! Припомни форму домашней базы на бейсбольном поле! Сколько углов у Пентагона?! Не помнишь? Так я тебе подскажу. У Пентагона пять углов! Пента! Пента!! Пента!!! Боже мой...
     Пять двустиший, думал Лэнгдон. Каждое из двустиший, по определению, имеет два слога. Как он за всю свою многолетнюю карьеру ученого не мог догадаться, что пятистопный ямб скрывает в себе священное число иллюминатов? Пять и два!
     "Ты выдаешь желаемое за действительное, - убеждал себя Лэнгдон. - Пытаешься совместить несовместимое. Это всего лишь совпадение". Однако в мозгу продолжали крутиться слова: пять... пентаграмма... два... двойственная природа вещей.
     Но уже через миг ему на ум пришло еще одно соображение. Он вспомнил, что ямб в силу его простоты часто именуют "чистым стихом" или "чистым размером". Неужели это и есть та lingua pura, которую они безуспешно ищут? Может быть, это и есть тот чистый язык, о котором говорили иллюминаты? Уже сияет свет; сомненья позабудь...
     - Ого... - услышал он за своей спиной.
     Лэнгдон обернулся и увидел, что Виттория вертит в руках листок, пытаясь рассмотреть его с разных сторон.
     У него снова похолодело сердце. Неужели еще что-то?
     - Амбиграммой это быть никак не может, - сказал он.
     - Нет... Это вовсе не амбиграмма, но здесь... - Девушка продолжала крутить листок.
     - Что еще?
     - Это не единственная строка.
     - Неужели есть и другие?
     - По одной на каждом поле. На верхнем, нижнем, правом и левом, - говорила она, поворачивая каждый раз листок на девяносто градусов. - Я их вначале не заметила, поскольку они расположены у самого края.
     Она склонила голову, прочитала последнюю строку и сказала:
     - А вы знаете, это написано не Галилеем.
     - Что?!
     - Здесь стоит подпись: "Джон Мильтон" .
     - Джон Мильтон?!
     Этот знаменитый английский поэт и ученый был современником Галилея, и многие исследователи считали, что он в то время принадлежал к высшему эшелону ордена "Иллюминати". Лэнгдон разделял точку зрения тех, кто считал эту легенду о Мильтоне правдой. Паломничество поэта в Рим в 1638 году с целью "встречи с просвещенными людьми" имело документальное подтверждение. Он встречался с Галилеем, когда тот находился под домашним арестом, и об этой встрече свидетельствует находящаяся сейчас во Флоренции картина позднего Ренессанса. Этот шедевр кисти Аннибала Гатти носит название "Галилей и Мильтон".
     - Ведь Мильтон был знаком с Галилеем, не так ли? - спросила Виттория. - Может быть, он и сочинил этот стих по просьбе ученого?
     Лэнгдон, стиснув зубы, взял документ из рук девушки, положил его на стол и впился взглядом в верхнюю кромку страницы. Затем он повернул его на девяносто градусов и прочитал строку на правом поле. Следующий поворот - и он увидел фразу, расположенную внизу страницы. Еще четверть круга, и Лэнгдон смог разобрать слова на левом поле. Последний поворот на девяносто градусов завершил цикл.
     Всего в тексте было четыре строки. Фраза, которую Виттория прочитала первой, в четверостишии оказалась третьей. Не веря своим глазам, Лэнгдон снова перечитал четыре строки по часовой стрелке. Верхнюю, правую, нижнюю и левую. Сомнений не осталось. Он судорожно вздохнул и произнес:
     - Вы нашли ключ, мисс Ветра.
     - Ну и хорошо. Теперь мы уж точно можем отсюда убраться, - ответила девушка с вымученной улыбкой.
     - Необходимо скопировать четверостишие. Мне нужны карандаш и бумага.
     - Выбросите это из головы, профессор. У нас нет времени на то, чтобы изображать из себя древних писцов. Микки, как вы изволили заметить, продолжает тикать! - С этими словами она взяла из его рук листок и направилась к выходу.
     - Вы не можете выносить документ! Это запре... Но Виттория уже успела выйти из хранилища.

