ее изучение. - Да, если я сверну направо... а потом сразу налево...
     Машина двинулась и начала поворачивать в узкую улочку.
     - Осторожнее! - крикнула Макри, которая, как человек, работающий с видеокамерой, обладала более острым зрением.
     У Глика, по счастью, была хорошая реакция. Он ударил по тормозам и остановился перед самым перекрестком как раз в тот момент, когда там практически из ниоткуда возникли четыре "альфа-ромео". Мелькнувшие словно молнии машины резко свернули, так что взвизгнули тормоза, и мгновенно скрылись за углом идущей влево улицы. Они промчались тем же путем, который наметил для себя Глик.
     - Маньяки! - заорала им вслед Макри.
     - Ты видела? - спросил потрясенный Глик.
     - Еще бы! Они нас чуть не убили!
     - Нет. Я имею в виду машины, - сказал репортер, и по его голосу было слышно, что он страшно разволновался. - Все машины были совершенно одинаковыми.
     - Ну и что? Это означает лишь, что маньяки, чуть нас не прикончившие, начисто лишены воображения.
     - Во всех машинах было полно людей.
     - Что из того?
     - Четыре одинаковые машины, в каждой из которых четыре пассажира?
     - Неужели ты ничего не слышал об автомобильных пулах?
     - Где, в Италии? - Глик внимательно осмотрел перекресток и добавил: - Они здесь понятия не имеют даже о неэтилированном бензине, а ты толкуешь о совместном пользовании машинами.
     С этими словами он резко нажал на педаль газа, и машина рванулась в том же направлении, куда помчалась четверка "альфа-ромео".
     - Что, черт возьми, ты делаешь?! - воскликнула Макри, которую отбросило на спинку сиденья.
     Глик на максимально возможной скорости проскочил квартал и свернул на улицу, за углом которой скрылись странные машины.
     - Что-то подсказывает мне, что мы с тобой не единственные, кто в данный момент торопится к этой церкви.

