее маленькие китайские глазки, вздернутый носик и такой вид, что она должна
любить наслаждения. Скажите, между нами, как она на этот счет?
   - Государь,  -  отвечал  Селим,  -  мне  думается,  она  их  далеко  не
чуждается.
   - Ну вот, - заявил султан, - никто не может противиться этим приманкам,
вы должны это знать лучше меня, или вы...
   - Вы ошибаетесь, - прервала его фаворитка, - можно быть умнейшим в мире
человеком и не знать этого, - держу пари...
   - Вечно эти  пари!  -  воскликнул Мангогул.  -  Мне это надоело...  Эти
женщины неисправимы.  Сначала выиграйте дворец,  сударыня,  а  потом  будете
держать пари.
   - Сударыня,  -  сказал Селим, - не может ли Фульвия быть вам чем-нибудь
полезной?
   - Каким же образом? - спросила Мирзоза.
   - Я заметил,  -  продолжал Селим,  -  что сокровища до сих пор говорили
лишь в присутствии его высочества,  и мне пришло в голову, что гений Кукуфа,
который  совершил  столько  чудесных  деяний  ради  Каноглу,   вашего  деда,
вероятно,  даровал  и  внуку  способность заставлять говорить сокровища.  Но
сокровище Фульвии,  насколько мне известно,  еще не говорило;  нельзя ли его
порасспросить,  таким путем выиграть дворец и заодно убедить меня в верности
моей любовницы?
   - Конечно, - отвечал султан. - Что вы на это скажете, сударыня?
   - О, я не вмешиваюсь в такие скабрезные дела. Селим слишком близкий мой
друг,  чтобы из-за  моего дворца подвергать его риску потерять счастье своей
жизни.
   - Что вы говорите!  - возразил султан. - Фульвия добродетельна, - Селим
в этом так уверен,  что готов дать голову на отсечение.  Он это сказал, и он
не такой человек, чтобы отрекаться от своих слов.
   - Нет, государь, - сказал Селим, - и если ваше высочество назначите мне
свидание у Фульвии, я буду там первым.
   - Подумайте о том, что вы предлагаете, - продолжала фаворитка. - Селим,
бедный Селим, вы слишком торопитесь! И при всей вашей любезности...
   - Не беспокойтесь,  мадам.  Жребий брошен,  - я выслушаю Фульвию. Самое
большее, что мне грозит, - это потерять неверную.
   - И умереть, скорбя об этой утрате, - прибавила фаворитка.
   - Что за чепуха!  -  сказал Мангогул.  -  Неужели вы думаете, что Селим
стал дураком?  Он потерял нежную Сидализу и, тем не менее, полон жизни, а вы
воображаете,  что,  если бы он убедился в неверности Фульвии,  он умер бы от
этого.  Если ему грозят лишь такие удары, я уверен, что он будет жить вечно.
Итак,  Селим,  до  свидания,  встретимся  завтра  у  Фульвии,  слышите?  Вас
известят, в котором часу.
   Селим  склонился,   Мангогул  вышел.  Фаворитка  продолжала  доказывать
старому придворному,  что он затеял рискованную игру.  Селим поблагодарил ее
за благосклонность к нему, и они расстались в ожидании великого события.


ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ПРОБА КОЛЬЦА.
   ФУЛЬВИЯ

   Африканский автор,  обещавший  нам  дать  характеристику Селима,  решил
привести  ее  здесь.   Я   слишком  уважаю  произведения  древности,   чтобы
утверждать,  что  эта  характеристика  была  бы  уместнее  в  другой  главе.
"Существуют люди,  -  говорит он,  -  которым заслуги раскрывают все  двери,
которые  благодаря  красоте  лица  и  изяществу  ума  в  молодости  являются
любимцами женщин и в старости окружены почетом, ибо они сумели сочетать долг
с  удовольствиями и  в  зрелые годы жизни прославились услугами,  оказанными
государству,  -  одним  словом,  этих  людей  общество  всегда  принимает  с
восторгом.  Таков был Селим.  Хотя ему уже минуло шестьдесят лет,  и он рано
вступил на стезю наслаждений, - крепкое сложение и благоразумие избавили его
от одряхления.  Благородное выражение лица,  свободные манеры,  пленительная
речь,  глубокое  знание  света,  вытекающие  из  долголетнего опыта,  умение
обходиться с  прекрасным полом  -  все  это  создало ему  при  дворе высокую
репутацию,  и каждый хотел бы на него походить.  Однако тот,  кто вздумал бы
ему подражать,  не  добился бы успеха,  не обладая дарованиями и  талантами,
которыми Селим был отмечен природой".