Глава 55

     Лэнгдон и Виттория выбежали из здания секретных архивов. Свежий воздух подействовал на Лэнгдона как сильное лекарство. Его мышцы обрели упругость, а плавающие перед глазами кроваво-красные пятна исчезли. Однако чувство вины, которую он испытывал, осталось. Только что он выступил в качестве соучастника похищения бесценной реликвии из самого секретного архива в мире. А ведь камерарий сказал: "Я вам доверяю".
     - Поторопимся, - сказала Виттория и затрусила по виа Борджиа в направлении штаба швейцарской гвардии. Драгоценный листок она по-прежнему держала в руке.
     - Если хотя бы капля воды попадет на папирус...
     - Успокойтесь. Как только мы до конца расшифруем текст, мы сразу же вернем на место этот священный лист №5.
     Лэнгдон прибавил шаг и поравнялся с девушкой. Ощущая себя преступником, он тем не менее продолжал восхищаться находкой и предвкушал тот шум, который поднимется после обнародования документа.
     Итак, Мильтон был членом братства "Иллюминати". Он сочинил для Галилея четверостишие, которое было помещено на пятой странице... и которое ускользнуло от внимания Ватикана.
     - Вы уверены, что можете расшифровать смысл стиха? - спросила Виттория, протягивая листок Лэнгдону. - Или от восторга все серые клеточки вашего мозга уже погибли?
     Лэнгдон взял документ и без малейшего колебания положил его во внутренний карман твидового пиджака, где ему не грозили ни яркий свет, ни влажность.
     - Я его уже расшифровал.
     - Что? - спросила Виттория и от изумления даже остановилась.
     Лэнгдон продолжал идти.
     - Но вы же прочитали его только один раз! - продолжала девушка, догнав американца. - А я-то думала, что дешифровка займет у нас много времени.
     Лэнгдон знал, что она права, обычно так и бывает, но ему тем не менее удалось обнаружить segno, прочитав текст всего один раз. Первый алтарь науки предстал перед ним со всей ясностью. Легкость, с которой ему удалось этого достичь, несколько его тревожила. Являясь продуктом пуританского воспитания, он до сих пор частенько слышал голос отца, произносящего старый афоризм, и сегодня популярный в Новой Англии. "Если ты что-то сделал без труда, ты сделал это неправильно", - говаривал отец.
     - Я расшифровал его, - продолжал он, ускоряя шаг, - и теперь знаю, где произойдет первое убийство. Следует как можно скорее предупредить Оливетти.
     - Откуда вам это известно? - спросила Виттория, снова догнав Лэнгдона. - Дайте-ка взглянуть!
     С этими словами она ловко запустила руку в карман американца и извлекла из него листок.
     - Осторожно! - завопил Лэнгдон. - Вы можете...
     Не обращая на него внимания и не замедляя шага, Виттория поднесла листок к глазам и принялась изучать его при пока еще достаточно ярком свете вечернего солнца. Как только она начала читать вслух, Лэнгдон попытался вернуть листок себе, но то, что он услышал, настолько его очаровало, что он не смог этого сделать.
     Ему казалось, что произносимые вслух стихи перенесли его в далекое прошлое... что он стал вдруг современником Галилея, слушающим это только что созданное четверостишие и знающим, что это испытание, своего рода тест... карта и ключ, указывающие путь к четырем алтарям науки... четырем вехам пути по лабиринтам Рима. В устах Виттории это четверостишие звучало словно песня.
     Найди гробницу Санти с дьявольской дырою...
     Таинственных стихий четверка жаждет боя.
     Уже сияет свет; сомненья позабудь,
     И ангелы чрез Рим тебе укажут путь.
     Виттория прочитала четверостишие дважды и замолчала, словно оставляя старинным словам возможность звучать самим по себе.
     "Найди гробницу Санти с дьявольской дырою", - повторил про себя Лэнгдон. Четверостишие не оставляло никаких сомнений. Путь просвещения начинался от могилы Санти. Там и следует начинать искать вехи.
     Найди гробницу Санти с дьявольской дырою...
     Таинственных стихий четверка жаждет боя.
     Итак, четыре таинственные стихии. С этим тоже ясно. Земля, воздух, огонь и вода. Четыре элемента науки, представленные иллюминатами в виде религиозных скульптур и призванные служить вехами на Пути просвещения.
     - Наш путь, похоже, начинается от гробницы Санти, - заметила Виттория.
