. Конклав открывается через сорок минут. Камерарий готовится к этому событию в кабинете папы, и я не намерен беспокоить его проблемами, связанными с безопасностью. Все эти вопросы входят в сферу моей компетенции.
     Виттория приготовилась дать достойный ответ, но в этот момент раздался стук в дверь, и на пороге возник швейцарский гвардеец при всех регалиях.
     - Е l'ora, comandante , - произнес он, постукивая пальцем по циферблату наручных часов.
     Оливетти взглянул на свои часы и кивнул. Затем он посмотрел на Лэнгдона и Витторию с видом судьи, определяющего их судьбу.
     - Следуйте за мной, - сказал он и, выйдя из комнаты наблюдения, направился к крошечному кабинетику со стеклянными стенами в дальнем конце зала.
     - Мой кабинет, - сказал Оливетти, приглашая их войти. Помещение было обставлено более чем скромно. Стол, беспорядочно заваленный бумагами, складные стулья, несколько канцелярских шкафов и прибор для охлаждения воды. Ничего лишнего. - Я вернусь через десять минут, - сказал хозяин кабинета. - А вы пока подумайте о том, как нам быть дальше.
     - Вы не можете просто взять и уйти! - взвилась Виттория. - Ловушка...
     - У меня нет времени на пустые разговоры! - ощетинился Оливетти. - Видимо, мне придется задержать вас до завершения конклава, после чего, как я полагаю, время у меня появится.
     - Синьор, - сказал гвардеец, снова показывая на часы, - Spazzare di Capella .
     Оливетти кивнул и направился к двери.
     - Spazzare di Capella? - переспросила Виттория. - Неужели вы намерены заняться уборкой Сикстинской капеллы?
     Оливетти обернулся и, сверля девушку взглядом, ответил:
     - Мы намерены провести поиск разного рода электронных "жучков", мисс Ветра, дабы нескромные уши не прослушивали ход дебатов. Впрочем, вопросы скромности вам, по-видимому, чужды, - закончил он, взглянув на обнаженные ноги девушки.
     С этими словами коммандер захлопнул дверь с такой силой, что толстое стекло панели задребезжало. Затем одним неуловимым движением он извлек из кармана ключ, вставил его в замочную скважину и повернул. Тяжелая щеколда со стуком встала на место.
     - Idiota! - завопила Виттория. - Ты не имеешь права нас здесь задерживать!
     Через стекло Лэнгдон увидел, как Оливетти что-то сказал одному из гвардейцев. Швейцарец понимающе кивнул. Главнокомандующий армией города-государства Ватикан направился к выходу, а подчиненный, с которым он только что говорил, развернулся и, скрестив руки на груди, стал за стеклом прямо напротив пленников. У его бедра висел довольно больших размеров револьвер.
     "Замечательно, - подумал Лэнгдон. - Лучше, дьявол бы их побрал, просто быть не может".