Глава 67

     Спуск проходил мучительно медленно.
     Лэнгдон осторожно, ступенька за ступенькой сползал по скрипящей деревянной лестнице в подземелье под капеллой Киджи. "И с какой стати я полез в эту дьявольскую дыру?" - думал он, не видя ничего, кроме каменной стены перед глазами. Уже в который раз за день ему пришлось оказаться в замкнутом пространстве и испытать очередной приступ клаустрофобии. Лестница при каждом движении жалобно стонала, а отвратительный запах и высокая влажность вызывали удушье. "Куда подевался этот Оливетти?" - думал американец.
     Поднимая голову, он еще мог видеть силуэт светившей путь паяльной лампой Виттории. Голубоватое свечение по мере его погружения в склеп становилось все слабее и слабее. Вонь же, напротив, только усиливалась.
     Это произошло на двенадцатой ступеньке. Его нога попала на влажное от плесени место и соскользнула с рахитичной планки. По счастью, он избежал падения на дно, поскольку, упав на лестницу грудью, сумел схватиться за древнее сооружение обеими руками. Проклиная все на свете, ученый нащупал ногой очередную предательскую перекладину и продолжил спуск. Предплечья, которыми он обнимал лестницу, болели. Синяков, видимо, избежать не удастся, подумал он.
     Через три ступени он чуть было снова не сорвался. Но на сей раз причиной этого была не дефектная перекладина, а приступ самого банального ужаса. Двигаясь мимо углубления в стене, он вдруг оказался лицом к лицу с черепом. Лэнгдон посмотрел внимательнее и увидел, что на него пялится целое сборище мертвых голов. Несколько придя в себя, он сообразил, что на этом уровне в стене вырублены погребальные ниши, каждая из которых была заполнена скелетом. В синеватом мерцающем свете пустые глазницы и разложившиеся грудные клетки являли собой ужасающее зрелище.
     Скелеты в свете факелов, криво усмехнулся он, припомнив, что всего лишь месяц назад пережил такой же вечер. Вечер костей и огня. Это был благотворительный ужин нью-йоркского Музея археологии - лосось flambe при свечах в тени скелета бронтозавра. Он попал туда по приглашению Ребекки Штросс - бывшей модели, а ныне ведущего эксперта по проблемам культуры журнала "Тайм". Ребекка являла собой торнадо из черного бархата, сигаретного дыма и больших силиконовых грудей. После ужина она звонила ему дважды, но Лэнгдон на звонки не ответил. Совсем не по-джентльменски, ухмыльнулся он, и в голову ему пришла нелепая мысль: интересно, сколько минут смогла бы продержаться Ребекка Штросс в подобной вони?
     Лэнгдон почувствовал огромное облегчение, когда вместо ступени под его ногой оказалась мягкая, как губка, и вдобавок влажная почва дна склепа. Убедив себя в том, что стены в ближайшее время не рухнут, он повернулся лицом к центру каменной камеры. Снова дыша сквозь рукав, Лэнгдон посмотрел на тело. В полумраке подземелья оно было едва заметно. Светлый силуэт человека, обращенный лицом в противоположную сторону. Силуэт неподвижный и молчаливый.
     Лэнгдон вглядывался в темноту склепа и пытался понять, что же он видит. Человек располагался спиной к американцу, и лица его не было видно. Но тело его совершенно определенно находилось в вертикальном положении.
     - Хэлло... - прогудел Лэнгдон сквозь ткань рукава.
     Ответа не последовало. Лэнгдон двинулся по направлению к бледной фигуре. Стоящий в темноте человек показался ему поразительно низкорослым...
     - Что случилось? - донесся до него сверху голос Виттории.
     Лэнгдон не ответил. Теперь он увидел все и все понял. Его охватило чувство глубокого отвращения, ему показалось, что стены угрожающе сдвинулись, а склеп резко уменьшился в размерах. Над почвой возвышалось похожее на какого-то демона подземелья обнаженное старческое тело... или, вернее, половина тела. Старец был до пояса зарыт в землю. Он держался вертикально только потому, что вся нижняя часть тела находилась под землей. Руки трупа были стянуты за спиной красным кардинальским поясом. Сутулая спина чем-то напоминала боксерскую грушу, а голова покойного была откинута назад. Глаза трупа были открыты, и казалось, что он смотрит в небеса, умоляя Бога о помощи.
     - Он мертв? - крикнула сверху Виттория.
     "Надеюсь, - подумал Лэнгдон, - ради его же блага". Подойдя к трупу вплотную, американец заглянул в мертвое лицо. Глаза покойного налились кровью и вылезли из орбит. Лэнгдон наклонился еще ниже, пытаясь уловить дыхание, но тут же отпрянул.
     - Боже мой!
     - Что случилось?
     Лэнгдон почти утратил дар речи.
     - Он мертв, - ответил ученый, немного придя в себя. - Просто я понял причину смерти.
     То, что он увидел, его потрясло. Открытый рот покойника был забит землей.
     - Кто-то затолкал землю в его дыхательные пути, - продолжил Лэнгдон. - Кардинал умер от удушья.
     - Землю? - переспросила Виттория. - Одну из четырех стихий?
     У Лэнгдона перехватило дыхание. Земля. Как он мог об этом забыть? Клейма. Земля. Воздух. Огонь. Вода. Убийца пообещал клеймить каждую из своих жертв одним из древних элементов науки. Первым элементом была земля. Задыхаясь от невыносимого смрада, Лэнгдон обошел тело. Специалист по символике боролся в его душе с его же представлениями о пределах художественных возможностей. Каким образом можно создать амбиграмму из слова "земля", учитывая, что все клейма сделаны на английском языке? Но уже через секунду перед его взором предстала эта таинственная амбиграмма. Он сразу вспомнил все старинные легенды о братстве "Иллюминати". На груди мертвого кардинала виднелся ожог. Плоть на этом месте почернела и запеклась. La lingua pura...
     Лэнгдон смотрел на клеймо, и ему казалось, что стены склепа начали медленно вращаться.



     - Земля, - прошептал он, наклоняя голову, чтобы прочитать символ с другой стороны.
     Лэнгдон содрогнулся от ужаса, до конца осознав, что здесь произошло.
     Остаются еще трое, подумал он.