     - Я же сказал вам, что сообразить это совсем не сложно, - улыбнулся Лэнгдон.
     - Да, но кто такой Санти? - явно волнуясь, спросила Виттория. - И где находится его гробница?
     Лэнгдон сдержал смех. Его всегда удивляло, насколько мало людей знают фамилию одного из величайших художников Ренессанса. Его имя, напротив, было известно всему миру. Человек, чья одаренность проявилась в раннем детстве, который в двадцать три года выполнял заказы папы Юлия II, а в тридцать восемь лет умер, оставив после себя собрание фресок, какого не видел свет. Санти был гигантом в мире искусства и прославился не меньше, чем такие великие люди, как Наполеон, Галилей или... Иисус. В наше время его известность можно сравнить лишь с известностью современных полубогов, имена которых Лэнгдон слышал в общежитии Гарварда. Санти может потягаться славой с такими гигантами, как Стинг, Мадонна или человек, который когда-то именовал себя Принцем, а затем сменил это имя на символ  , который Лэнгдон как специалист по символике назвал "Крестом Святого Антония, пересекающимся с гермафродитским египетским крестом".
     - Санти, - произнес он вслух, - это фамилия Рафаэля - величайшего художника эпохи Возрождения.
     - Рафаэля? - изумленно переспросила Виттория. - Неужели того самого Рафаэля?
     - Единственного и неповторимого, - сказал Лэнгдон, быстро шагая в направлении штаб-квартиры швейцарской гвардии.
     - Следовательно, Путь начинается от его гробницы?
     - В этом скрыт большой смысл, - ответил ученый. - Иллюминаты считали великих художников и скульпторов своими почетными собратьями в деле просвещения, и гробницу Рафаэля они могли избрать в знак признательности.
     Кроме того, Лэнгдону было известно, что Рафаэля, как и многих других великих художников, пишущих на религиозные темы, подозревали в тайном безбожии.
     Виттория осторожно положила листок в карман пиджака своего спутника и спросила:
     - И где же он похоронен?
     - Хотите верьте, хотите нет, - с глубоким вздохом ответил ученый, - но Рафаэль покоится в Пантеоне.
     - В том самом Пантеоне? - с сомнением спросила Виттория.
     - Да. Тот самый Рафаэль в том самом Пантеоне. Лэнгдон был вынужден признать, что он совсем не ожидал того, что начальной вехой на Пути просвещения может оказаться Пантеон. Он предполагал, что первый алтарь науки будет находиться в какой-нибудь скромной, неприметной церкви. Что же касается Пантеона, то это грандиозное сооружение с отверстием в куполе даже в первой половине XVII века было одним из самых людных мест в Риме.
     - Но разве Пантеон - церковь? - спросила Виттория.
     - Это древнейший католический храм Рима.
     - Неужели вы верите в то, что первый кардинал может быть убит в Пантеоне? - с сомнением в голосе спросила Виттория. - Ведь это одна из главнейших достопримечательностей Рима, и там постоянно кишат туристы.
     - Иллюминаты, по их словам, хотят, чтобы весь мир следил за экзекуцией. Убийство кардинала в Пантеоне наверняка привлечет всеобщее внимание.
     - Не могу поверить, что этот парень рассчитывает скрыться, совершив преступление на глазах многочисленной публики. Такое просто невозможно!
     - Похищение четырех кардиналов из Ватикана тоже представлялось делом совершенно немыслимым. Однако это произошло. Четверостишие прямо указывает на Пантеон.
     - А вы уверены, что Рафаэль похоронен в его стенах?
     - Я много раз видел его гробницу.
     Виттория кивнула, хотя, судя по всему, сомнения ее до конца не оставили.
     - Сколько сейчас времени? - спросила она.
     - Семь тридцать, - бросив взгляд на Микки-Мауса, ответил Лэнгдон.
     - Как далеко отсюда до Пантеона?
     - Не более мили. Мы вполне успеваем.
     - А что значит "с дьявольской дырою"?
     - Для ранних христиан, - сказал он, - видимо, не было более дьявольского места, чем это сооружение. Ведь оно получило свое название от более ранней религии, именуемой пантеизмом. Адепты этой веры поклонялись всем богам, и в первую очередь матери Земле.