Глава 37

     Виттория испепеляла взглядом стоящего за стеклом двери стража. Тот отвечал ей тем же. Живописное одеяние часового совершенно не соответствовало его зловещему виду.
     "Полный провал, - думала Виттория. - Никогда не предполагала, что могу оказаться пленницей клоуна в пижаме".
     Лэнгдон молчал, и Виттория надеялась, что он напрягает свои гарвардские мозги в поисках выхода из этой нелепой ситуации. Однако, глядя на его лицо, она чувствовала, что профессор скорее пребывает не в раздумьях, а в шоке.
     Вначале Виттория хотела достать сотовый телефон и позвонить Колеру, но сразу отказалась от этой глупой идеи. Во-первых, страж мог войти в кабинет и отнять аппарат, а во-вторых, и это было самое главное, директор к этому времени вряд ли оправился от приступа. Впрочем, и это не имело значения... Оливетти был явно не в настроении вообще кого-нибудь слушать.
     "Вспомни! - сказала она себе. - Вспомни, как решается эта задача!"
     Идея воспоминания была одним из методов философии буддизма. Согласно ему, человек, вместо того чтобы искать в уме пути решения сложной проблемы, должен был заставить свой мозг просто вспомнить его. Допущение того, что это решение уже было когда-то принято, заставляет разум настроиться на то, что оно действительно должно существовать... и подрывающее волю чувство безнадежности исчезает. Виттория часто использовала этот метод, когда во время своих научных изысканий попадала в, казалось бы, безвыходную ситуацию.
     Однако на сей раз фокус с "воспоминанием" дал осечку, и ей пришлось пуститься в размышления о том, что необходимо сделать и как этого добиться. Конечно, следовало кого-то предупредить. Человека, который мог бы со всей серьезностью воспринять ее слова. Но кто этот человек? Видимо, все-таки камерарий... Но как до него добраться? Ведь они находятся в стеклянном, не имеющем выхода ящике.
     Надо найти средство, внушала она себе. Средства для достижения цели всегда имеются. Их надо только увидеть в том, что тебя окружает.
     Она инстинктивно опустила плечи, закрыла глаза и сделала три глубоких вдоха. Сердце сразу стало биться медленнее, а все мышцы расслабились. Паническое настроение исчезло, и хаотический круговорот мыслей стих. "О'кей, - думала она. - Надо раскрепостить разум и думать позитивно. Что в данной ситуации может пойти мне на пользу?"
     Аналитический ум Виттории Ветра в тех случаях, когда она использовала его в спокойном состоянии, был могущественным оружием. Буквально через несколько секунд она осознала, что именно их заточение в кабинете Оливетти как раз и открывает путь к спасению.
     - Надо позвонить по телефону, - неожиданно сказала девушка.
     - Я как раз хотел предложить вам позвонить Колеру, но...
     - Нет, не Колеру, а кое-кому еще.
     - Кому же?
     - Камерарию.
     - Вы хотите позвонить камерарию? - недоуменно переспросил Лэнгдон. - Но каким образом?
     - Оливетти сказал, что этот человек находится в личном кабинете папы.
     - Пусть так. Но вы же не знаете номера телефона!
     - Не знаю, - согласилась Виттория. - Но я и не собираюсь звонить по своему сотовому. - Она показала на наисовременнейший, утыканный кнопками быстрого набора аппарат связи на столе Оливетти. - Я позвоню отсюда. Глава службы безопасности наверняка имеет прямой выход на кабинет папы.
     - Не знаю, имеет ли он выход на папу, но тяжеловеса с большим револьвером у дверей главнокомандующий поместить не забыл.
     - Но мы заперты.
     - Как ни странно, я об этом уже догадался.
     - Это означает, что часовой заперт снаружи! Этот кабинет принадлежит Оливетти. Сомневаюсь, чтобы ключи были еще у кого-нибудь.
     Лэнгдон с сомнением взглянул на стража и сказал:
     - Стекло очень тонкое, а револьвер, напротив, очень большой.
     - Неужели вы думаете, что он будет стрелять в меня за то, что я говорю по телефону?
     - Кто, дьявол их побери, знает?! Все это заведение производит довольно странное впечатление, а если судить по тому, как развиваются события...
     - Или мы звоним, - заявила Виттория, - или нам не останется ничего иного, кроме как провести пять часов сорок восемь минут в застенках Ватикана. В последнем случае утешает только то, что мы окажемся в первых рядах зрителей, наблюдающих за концом света.
     - Но страж известит Оливетти, как только вы прикоснетесь к трубке, - слегка побледнев, возразил Лэнгдон. - Кроме того, я вижу там по меньшей мере два десятка кнопок. И на них нет никаких обозначений. Неужели вы хотите наудачу потыкать во все?
     - Нет, - ответила она, решительно направляясь к телефону. - Я нажму лишь одну. - С этими словами Виттория сняла трубку и надавила на кнопку. - Это будет кнопка номер один. Готова поставить хранящийся в вашем кармане доллар с символами иллюминатов на то, что попаду прямо к папе. Какой другой абонент может быть более важным на телефонной подстанции командира швейцарской гвардии?
     Времени на ответ у Лэнгдона не было. Часовой принялся стучать в стекло рукояткой револьвера, одновременно жестом требуя вернуть трубку на место.
     Виттория игриво ему подмигнула, и страж едва не задымился от ярости.
     Лэнгдон отошел от двери и, повернувшись спиной к девушке, произнес:
     - Надеюсь, вы правы. Парень за стеклом, похоже, не очень доволен.
     - Проклятие! - бросила Виттория, прислушиваясь к голосу в трубке. - Запись...
     - Запись? - в очередной раз изумился Лэнгдон. - Неужели папа обзавелся автоответчиком?
     - Это был вовсе не кабинет папы, - ответила девушка, кладя трубку. - Мне только что сообщили полное недельное меню обедов достойнейшего командира швейцарской гвардии.
     Лэнгдон послал слабую улыбку часовому, который, сердито глядя на пленников, что-то тараторил в микрофон портативной рации.