Глава 68

     В Сикстинской капелле горели свечи. Несмотря на это мягкое, навевающее покой освещение, нервы кардинала Мортати были напряжены до предела. Конклав был официально объявлен открытым, и его начало ознаменовалось весьма зловещими событиями. Полчаса назад, в точно установленное время, в капеллу вошел камерарий Карло Вентреска. Подойдя к главному алтарю, он произнес вступительную молитву. После этого он развел руки в стороны и обратился к собравшимся с кратким словом. Столь прямого, искреннего выступления с алтаря Сикстинской капеллы кардиналу Мортати слышать еще не доводилось.
     - Как вам всем известно, - сказал камерарий, - четверо наших preferiti в данный момент на конклаве отсутствуют. От имени его покойного святейшества я прошу вас действовать так, как вы призваны действовать... С верой в сердце и стремлением к достижению желанной цели. И пусть в вашем выборе вами руководит только Бог.
     С этими словами он повернулся, чтобы удалиться.
     - Но, - не выдержал один из кардиналов, - где же они?
     - Этого я сказать вам, увы, не могу, - выдержав паузу, ответил камерарий.
     - Когда вернутся?
     - И на этот вопрос мне нечего ответить.
     - Но с ними все в порядке?
     - И об этом я тоже лучше промолчу.
     - Но они вернутся?
     За этим вопросом последовала длительная пауза.
     - Не теряйте веры, - наконец произнес камерарий и вышел из капеллы.

***

     Двери Сикстинской капеллы, как того требовал обычай, были замкнуты с внешней стороны двумя тяжелыми цепями. У дверей расположились четыре швейцарских гвардейца. Мортати знал, что двери до момента избрания папы откроются лишь в том случае, если вдруг серьезно заболеет один из находящихся в капелле кардиналов или вернутся preferiti. Он молил Бога, чтобы случилось последнее, но внутренний голос почему-то подсказывал ему, что это вряд ли произойдет.
     "Будем действовать, как мы призваны действовать", - решил Мортати, повторив про себя слова камерария. После этого он предложил кардиналам приступить к голосованию. Иного выбора у него все равно не было.
     На все ритуалы, предшествующие первому туру голосования, ушло около получаса. Затем Мортати встал у главного алтаря и принялся терпеливо ждать, когда все кардиналы, один за другим, завершат весьма специфическую процедуру подачи голосов.
     И вот настал момент, когда последний кардинал опустился перед ним на колени и, следуя примеру своих коллег, произнес сакраментальную фразу:
     - Я призываю в свидетели Христа нашего Спасителя, и пусть Он явится судьей чистоты моих помыслов. Пусть Он увидит, что перед лицом Господа нашего я отдаю свой голос тому, кого считаю наиболее достойным.
     Затем кардинал встал с колен и поднял над головой свой бюллетень так, чтобы каждый мог его видеть. После этого он положил листок на блюдо, прикрывающее большой стоящий на алтаре потир . Совершив это, кардинал поднял блюдо и стряхнул бюллетень в сосуд. Блюдо использовалось для того, чтобы ни у кого не возникло искушения опустить в потир несколько бюллетеней.
     После того как листок скрылся в сосуде, кардинал поставил блюдо на место, поклонился кресту и возвратился к своему креслу.
     Теперь к работе мог приступать Мортати.
     Оставив блюдо на потире, старец потряс сосуд, дабы перемешать все бюллетени. Затем он снял блюдо и начал в случайном порядке извлекать заполненные листки. Разворачивая бюллетени - каждый из них был размером в два дюйма, - Мортати громко зачитывал то, что в них было написано.
     - Eligo in summum pontificen... - торжественно произносил он напечатанные во всех бюллетенях слова, означавшие: "Избираю в качестве Верховного понтифика..." - и затем зачитывал вписанное под ними имя. Назвав имя претендента, Мортати брал иглу с ниткой, протыкал бюллетень на слове "Eligo" и осторожно нанизывал его на нить. Лишь после этого он делал запись в журнале.
     Затем вся процедура повторялась с самого начала. Он брал бюллетень из потира, громко его зачитывал, нанизывал на нить и делал запись. Мортати почти сразу понял, что в первом туре избрания не произойдет. У кардиналов не было никаких признаков консенсуса. В семи первых бюллетенях было семь разных имен. Для сохранения тайны голосования имена, согласно традиции, вписывались печатными буквами или размашистым неузнаваемым почерком. В данном случае тайна голосования могла вызвать лишь усмешку, поскольку каждый кардинал, опять же по традиции, подал голос за самого себя, что, как было известно Мортати, не имело отношения к честолюбивым амбициям кардиналов. Это был своего рода оборонительный маневр, целью которого было протянуть время, чтобы никто не добился выигрыша в первом туре. Тем более что в данном случае каждый из кардиналов в глубине души надеялся на возвращение preferiti...
     Итак, конклаву предстоял следующий тур голосования.