     Еще будучи студентом, Лэнгдон удивлялся тому, что огромный центральный зал Пантеона был посвящен Гее - богине Земли. Пропорции зала были настолько совершенны, что переход от стек к гигантскому куполу был абсолютно незаметен для глаза.
     - Но почему все же с "дьявольской"? - не унималась Виттория.
     Точного ответа на этот вопрос у Лэнгдона не имелось.
     - "Дьявольской дырою" Мильтон, видимо, называет oculus, - высказал логичное предположение американец, - знаменитое круглое отверстие в центре свода.
     - Но это же церковь, - продолжала Виттория, легко шагая рядом с ним. - Почему они назвали отверстие дьявольским?
     Лэнгдон этого не знал, тем более что выражение "дьявольская дыра" он слышал впервые. Но сейчас он припомнил то, что говорили в VI-VII веках о Пантеоне теологи. Беда Достопочтенный  утверждал, например, что отверстие в куполе пробили демоны, спасаясь бегством из языческого храма в тот момент, когда его освящал папа Бонифаций IV. Теперь эти слова приобрели для Лэнгдона новый смысл.
     - И почему братство "Иллюминати" использовало фамилию "Санти", вместо того чтобы сказать просто: "Рафаэль"? - спросила Виттория, когда они вошли в маленький дворик перед зданием штаба швейцарской гвардии.
     - Вы задаете слишком много вопросов.
     - Папа мне постоянно об этом говорил.
     - Я вижу две возможные причины. Одна из них заключается в том, что в слове "Рафаэль" слишком много слогов, что могло нарушить ямбический строй стиха.
     - Выглядит не очень убедительно, - заметила девушка.
     - И во-вторых, - продолжал Лэнгдон, - слово "Санти" делало четверостишие менее понятным, так как только самые образованные люди знали фамилию Рафаэля.
     И эта версия, похоже, Витторию не удовлетворила.
     - Не сомневаюсь, что при жизни художника его фамилия была хорошо известна, - сказала она.
     - Как ни удивительно, но это вовсе не так. Известность по имени символизировала тогда всеобщее признание. Рафаэль избегал использовать свою фамилию, точно так же, как это делают современные поп-идолы. Мадонна, например, бежит от своей фамилии Чикконе как от чумы.
     - Неужели вы знаете фамилию Мадонны? - изумленно спросила Виттория.
     Лэнгдон уже успел пожалеть о своем примере. Удивительно, какая чепуха лезет в голову, когда живешь среди десяти тысяч подростков.
     Когда Лэнгдон и Виттория подходили к дверям штаба, их остановил грозный окрик:
     - Стоять!
     Обернувшись, они увидели, что на них обращен ствол автомата.
     - Эй! - крикнула Виттория. - Поосторожнее с оружием, оно может...
     - Никаких шортов! - рявкнул часовой, не опуская ствола.
     - Soldato! - прогремел за их спиной голос возникшего на пороге Оливетти. - Немедленно пропустить!
     - Но, синьор, на даме... - начал потрясенный этим приказом швейцарец.
     - В помещение! - проревел коммандер. - Но, синьор, я на посту...
     - Немедленно! Там ты получишь новый приказ. Через две минуты капитан Рошер приступит к инструктированию персонала. Мы организуем новый поиск.
     Так и не пришедший в себя часовой нырнул в здание, а дымящийся от злости Оливетти подошел к Лэнгдону и Виттории.
     - Итак, вы побывали в наших секретных архивах. Я жду информации.
     - У нас хорошие новости, - сказал Лэнгдон.
     - Остается надеяться, что это будут чертовски хорошие новости! - прищурившись, бросил коммандер.

Глава 56

     Четыре ничем не примечательные машины "Альфа-Ромео 155 Ти-Спаркс" мчались по виа деи Коронари с шумом, напоминающим рев двигателей взлетающего реактивного истребителя. В них находились двенадцать переодетых в штатское швейцарских гвардейцев. Все они были вооружены полуавтоматами Пардини и баллончиками с нервно-паралитическим газом. Кроме того, группа имела на вооружении три дальнобойные винтовки с парализующими зарядами, и к тому же в ее состав входили три снайпера, вооруженные оружием с лазерным прицелом.
     Оливетти сидел на пассажирском месте головной машины. Полуобернувшись назад, он смотрел на Лэнгдона и Витторию. Глаза коммандера пылали яростью.
