и  влюбленному Колибри было
отказано в женитьбе на ней.  Не имея возможности обладать ею,  как женой, он
взял  ее  в  любовницы.   Однажды,   когда  она  почувствовала  себя  вполне
удовлетворенной,  она призналась ему,  что родилась в столице вашей империи.
Это очень возвысило наше мнение о ваших женщинах".
   На этом месте рассказа вошла Мирзоза.
   - Ваша стыдливость,  всегда неуместная, - сказал Мангогул, - лишила вас
очаровательного рассказа.  Я  хотел бы,  чтобы вы  мне сказали,  к  чему это
лицемерие, свойственное вам всем - и добродетельницам и распутницам. Смущают
ли вас известного рода факты?  Нет,  так как вы с  ними хорошо знакомы.  Или
здесь дело в словах? По правде сказать, это уж совсем непонятно. Если смешно
краснеть  от  поступка,  не  бесконечно ли  смешнее  краснеть от  слов,  его
обозначающих?  Я  без  ума  от  островитян,  о  которых  идет  речь  в  этом
драгоценном дневнике.  Они  все называют своими именами,  язык их  прост,  и
понятия о честном и бесчестном гораздо определеннее.

   Мирзоза

   Женщины там ходят одетые?

   Мангогул

   Конечно.  Но не из приличия, а из кокетства. Они прикрываются для того,
чтобы возбуждать любопытство и желания.

   Мирзоза

   И это, по-вашему, вполне соответствует хорошим нравам?

   Мангогул

   Несомненно.

   Мирзоза

   А я сомневаюсь.

   Мангогул

   О, вы всегда во всем сомневаетесь!

   Беседуя таким образом, он небрежно перелистывал дневник:
   - Есть тут обычаи в высшей степени странные,  - говорил он. - Смотрите,
вот глава о наружности туземцев. Тут нет ничего, чего бы вы не могли слышать
при вашей исключительной стыдливости.  Вот другая -  о  туалете женщин:  она
совсем в  вашей  компетенции и  могла бы  послужить вам  на  пользу.  Вы  не
отвечаете! Вы никогда не доверяете мне.
   - Разве я не права?
   - Надо будет отдать вас в  руки Сиклофила,  чтобы он вас отвез к  своим
островитянам. Клянусь, вы вернетесь оттуда совершенством.
   - Мне кажется, что я и теперь совершенство.
   - Вам  так кажется!  А  между тем я  не  могу сказать ни  одного слова,
которое вы выслушали бы внимательно. Однако вы были бы гораздо лучше, и я бы
гораздо лучше чувствовал себя,  если бы я  всегда мог говорить,  а вы всегда
меня слушали.
   - А зачем вам нужно, чтобы я вас слушала?
   - В конце концов, вы правы. Ну, хорошо, отложим до сегодняшнего вечера,
до завтра или до другого дня главу о наружности наших островитян и о туалете
их женщин.


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

О НАРУЖНОСТИ ОСТРОВИТЯН И О ЖЕНСКОМ ТУАЛЕТЕ

   Это  было  после  обеда.   Мирзоза  сидела  с  вязаньем,   а  Мангогул,
растянувшись на софе, с полузакрытыми глазами, молча занимался пищеварением.
Прошел добрый час в  молчании и покое,  когда,  наконец,  султан обратился к
фаворитке:
   - Расположена ли сударыня выслушать меня?
   - Смотря по тому, о чем вы будете говорить.
   - Но,  в конце концов,  не все ли мне равно,  слушаете вы меня или нет,
как вы изволили разумно и справедливо заметить?
   Мирзоза улыбнулась, а Мангогул продолжал:
   - Пусть принесут дневник моих путешественников и пусть не вынимают моих
закладок или, клянусь бородою...
   Ему принесли дневник, он открыл его и стал читать:
   "Островитяне созданы  совсем  иначе,  нежели  другие  люди.  Каждый  от
рождения несет на себе знак своего призвания,  поэтому в большинстве случаев
все бывают тем,  чем должны быть.  Те,  кому природа судила быть геометрами,
обладают удлиненными пальцами, похожими на циркуль. Мой хозяин принадлежал к
их числу.  Субъект,  рожденный быть астрономом,  отличается глазами в  форме
улитки. Географы имеют голову, похожую на глобус. У музыкантов или изучающих
акустику  уши  в  форме  рожка.   У  межевщиков  ноги  похожи  на  шесты,  у
гидравликов"...
   Тут султан остановился, и Мирзоза спросила его:
   - Ну, что же у гидравликов?
   Мангогул ответил:
   - Вы спрашиваете?  Так узнайте же: "Сокровище в форме трубки, пускающей
струю.  У химиков нос -  как перегонный куб.  У анатома указательный палец -
как скальпель. У механиков руки - как подпилки или как пилы".
   Мирзоза прибавила:
   - У этого народа все не так,  как в нашей стране,  где люди, получившие
от  Брамы мускулистые руки,  казалось бы,  предназначенные управлять плугом,
стоят  у  кормила государства,  заседают в  судах  или  председательствуют в
академиях;  у нас человек,  который видит не лучше крота,  проводит всю свою
жизнь в наблюдениях и весь занят профессией, требующей рысьих глаз.
   Султан продолжал читать:
   "Между обитателями острова можно заметить таких, пальцы которых схожи с
циркулем,  голова с глобусом, глаза с телескопом, уши с рожком. "Эти люди, -
сказал я моему хозяину,  -  по-видимому виртуозы, из числа тех универсальных
существ, которые обладают всеми талантами".
   Мирзоза перебила султана:
   - Бьюсь об заклад, что я угадала ответ хозяина.