Глава 38

     Телефонный узел Ватикана расположен в Бюро ди коммуникационе, прямо за почтой. В сравнительно небольшом помещении стоит коммутатор "Корелко-141", и телефонисту приходится иметь дело примерно с двумя тысячами вызовов в день. Большая часть звонков автоматически направляется для записи в информационную систему.
     Единственный оставшийся на службе оператор лениво потягивал крепкий чай. Он был страшно горд тем, что из всех служащих лишь ему одному доверили сегодня остаться в Ватикане. Его радость несколько омрачало присутствие расхаживающего за дверями швейцарского гвардейца. Для эскорта в туалет, думал телефонист. На какие только унижения не приходится идти ради Святого конклава!
     Звонков в этот вечер, по счастью, было очень мало. А может быть, наоборот, к несчастью. Похоже, за последние годы интерес к Ватикану в мире сошел на нет. Поток звонков от прессы превратился в тоненький ручеек, и даже психи стали звонить не так часто, как раньше. Пресс-офис Ватикана надеялся на то, что сегодняшнее событие вызовет гораздо больше радостной шумихи. Печально, что на площадь Святого Петра прибыли в основном самые заурядные представители итальянских и европейских средств массовой информации. Из множества стоящих на площади телевизионных автобусов лишь малая горстка принадлежала глобальным сетям... да и те, видимо, направили сюда не самых лучших своих журналистов.
     Оператор, держа кружку в обеих руках, думал, как долго продлится конклав. Скорее всего до полуночи. Большинство близких к Ватикану наблюдателей еще до начала великого события знали, кто лидирует в гонке за Святой престол. Так что собрание, видимо, сведется к трех-четырехчасовому ритуалу. Нельзя, конечно, исключать и того, что возникшие в последний момент разногласия затянут церемонию до рассвета... а может быть, даже и более того. В 1831 году конклав продолжался пятьдесят четыре дня. Сегодня подобного не случится, сказал себе телефонист. Ходили слухи, что это собрание сведется всего-навсего к наблюдению за дымом.
     Размышления телефониста прервал сигнал на внутренней линии связи. Он взглянул на мигающий красный огонек и поскреб в затылке. Странно, подумал телефонист. Нулевая линия. Кто мог обращаться к дежурному телефонисту за информацией? Более того, кто вообще мог находиться сейчас в стенах Ватикана?
     - Citta del Vaticana? Prego?  - сказал он, подняв трубку. Человек на другом конце провода говорил по-итальянски очень быстро, но с легким акцентом. Телефонисту этот акцент был знаком - с таким налетом швейцарского французского говорили по-итальянски гвардейцы из службы охраны. Но звонил совершенно определенно не гвардеец...
     Услышав женский голос, телефонист вскочил со стула, расплескав свой чай. Он бросил взгляд на красный огонек коммутатора и убедился, что не ошибся. Внутренняя связь. Звонившая была в Ватикане. Нет, это, видимо, какая-то ошибка, подумал он. Женщина в этих стенах? Да еще в такой вечер?
     Дама говорила быстро и напористо. Телефонист достаточно много лет провел за пультом, чтобы сразу распознать pazzo . Нет, эта женщина не была сумасшедшей. Она была взволнована, но говорила вполне логично.
     - Il camerlengo?  - изумленно переспросил телефонист, лихорадочно размышляя о том, откуда, черт побери, мог поступить этот странный звонок. - Боюсь, что я не могу вас с ним соединить... Да, я знаю, что он в кабинете папы... Вас не затруднит назвать себя еще раз? И вы хотите предупредить его о том, что... - Он выслушал пояснение и повторил услышанное: - Мы все в опасности? Каким образом? Откуда вы звоните? Может быть, мне стоит связаться со службой... Что? - снова изумился телефонист. - Не может быть! Вы утверждаете, что звоните из...
     Выслушав ответ, он принял решение.
     - Не вешайте трубку, - сказал оператор и перевел женщину в режим ожидания, прежде чем та успела сказать что-то еще.
     Затем он позвонил по прямому номеру коммандера Оливетти. Но может быть, эта женщина оказалась... Ответ последовал мгновенно.
     - Per l'amore di Dio!  - прозвучал уже знакомый женский голос. - Вы меня соедините наконец, дьявол вас побери, или нет?!

***

     Дверь в помещение штаба швейцарской гвардии с шипением уползла в стену, и гвардейцы поспешно расступились, освобождая путь мчащемуся словно ракета Оливетти. Свернув за угол к своему кабинету, он убедился в том, что часовой его не обманул. Виттория Ветра стояла у его стола и что-то говорила по его личному телефону.
     "Che coglione che ha questa! - подумал он. - Чтоб ты сдохла, паршивая дрянь!"
     Коммандер подбежал к двери и сунул ключ в замочную скважину. Едва распахнув дверь, он крикнул:
     - Что вы делаете?
     - Да, - продолжала Виттория в трубку, не обращая внимания на Оливетти. - Должна предупредить, что...
     Коммандер вырвал трубку из рук девушки и поднес к уху.
     - Кто, дьявол вас побери, на проводе?
     Через мгновение прямая как столб фигура офицера как-то обмякла, а голос зазвучал по-иному.
     - Да, камерарий... - сказал он. - Совершенно верно, синьор... Требования безопасности... конечно, нет... Да, я ее задержал здесь, но... Нет, нет... - повторил он и добавил: - Я немедленно доставлю их к вам.