   "Теперь я спрошу вас,  -  продолжает африканский автор,  - имел ли этот
человек основания тревожиться за  свою  любовницу и  провести ночь,  подобно
безумцу? Но факт, что тысячи мыслей роились у него в голове, и чем больше он
любил Фульвию, тем больше опасался обнаружить ее неверность".
   "В какой лабиринт я зашел! - говорил он себе. - И ради чего? Мне-то что
за корысть,  если фаворитка выиграет дворец? И что мне до того, если она его
не получит?..  Но почему бы ей не получить его? Разве я не уверен в нежности
Фульвии?.. О, я владею всеми ее помыслами, и если ее сокровище заговорит, то
лишь обо мне...  Но если измена...  Нет,  нет, я почувствовал бы это в самом
начале.  Я заметил бы неровности в ее обращении со мной. Неужели за эти пять
лет  мне не  удалось бы  изобличить ее  во  лжи?..  А  между тем,  испытание
сопряжено с  большим риском...  Но  отступать уже  поздно.  Я  поднес чашу к
устам, и надо испробовать напиток, хотя бы мне пришлось потом выплеснуть всю
жидкость.  Но,  быть может,  оракул будет мне благоприятен...  Увы! Чего мне
ждать  от  него?  Почему бы  другим не  одолеть добродетель,  над  которой я
восторжествовал?.. Ах, дорогая Фульвия, я оскорбляю тебя этими подозрениями,
я  забываю,  чего мне  стоило тебя завоевать.  Мне  сияет луч надежды,  и  я
успокаиваю себя мыслью, что твое сокровище сохранит упорное молчание"...
   Селим  предавался этим  тревожным мыслям,  когда  ему  вручили  записку
султана,  содержавшую лишь  такие слова:  "Селим,  сегодня вечером,  ровно в
половине двенадцатого,  будьте в  известном вам  месте".  Селим взял  перо и
написал дрожащей рукой: "Повинуюсь вам, государь".
   Селим  провел  остаток дня,  как  и  предшествующую ночь,  беспрестанно
переходя от надежды к опасению. Не подлежит сомнению, что любовники обладают
своего  рода  инстинктом;  если  их  возлюбленная  неверна,  они  испытывают
волнение, подобное тому, какое охватывает животных при приближении непогоды.
Охваченный подозрением, любовник подобен дикой кошке, у которой зудит в ушах
в  туманную погоду;  у  животных и  у  любовников есть еще то сходство,  что
домашние животные утрачивают этот инстинкт,  и он притупляется у любовников,
когда они становятся супругами.
   Время тянулось долго для Селима; сто раз он взглядывал на стенные часы;
наконец наступил роковой час,  и  придворный отправился к  своей  любовнице.
Время было позднее,  но  так как двери Фульвии были всегда для него открыты,
его провели к ней.
   - Я вас перестала ждать, - сказала она, - и легла в кровать с мигренью,
вызванной досадой, какую вы мне причинили.
   - Мадам,   -  отвечал  Селим,  -  требования  приличия,  а  также  дела
удерживали меня при дворе султана;  с тех пор как я с вами расстался, у меня
не было ни минуты свободной.
   - А я, - заявила Фульвия, - была в ужасном настроении. Подумать только,
целых два дня не видеть вас!
   - Вы знаете,  - продолжал Селим, - к чему обязывает меня мой сан, и как
непрочна милость великих мира сего...
   - Как? - прервала его Фульвия. - Неужели султан выказал вам холодность?
Неужели он позабыл ваши заслуги?  Вы рассеянны,  Селим. Вы мне не отвечаете.
Ах, если вы меня любите, не все ли вам равно, ласково или холодно принял вас
султан?  Вы будете искать счастья не в  его взоре,  а в моих глазах и в моих
объятиях.