   Мангогул

   Каков же он?

   Мирзоза

   Он ответил,  что эти люди,  которых природа, казалось бы, одарила всем,
не годны ни к чему.

   Мангогул

   Клянусь Брамой,  именно так.  Поистине,  султанша,  вы очень умны.  Мой
путешественник прибавляет,  что  такое  строение  островитян  придает  всему
народу  вид  автоматов;   когда  они  ходят,  кажется,  что  они  занимаются
измерением;  когда они  жестикулируют,  они  как будто чертят геометрические
фигуры; а их пенье - исполненная пафосом декламация.

   Мирзоза

   В таком случае музыка у них должна быть очень плохой.

   Мангогул

   Но почему же?

   Мирзоза

   Потому, что музыка у них, по-видимому, стоит ниже декламации.

   Мангогул

   "Не успел я несколько раз пройтись по главной аллее общественного сада,
как сделался предметом разговоров и объектом всеобщего любопытства.
   - Он упал с луны, - говорил один.
   - Вы ошибаетесь, - возразил другой, - он явился с Сатурна.
   - Я думаю, что это обитатель Меркурия, - говорил третий.
   Четвертый приблизился ко мне и сказал:
   - Чужеземец, разрешите узнать, откуда вы.
   - Из Конго, - ответил я.
   - А где же Конго?
   Я  собирался удовлетворить его  любопытство,  когда кругом поднялся гул
множества мужских и женских голосов, повторявших:
   - Он из Конго! Конго... Конго...
   Оглушенный,  я  заткнул уши  и  поспешил уйти из  сада.  Между тем  они
остановили моего хозяина, спрашивая у него, кто такие конго: люди или звери.
На  другой день моя  дверь была осаждена толпой,  которая добивалась увидеть
конго.  Я  показался им,  говорил с  ними,  и  они удалились с презрительным
смехом, восклицая:
   - Фи! Это человек!
   Мирзоза принялась хохотать. Потом спросила:
   - А туалет?
   Мангогул отвечал:
   - Припоминает ли сударыня одного черного брамина,  очень оригинального,
полубезумца, полуразумного?
   - Да,  я  помню.  Это был чудак,  который всюду совался со своим умом и
которого другие черные брамины, его собратья, затравили до смерти.
   - Отлично.  Вероятно,  вы слышали, а может быть, и видели, особого рода
клавесин,  где он расположил цвета сообразно с лестницей тонов,  намереваясь
исполнять для наших глаз сонату,  аллегро, престо, адажио, кантабиле - столь
же  приятные  для  зрения,  как  и  мастерски  выполненные  произведения для
слуха{453}.
   - Я  сделала лучше:  однажды я предложила ему перевести звуковой менуэт
на цветовой, и он справился с этим превосходно.
   - И это вас очень позабавило?
   - Очень, потому что я тогда была ребенком.
   - Ну вот,  мои путешественники нашли такой же инструмент у  островитян,
но исполняющий свое прямое назначение.
   - Должно быть, служить туалету?
   - Верно. Но каким образом?
   - Каким?   Вот   каким.   Взяв  какой-нибудь  предмет  нашего  туалета,
достаточно тронуть известное количество клавиш,  чтобы  найти  гармонию этой
вещи и определить соответствующие цвета других предметов туалета.
   - Вы невозможны! Вас нечему учить, вы все угадываете.
   - Я  даже  думаю,  что  есть  в  этой музыке диссонансы,  которых можно
избегнуть, предвидя заранее.
   - Вот именно.
   - Поэтому я и думаю,  что для горничной нужно столько же таланта, опыта
и глубины познаний, сколько и для капельмейстера.
   - А вы знаете, что из этого следует?
   - Нет.
   - Что  мне  остается  закрыть  дневник  и  приняться  за  щербет.  Ваша
мудрость, султанша, приводит меня в дурное настроение.
   - Другими словами, вы хотели бы, чтобы я была поглупее?
   - Почему же нет? Это сблизило бы нас, и мы приятнее проводили бы время.
Нужно быть охваченным неистовой страстью, чтобы терпеть унижения, которым не
видно конца. Я охладею к вам, берегитесь!
   - Государь, соблаговолите взять дневник и продолжать чтение.
   - Очень охотно. Сейчас будет говорить мой путешественник.