***

     Когда был зачитан последний бюллетень, Мортати провозгласил:
     - Выбор не состоялся.
     После этого он связал концы нити и уложил бюллетени кольцом в серебряное блюдо. Добавив необходимые химикаты, он отнес блюдо к находящемуся за его спиной небольшому дымоходу. Поставив его под вытяжку, он зажег бюллетени. Бумага горела обычным пламенем, однако химикаты окрашивали дым в черный цвет. Эти черные клубы, проследовав по изгибам дымохода, появлялись для всеобщего обозрения над крышей капеллы. Кардинал Мортати послал миру свое первое сообщение.
     Первый тур голосования прошел. Выбор не был сделан.

Глава 69

     Задыхаясь от миазмов, Лэнгдон взбирался по ступеням к свету над колодцем. Над его головой звучали голоса множества людей, но значения слов он понять не мог. Перед его мысленным взором снова и снова возникал образ заклейменного кардинала.
     Земля... Земля...
     По мере того как Лэнгдон продвигался наверх, в его глазах темнело все сильнее, и он опасался что вот-вот потеряет сознание. Когда ему осталось преодолеть всего лишь две ступени, он потерял равновесие. Американец рванулся вверх, пытаясь ухватиться за край колодца. Но расстояние оказалось слишком большим. Попытки зацепиться за лестницу тоже ни к чему не привели, и он почувствовал, что заваливается на спину, начиная падение в темную глубину. В тот же миг он ощутил острую боль под мышками и взмыл в воздух, беспомощно болтая ногами в пустоте над пропастью.
     Крепкие руки двух швейцарских гвардейцев схватили его и потянули вверх. Спустя мгновение из "дьявольской дыры" показалась его голова. Лэнгдон задыхался, хватая воздух широко открытым ртом. Гвардейцы оттащили его подальше от ямы и положили спиной на холодный мраморный пол.
     Некоторое время Лэнгдон не мог понять, где находится. Над его головой сверкали звезды... двигались по своим орбитам планеты. Над ним мелькали какие-то неясные фигуры и раздавались крики. Американец попытался сесть. Оказалось, что он лежит у подножия каменной пирамиды. Когда под звездным сводом прозвучал знакомый сердитый голос, Лэнгдон сообразил, где он.
     - Какого дьявола вы не смогли определить это с первого раза?! - произнес голос, обращаясь к Виттории.
     Девушка попыталась что-то объяснить разъяренному коммандеру. Оливетти оборвал ее на половине фразы и принялся раздавать приказания своим людям:
     - Достаньте тело! Обыщите все здание!
     Лэнгдон попытался принять сидячее положение. Капелла Киджи кишела швейцарскими гвардейцами. Прикрывающий вход в часовню пластиковый занавес был сорван, и легкие Лэнгдона наполнил свежий воздух. К нему медленно возвращалось сознание. Виттория подошла к американцу и присела рядом с ним на корточки.
     - С вами все в порядке? - спросила она, нежно взяла его за руку и нащупала пульс. Лэнгдону показалось, что девушка похожа на ангела.
     - Все хорошо, - ответил ученый, наконец сумев сесть. - А Оливетги, похоже, вне себя.
     - У него есть на это полное право. Мы провалили дело.
     - Вы хотите сказать, я провалил дело.
     - У вас есть возможность реабилитироваться. В следующий раз попадите в точку.
     В следующий раз? Это было жестокое в своей точности замечание. Следующего раза не будет. Они использовали свой единственный патрон!
     Виттория бросила взгляд на часы Лэнгдона и сказала:
     - Микки говорит, что в нашем распоряжении еще сорок минут. Соберитесь с мыслями и помогите мне найти следующий указатель.
     - Я же сказал вам, Виттория... скульптуры уничтожены. Путь просвещения... - Фраза так и осталась незаконченной.
     Виттория смотрела на него с легкой улыбкой.