   Селим внимательно слушал, вглядываясь в лицо своей любовницы и стараясь
подметить в ней выражение правдивости, в котором нельзя обмануться и которое
невозможно подделать.  Если я говорю невозможно,  я имею в виду нас, мужчин,
ибо  Фульвия так  артистически прикидывалась,  что  Селим начал уже упрекать
себя в том,  что мог в ней усомниться. Когда прибыл Мангогул, Фульвия тотчас
же замолкла. Селим содрогнулся, а сокровище сказало:
   - Сударыня может совершать паломничества во все пагоды Конго, у нее все
равно не будет детей, и уж я, ее сокровище, знаю, по какой причине...
   При  этих  словах смертельная бледность покрыла лицо Селима.  Он  хотел
встать,  но дрожащие ноги подкосились под ним,  и он упал в кресло.  Султан,
оставаясь невидимым, приблизился к нему и спросил его на ухо:
   - Не довольно ли с вас?
   - Ах,  государь,  - горестно воскликнул Селим, - почему я не послушался
советов Мирзозы и предостережений своего сердца? Счастье мое померкло, я все
потерял; я не выдержу, если ее сокровище будет молчать, а если оно заговорит
- я погиб.  Но все-таки пусть оно говорит.  Я жду ужасных признаний,  но они
будут для меня не так мучительны, как та неуверенность, в какой я нахожусь.
   Между тем,  первым движением Фульвии было положить руку на  сокровище и
закрыть ему рот.  То,  что оно до сих пор сказало,  могло быть истолковано в
хорошую сторону,  но она боялась дальнейшего.  Она уже начала успокаиваться,
видя,  что  сокровище хранит молчание,  когда султан,  по  настоянию Селима,
снова направил на нее перстень. Фульвия была принуждена раздвинуть пальцы, и
сокровище продолжало:
   - Я  никогда не  понесу плода,  меня  слишком утомляют.  Слишком частые
посещения стольких святых мужей вечно будут препятствовать моим  намерениям,
и у сударыни не будет детей. Если бы меня ублажал один Селим, я, быть может,
и понесло бы плод,  но я живу как на галерах.  Сегодня один,  завтра другой,
гребешь - не выгребешь. В каждом новом мужчине Фульвия видит того, кого небо
предназначило быть продолжателем ее  рода.  Никто не  застрахован от этих ее
посягательств.  Как  ужасно  положение  сокровища  титулованной  женщины,  у
которой нет наследника!  Уже десять лет,  как я предоставлено людям, которые
по своему положению не должны бы поднимать на меня и глаз.
   Мангогул решил,  что  сказанного достаточно,  чтобы  вывести Селима  из
неизвестности.  Не желая его дольше мучить,  он повернул в  обратную сторону
кольцо и вышел, предоставив Фульвию упрекам ее любовника.
   Сперва злополучный Селим остолбенел,  но  ярость вернула ему  речь,  он
бросил на неверную презрительный взгляд и сказал:
   - Неблагодарная,  вероломная женщина!  Если  бы  я  еще  любил  вас,  я
отомстил бы  вам;  но  вы  показали себя  недостойной моей нежности и  моего
гнева. Такого человека, как я! Обмануть меня с целой кучей негодяев!..
   - В  самом  деле,  -  внезапно прервала его  Фульвия тоном  куртизанки,
сбросившей маску,  -  есть из-за чего обижаться.  Вместо того чтобы быть мне
благодарным за  то,  что я  скрывала от  вас вещи,  которые привели бы вас в
отчаяние,  -  вы горячитесь,  приходите в ярость, как если бы вас оскорбили.
Какие основания у  вас,  сударь,  ставить себя выше Сетона,  Рикеля,  Молли,
Тахмаса,  любезнейших придворных кавалеров, которым можно оказывать милость,
не  скрывая от  них  своих измен?  Вы  уже  стары,  Селим,  одряхлели и  уже
давным-давно не в силах удержать при себе молодую женщину, которая далеко не
дура.  Согласитесь же,  что  ваши претензии неуместны,  ваш гнев непристоен.
Впрочем,  вы  можете,  если недовольны,  очистить место для других,  которые
сумеют лучше вас воспользоваться им.
   - Так я и сделаю, и с радостью, - заявил Селим в крайнем негодовании. И
он вышел, твердо решив больше никогда не видеть этой женщины.
   Он вернулся в свой особняк и заперся в нем на несколько дней, в глубине
души менее огорченный своей потерей, чем своим продолжительным заблуждением.