   "Однажды,  выйдя из-за стола, мой хозяин бросился на софу, на которой и
не  замедлил  погрузиться в  сон,  а  я  направился вместе  с  дамами  в  их
апартаменты. Пройдя ряд комнат, мы вошли в большой, хорошо освещенный покой,
посередине которого стоял клавесин.  Хозяйка дома  села  перед ним,  провела
пальцами по клавишам, заглянула в ящик и сказала с довольным видом:
   - Я думаю, что он хорошо настроен.
   Я же сказал себе:
   - Кажется, она бредит, так как я не слыхал ни звука.
   - Сударыня играет и, без сомнения, аккомпанирует себе?
   - Нет.
   - Что же это за инструмент?
   - Сейчас увидите.
   И, обернувшись к старшей дочери, она сказала:
   - Позвоните, чтобы пришли прислужницы.
   Их пришло три, и она обратилась к ним приблизительно с такой речью:
   - Милые мои,  я очень недовольна вами.  Уже полгода, как я и мои дочери
не одеваемся со вкусом.  В то же время вы тратите огромные деньги.  Я наняла
вам лучших учителей,  но, кажется, вы не знаете основных принципов гармонии.
Я хочу,  чтобы сегодня мой головной убор был зеленый с золотом.  Найдите все
остальное.
   Младшая  из  прислужниц  нажала  клавиши  одной  рукой,  и  перед  нами
появились  белый,  желтый,  малиновый  и  зеленый  лучи;  нажала  другой,  и
появились голубой и фиолетовый.
   - Это не то,  что нужно,  - нетерпеливо сказала хозяйка, - смягчите эти
оттенки.
   Прислужница тронула  клавиши  снова  и  вызвала белый,  лимонно-желтый,
ярко-синий, пунцовый, цвет розы, цвет зари и черный.
   - Еще хуже,  -  сказала госпожа.  -  Вы  выводите меня из  терпения,  -
возьмите тоном выше.
   Прислужница повиновалась.  В результате появились -  белый,  оранжевый,
бледно-голубой, телесный, бледно-желтый и серый.
   Хозяйка вскричала:
   - Это невыносимо!
   - Если сударыне угодно выслушать меня,  -  сказала одна из  двух других
прислужниц, - то с этими пышными фижмами и с маленькими туфельками...
   - Да, пожалуй, это может сойти.
   После этого хозяйка удалилась в  свой  кабинет,  чтобы одеться согласно
такому подбору красок.
   Между тем старшая из дочерей попросила третью прислужницу дать тона для
причудливого наряда, прибавив:
   - Я приглашена на бал и хочу быть легкой,  оригинальной и блестящей.  Я
устала от ярких цветов.
   - Ничего нет легче, - сказала служанка.
   Вызвав жемчужно-серый луч  своеобразного среднего оттенка между светлым
и темным, она прибавила:
   - Вы  увидите,  мадемуазель,  как  это  будет хорошо с  вашей китайской
прической, с накидкой из павлиньих перьев, с бледно-зеленой юбочкой, вышитой
золотом,  с чулками цвета корицы и черными,  как агат,  башмачками. Особенно
при темно-коричневом головном уборе с рубиновой эгреткой.
   - Ты дорого стоишь,  милая!  - сказала молодая девушка. - Тебе остается
только самой выполнить твои замыслы.
   Когда пришла очередь младшей, третья из прислужниц сказала ей:
   - Ваша старшая сестра пойдет на бал. А вы пойдете в храм?
   - Да,  непременно. Вот почему я хочу, чтобы ты придумала мне что-нибудь
особенно кокетливое.
   - Хорошо, - отвечала служанка, - наденьте ваше газовое платье огненного
цвета,  и я поищу к нему аккомпанемент.  Это не то...  вот оно... вот... вот
это...  да,  это...  вы будете очаровательны. Смотрите, мадемуазель: желтый,
зеленый,  черный,  огненный,  голубой,  белый  и  синий.  Это  будет чудесно
гармонировать с  вашими серьгами из  богемского топаза,  с  румянами,  двумя
"злодейками", тремя "полумесяцами" и семью мушками.
   Они вышли, сделав мне глубокий реверанс. Оставшись один, я сказал себе:
   - Они  такие же  сумасбродки здесь,  как  и  у  нас,  но  этот клавесин
все-таки избавляет людей от лишних хлопот".
   Мирзоза, прервав чтение, обратилась к султану:
   - Ваш  путешественник должен был привезти нам,  по  крайней мере,  ноты
какой-нибудь ариетты для наряда с шифрованным басом.