     - Вы уверяли, что представите серьезные доказательства, но вместо них я получил эту чушь!
     В замкнутом пространстве небольшого автомобиля Лэнгдон чувствовал себя страшно неуютно, но тем не менее он нашел силы сказать:
     - Я понимаю вашу...
     - Нет, вы ничего не понимаете, - прервал его Оливетти Голоса он не повысил, но нажим, с которым коммандер произнес эти слова, по меньшей мере утроился. - Мне пришлось забрать из Ватикана дюжину моих лучших людей. И это перед самым открытием конклава. Я сделал это для того, чтобы устроить засаду у Пантеона, полагаясь на слова американца, которого до этого никогда не видел и который якобы расшифровал смысл какого-то нелепого стишка четырехсотлетней давности. Вы понимаете, что из-за вас мне пришлось поручить поиск сосуда с антивеществом не самым компетентным людям?
     Поборов искушение достать из кармана пятую страницу труда Галилея и помахать ею перед носом Оливетти, Лэнгдон сказал:
     - Мне известно лишь, что обнаруженная нами информация указывает на гробницу Рафаэля, а его гробница, насколько мне известно, находится в Пантеоне.
     Сидевший за рулем швейцарец радостно закивал и произнес:
     - Он прав, Комманданте, мы с женой...
     - Ведите машину! - бросил Оливетти и, повернувшись к Лэнгдону, спросил: - Как, по-вашему, убийца может справиться со своей миссией в кишащем людьми месте и при этом уйти незамеченным?
     - Понятия не имею, - ответил американец. - Но братство "Иллюминати", видимо, располагает огромными возможностями. Иллюминатам удалось проникнуть в ЦЕРН и Ватикан. И о том, где может произойти убийство, мы узнали по чистой случайности. Нам страшно повезло. Поэтому Пантеон остается нашей единственной надеждой.
     - Вы опять противоречите себе, - сказал Оливетти. - Единственной надеждой... Как прикажете это понимать? Мне показалось, что вы толковали о каком-то пути, о серии указателей. Если Пантеон действительно окажется тем местом, которое нам нужно, то мы можем продолжить поиск, следуя этим вехам.
     - Я надеялся на это, - ответил Лэнгдон. - И мы могли бы следовать этим указателям... лет сто назад.
     К чувству радости, которое испытывал ученый в связи с обнаружением первого алтаря науки, примешивалась изрядная доля горечи. История часто жестоко издевается над теми, кто начинает шагать по ее следам. Лэнгдон прекрасно об этом знал, но тем не менее надеялся, что все указатели остались на своих местах и что, следуя им, он доберется до тайного убежища иллюминатов. Теперь он понимал, что это, к несчастью, невозможно.
     - В конце девятнадцатого века все статуи по приказу Ватикана были изъяты из Пантеона и уничтожены.
     - Но почему? - спросила потрясенная Виттория.
     - Статуи изображали языческих олимпийских богов. И это, к сожалению, означает, что указатели исчезли... а вместе с ними...
     - Неужели нет никакой надежды найти Путь просвещения, используя другие указатели?
     - Нет, - печально покачал головой Лэнгдон. - Нам предоставляется единственная попытка. И это - Пантеон.
     Оливетти довольно долго молча смотрел на них, затем, резко повернувшись лицом к водителю, бросил:
     - Тормози!
     Водитель, почти не снижая скорости, подкатил к тротуару и ударил по тормозам. Через миг до Лэнгдона долетел визг шин идущих сзади машин. Весь конвой скоростных автомобилей замер у тротуара.
     - Что вы делаете?! - воскликнула Виттория.
     - Я выполняю свою работу, - ответил Оливетти ледяным тоном. - Когда вы сказали мне, мистер Лэнгдон, что внесете ясность в ситуацию по дороге, я решил, что ко времени прибытия на место операции мне удастся понять, почему я и мои люди оказались у Пантеона. Но этого не произошло. Ради того, чтобы прибыть сюда, мне пришлось бросить дела исключительной важности, и теперь, не обнаружив смысла в ваших гипотезах о приносимых в жертву невинных агнцах и рассуждениях о древней поэзии, я решил прекратить операцию. Продолжать ее мне не позволя