В  нем была уязвлена гордость,  а  не сердце.  Он боялся упреков фаворитки и
шуток султана и избегал их обоих.
   Он  почти  решил  удалиться от  двора,  проводить дни  в  одиночестве и
закончить,  как философ,  жизнь,  большую часть которой он потерял в  одежде
придворного.  Однако  Мирзоза,  угадавшая его  мысли,  решила  его  утешить,
вызвала в сераль и сказала ему следующее:
   - Как,  мой  бедный Селим,  неужели вы  решили меня  покинуть?  Ведь не
Фульвию, а меня вы наказываете за ее неверность. Все мы огорчены случившимся
с  вами,  мы  признаем,  что  все  это весьма прискорбно,  но  если вы  хоть
сколько-нибудь  цените  благосклонность султана и  мое  уважение к  вам,  вы
будете  по-прежнему составлять нам  приятную компанию и  позабудете Фульвию,
которая никогда не была достойна такого человека, как вы.
   - Сударыня,  -  отвечал Селим, - возраст мой подсказывает мне, что пора
удалиться.  Я  достаточно насмотрелся на  свет;  еще четыре дня тому назад я
дерзнул бы утверждать, что знаю его, но случай с Фульвией сбил меня с толку.
Женщины -  непостижимые существа,  и они все были бы мне ненавистны, если бы
вы  не  принадлежали к  полу,  всеми  прелестями которого вы  обладаете.  Да
сохранит  вас  Брама  от  его  пороков.  Прощайте,  сударыня,  я  удаляюсь в
уединение и  буду  предаваться полезным  размышлениям.  Я  навсегда  сохраню
воспоминание о расположении, которым вы и султан меня почтили, и если у меня
родятся еще  какие-нибудь желания,  это будут пожелания счастья вам и  славы
султану.
   - Селим,  -  отвечала фаворитка, - вами владеет досада. Вы боитесь быть
смешным,  но вам этого не удастся избегнуть,  удалившись от двора.  Будьте в
душе философом,  если вам это угодно,  но проводить в жизнь философию сейчас
не время.  Ваш уход объясняется лишь досадой и огорчением. Вы не созданы для
того, чтобы жить в пустыне, и султан...
   Приход  Мангогула  прервал  слова  фаворитки.   Она  рассказала  ему  о
намерениях Селима.
   - Он с ума сошел,  -  воскликнул государь,  -  неужели дурное поведение
малютки Фульвии лишило его разума?
   И обращаясь к Селиму, он прибавил:
   - Этого не будет,  мой друг. Вы останетесь. Я нуждаюсь в ваших советах,
а  мадам  -  в  вашем  обществе.  Этого  требует благо  всего  государства и
удовольствие Мирзозы, и так будет.
   Тронутый любовью Мангогула и  фаворитки,  Селим почтительно поклонился.
Он  остался при  дворе  и  продолжал пользоваться благосклонностью султана и
Мирзозы и  всеобщей любовью и  уважением,  благодаря чему  все  его  любили,
ценили, высоко ставили и искали его общества.


ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ
   В ЦАРСТВОВАНИЕ КАНОГЛУ,
   ДЕДА МАНГОГУЛА

   Фаворитка  была  еще  очень  молода.  Родившись  в  конце  царствования
Эргебзеда,  она  почти  не  имела  представления о  дворе Каноглу.  Случайно
вырвавшееся у  Селима  слово  пробудило в  ней  любопытство;  ей  захотелось
узнать,  какие  чудеса совершил гений Кукуфа для  этого доброго государя,  и
никто не  мог дать ей  более точных сведений,  чем Селим.  Он был свидетелем
этих чудес, принимал участие в событиях и знал эту эпоху. Однажды, когда они
сидели вдвоем с  Мирзозой,  она завела разговор на эту тему и  спросила его,
совершались ли  в  царствование Каноглу,  о  котором так много толкуют,  еще
более поразительные события,  чем  те,  что  в  настоящее время занимают все
Конго.
   - Сударыня,  -  отвечал Селим,  -  я  не  склонен предпочитать минувшие
времена   царствованию   нашего    государя.    Сейчас    происходит   много
замечательного,  и это,  может быть,  лишь начало событий, которые прославят
Мангогула, а я слишком много прожил, чтобы надеяться их увидать.
   - Вы  ошибаетесь,  -  возразила Мирзоза,