   Султан

   Он это и сделал.

   Мирзоза

   Кто же нам сыграет ее?

   Султан

   Кто-нибудь из учеников черного брамина.  Тот,  в чьих руках остался его
цветовой клавесин. Но, может быть, вам надоело слушать?

   Мирзоза

   Много там еще осталось?

   Султан

   Нет. Всего несколько страничек, и вы будете свободны.

   Мирзоза

   Прочтите их.

   Султан

   "При этих моих словах, - говорится в этом дневнике, - дверь кабинета, в
который удалилась мать, приоткрылась, и передо мной предстала фигура в таком
странном наряде, что я не узнал ее. Прическа в форме пирамиды и светло-серые
туфли на  высоченных каблуках увеличили ее рост фута на полтора.  На ней был
белый  палантин,   оранжевая  накидка,  бледно-голубое  платье  из  гладкого
бархата,  телесного цвета юбка,  бледно-желтые чулки и  туфельки с  беличьей
опушкой.   Но  что  меня  особенно  поразило,   это  пятиугольные  фижмы,  с
выдающимися и  вдающимися углами.  Можно  было  подумать,  что  это  ходячая
крепость с пятью бастионами. Вслед за нею появилась одна из дочерей.
   - Боже милосердный, - вскричала мать, - кто вас так нарядил? Уйдите, вы
меня приводите в  ужас!  Если бы  не  нужно было так скоро ехать на  бал,  я
заставила бы вас переодеться.  Я надеюсь,  что вы, по крайней мере, будете в
маске.
   Потом, оглядев младшую дочь с головы до ног, она прибавила:
   - Вот это вполне благопристойно.
   В  это  время появился в  дверях ее  муж,  который успел уже нарядиться
после полуночного ужина:  он  был в  шляпе цвета увядших листьев,  в  пышном
парике  с  буклями,  в  костюме  плотного сукна,  с  длинными прямоугольными
позументами,  в полтора фута каждый, с четырьмя карманами и пятью пуговицами
спереди,   но   без   складок  и   фалд,   в   коротких  штанах   и   чулках
светло-коричневого цвета и  в  зеленых сафьяновых туфлях,  -  все это вместе
составляло шутовской наряд".
   Тут Мангогул остановился и сказал сидевшей рядом Мирзозе:
   - Эти островитяне вам кажутся очень смешными...
   Мирзоза перебила его:
   - Можете не кончать.  На этот раз,  султан, вы правы. Но я прошу вас не
делать отсюда выводов.  Если вы  захотите стать благоразумным,  все пропало.
Без сомнения,  мы  показались бы  такими же странными островитянам,  как они
нам.  А  в  области моды  безумцы издают  законы для  умных,  куртизанки для
честных  женщин,  и  ничего  лучшего не  придумаешь,  как  следовать им.  Мы
смеемся,  глядя на портреты наших предков,  не думая о том, что наши потомки
будут смеяться, глядя на наши портреты.

   Мангогул

   Итак, хоть раз в жизни я обнаружил здравый смысл.

   Мирзоза

   Я прощаю вам. Но довольно об этом.

   Мангогул

   Однако,  несмотря на  всю  проницательность,  вам  не  догадаться,  что
гармония, мелодия и цветовой клавесин...