     Неожиданно для себя Лэнгдон попытался подняться на ноги. Когда это ему удалось, он обвел еще слегка затуманенным взглядом окружающие его произведения искусства. Пирамиды, звезды, планеты, эллипсы. И все вдруг встало на свое место. Ведь это же и есть первый алтарь науки! Пантеон к Пути просвещения не имеет никакого отношения! Ему стало ясно, что скромная часовня отвечала целям иллюминатов гораздо лучше, чем находящийся в центре всеобщего внимания Пантеон. Капелла Киджи была всего лишь незаметной нишей в стене - данью уважения знаменитому покровителю науки. В силу последнего обстоятельства все находящиеся в ней символы не привлекали внимания. Идеальное прикрытие!
     Лэнгдон оперся спиной о стену и посмотрел на огромную пирамиду. Виттория была абсолютно права. Если эта часовня являлась первым алтарем науки, в ней все еще могли находиться служившие начальным указателем скульптуры. Лэнгдон вдруг ощутил, как в нем загорелась искра надежды. Если указатель находился здесь, то они могли добраться до следующего алтаря и схватить убийцу. Одним словом, у них еще оставались шансы на успех.
     - Мне удалось узнать, кто был этим самым неизвестным скульптором братства "Иллюминати", - сказала, подходя к нему Виттория.
     - Удалось что? - изумленно поднял голову Лэнгдон.
     - Теперь нам остается установить, какая из находящихся здесь скульптур выступает в качестве...
     - Постойте! Вы хотите сказать, что знаете, кто был скульптором у иллюминатов? - Он сам потратил годы на то, чтобы узнать имя этого человека.
     - Это был Бернини, - улыбнулась она и, выдержав паузу, добавила: - Да, да. Тот самый Бернини.
     Лэнгдон сразу же понял, что девушка ошибается. Лоренцо Бернини был вторым по известности скульптором всех времен, и его слава уступала лишь славе самого Микеланджело. В семнадцатом веке Бернини изваял скульптур больше, чем любой другой мастер того времени. Человек же, которого они искали, был предположительно неизвестным, по существу - никем.
     - Судя по вашему виду, мое открытие вас не взволновало, - сказала Виттория.
     - Бернини в этой роли выступать не мог.
     - Но почему? Он был современником Галилея и к тому же блестящим скульптором.
     - Бернини пользовался большой славой и был ревностным католиком.
     - Да, - согласилась Виттория. - Так же, как и сам Галилей.
     - Нет, - возразил Лэнгдон. - Вовсе не так, как Галилей. Ученый всегда оставался занозой в заднице Ватикана. Что же касается Бернини, то он был любимцем духовенства - своего рода гордостью Святого престола. Он был главным авторитетом Ватикана по части искусства. Более того, Лоренцо Бернини практически всю свою жизнь провел за стенами папской обители.
     - Прекрасное прикрытие. "Крот" иллюминатов в стане врага.
     - Виттория, - чувствуя свое бессилие, устало произнес Лэнгдон, - иллюминаты называли своего скульптора il maestro ignoto - то есть неизвестным мастером.
     - Да. Неизвестным им. Вспомните о масонах. Ведь в их среде только самые верхние эшелоны посвящены во все тайны. Галилей мог скрывать подлинную роль Бернини от большинства членов братства... ради безопасности самого скульптора. Поэтому Ватикан так и не сумел ничего узнать.
     Слова девушки Лэнгдона не убедили, но как ученый он был вынужден признать, что в них есть определенная логика. Братство "Иллюминати" славилось умением хранить тайны, и все секреты были известны лишь очень узкому кругу его членов. Ограничение доступа к информации служило краеугольным камнем их системы безопасности... лишь немногие высокопоставленные иллюминаты знали все от начала и до конца.
     - И членство Бернини в братстве "Иллюминати" объясняет тот факт, что он создал эти пирамиды, - улыбнулась Виттория.
     Лэнгдон посмотрел на пару громадных пирамид и покачал головой:
     - Бернини был религиозным с