   Мирзоза

   Постойте,  я  продолжаю...  -  Все  это вызвало раскол между мужчинами,
женщинами и вообще между всеми гражданами. Школа пошла войной на школу, один
научный  авторитет  на  другой:   разгорелись  диспуты,   начались  взаимные
оскорбления, вспыхнула ненависть.
   - Прекрасно, но это еще не все.
   - Потому что я не все сказала.
   - Кончайте.
   - Подобно тому,  как  недавно у  нас в  Банзе в  споре о  звуках глухие
оказались  самыми  непримиримыми  спорщиками,  в  стране,  описанной  вашими
путешественниками, именно слепые громче всех и больше всех кричали о цветах.
   Тут раздосадованный султан взял дневники путешественников и разорвал их
на куски.
   - Ах, что вы сделали!
   - Я уничтожил бесполезные труды.
   - Может быть, бесполезные для меня, но не для вас.
   - Мне безразлично все, что не содействует вашему счастью.
   - Значит, я вам действительно дорога?
   - Вот вопрос,  который может раз навсегда отвадить от женщин.  Нет, они
ничего не чувствуют, они думают, что все должны им служить. Что бы ни делали
для них,  им все мало. Минута раздражения - и год служения пошел насмарку. Я
ухожу.
   - Нет, вы останьтесь. Подите сюда и поцелуйте меня.
   Султан поцеловал ее и сказал:
   - Не правда ли, мы только марионетки?
   - Иной раз, да.


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ДВЕ ЛИЦЕМЕРКИ

   Султан  оставил сокровища в  покое  на  несколько дней.  Он  был  занят
важными делами,  и таким образом действие его перстня было приостановлено. В
это самое время две женщины в Банзе заставили смеяться весь город.
   Это  были  завзятые лицемерки.  Они  вели  свои  интриги  с  величайшей
осмотрительностью,  и  репутация их была так безупречна,  что их щадило даже
злословие им подобных.  В мечетях только и говорили,  что об их добродетели.
Матери ставили их в пример дочерям,  мужья -  женам.  Обе они придерживались
того руководящего принципа,  что скандал -  величайший из  грехов.  Общность
убеждений,  а  главное  трудность  втирать  очки  проницательному и  хитрому
ближнему,   -  превозмогли  разницу  их  характеров,  -  они  были  близкими
подругами.
   Зелида принимала у  себя брамина Софии,  а  сама у  Софии совещалась со
своим духовным отцом.  Разбираясь друг в друге, каждая, конечно, не могла не
знать  всего,  что  касалось  сокровища другой.  Но  сокровища их  были  так
прихотливы и  нескромны,  что обе они находились в непрестанной тревоге.  Им
казалось,  что их вот-вот разоблачат,  и они потеряют репутацию добродетели,
ради которой притворялись и  хитрили целых пятнадцать лет и  которая им была
теперь в тягость.
   В иные моменты они,  - по крайней мере, Зелида, - казалось, были готовы
пожертвовать жизнью,  чтобы о них так же злословили,  как и о большинстве их
знакомых.
   - Что  скажет свет?  Как поступит мой муж?..  Как!  Эта женщина,  такая
сдержанная,  такая скромная, такая добродетельная, - эта Зелида... Она такая
же,  как и все...  Ах,  эта мысль приводит меня в отчаяние! Да, я хотела бы,
чтобы у меня вовсе не было сокровища, никогда его не было!
   Она   сидела  со   своей  подругой,   которую  тоже  занимали  подобные
размышления,  но  не  так беспокоили.  Последние слова Зелиды вызвали у  нее
улыбку.
   - Хохочите,  сударыня,  не  стесняйтесь.  Хохочите вовсю,  -  сказала с
досадой Зелида. - Право, есть от чего.
   - Я знаю не хуже вас,  - хладнокровно ответила София, - какая опасность
нам угрожает.  Но как ее избегнуть?  Ведь вы же согласитесь, что нет шансов,
чтобы ваше пожелание осуществилось.
   - Так придумайте какое-нибудь средство, - заметила Зелида.
   - О,  -  продолжала София,  -  я  устала ломать голову,  ничего не могу
придумать...  Заживо похоронить себя в провинциальной глуши, - это, конечно,
выход;  но покинуть все городские развлечения, отказаться от жизни, - нет, я
этого не сделаю. Я чувствую, что мое сокровище никогда с этим не примирится.
   - Но как же быть?..
   - Как быть?  Предаться на волю провидения и смеяться, по моему примеру,
над тем, что будут о нас говорить. Я все испробовала, чтобы примирить доброе
имя и удовольствия.  Но раз выходит, что надо отказаться от доброго имени, -
сохраним, по крайней мере, удовольствия. Мы были единственными в своем роде.
Ну,  что же,  моя дорогая, теперь мы будем такие же, как сотни тысяч других.
Неужели это вам кажется таким ужасным?
   - Ну,  конечно,  -  отвечала Зелида,  - мне кажется ужасным походить на
тех,  которых мы  презирали с  высоты своего величия.  Чтобы  избежать такой
пытки, я, кажется, убежала бы