Глава 39

     Апостольский дворец является не чем иным, как конгломератом зданий, расположенных в северо-восточном углу Ватикана рядом с Сикстинской капеллой. Окна дворца выходят на площадь Святого Петра, и во дворце находятся как личные покои папы, так и его рабочий кабинет.
     Лэнгдон и Виттория молча следовали за коммандером по длинному коридору в стиле рококо. Вены на шее командира швейцарской гвардии вздулись и пульсировали от ярости. Поднявшись по лестнице на три пролета, они оказались в просторном, слабо освещенном зале.
     Лэнгдон не мог поверить своим глазам. Украшающие помещение предметы искусства - картины, скульптуры, гобелены и золотое шитье (все в прекрасном состоянии) - стоили, видимо, сотни тысяч долларов. Чуть ближе к дальней стене зала в фонтане из белого мрамора журчала вода. Оливетти свернул налево, в глубокую нишу, и подошел к одной из расположенных там дверей. Такой гигантской двери Лэнгдону видеть еще не доводилось.
     - Ufficio di Papa, - объявил Оливетти, сердито покосившись на Витторию. На девушку взгляд коммандера не произвел ни малейшего впечатления. Она подошла к двери и решительно постучала.
     "Папский кабинет",- подумал Лэнгдон. Он с трудом мог поверить, что стоит у входа в одну из самых священных комнат всего католического мира.
     - Avanti, - донеслось из-за дверей.
     Когда дверь открылась, Лэнгдону пришлось прикрыть глаза рукой, настолько слепящим оказался солнечный свет. Прежде чем он снова смог увидеть окружающий мир, прошло довольно много времени.
     Кабинет папы напоминал бальный зал, а вовсе не деловой офис. Полы в помещении были из красного мрамора, на стенах красовались яркие фрески. С высокого потолка свисала колоссальных размеров люстра, а из окон открывалась потрясающая панорама залитой солнечным светом площади Святого Петра.
     Великий Боже, подумал Лэнгдон. Вот это действительно то, что в объявлениях называется "прекрасная комната с великолепным видом из окон".
     В дальнем конце зала за огромным резным столом сидел человек и что-то быстро писал.
     - Avanti, - повторил он, отложил в сторону перо и знаком пригласил их подойти ближе.
     Первым, чуть ли не строевым шагом, двинулся Оливетти.
     - Signore, - произнес он извиняющимся тоном. - No ho potato ...
     Человек, жестом оборвав шефа гвардейцев, поднялся из-за стола и внимательно посмотрел на посетителей.
     Камерарий совершенно не походил на одного из хрупких, слегка блаженного вида старичков, которые, как всегда казалось Лэнгдону, населяли Ватикан. В руках он не держал молитвенных четок, и на груди у него не было ни креста, ни панагии. Облачен камерарий был не в тяжелое одеяние, как можно было ожидать, а в простую сутану, которая подчеркивала атлетизм его фигуры. На вид ему было под сорок - возраст по стандартам Ватикана почти юношеский. У камерария было на удивление привлекательное лицо, голову украшала копна каштановых волос, а зеленые глаза лучились внутренним светом.
     Создавалось впечатление, что в их бездонной глубине горит огонь какого-то таинственного знания. Однако, приблизившись к камерарию, Лэнгдон увидел в его глазах и безмерную усталость. Видимо, за последние пятнадцать дней душе этого человека пришлось страдать больше, чем за всю предшествующую жизнь.
     - Меня зовут Карло Вентреска, - сказал он на прекрасном английском языке. - Я - камерарий покойного папы.
     Камерарий говорил негромко и без всякого пафоса, а в его произношении лишь с большим трудом можно было уловить легкий итальянский акцент.
     - Виттория Ветра, - сказала девушка, протянула руку и добавила: - Благодарим вас за то, что согласились нас принять.
     Оливетти недовольно скривился, видя, как камерарий пожимает руку девице в шортах.
     - А это - Роберт Лэнгдон. Он преподает историю религии в Гарвардском университете.
     - Padre, - сказал Лэнгдон, пытаясь придать благозвучие своему итальянскому языку, а затем, низко склонив голову, протянул руку.
     - Нет, нет! - рассмеялся камерарий, предлагая американцу выпрямиться. - Пребывание в кабинете Святого отца меня святым не делает. Я простой священник, оказывавший, в случае необходимости, посильную помощь покойному папе.
     Лэнгдон выпрямился.
     - Прошу вас, садитесь, - сказал камерарий и сам придвинул три стула к своему столу.
     Лэнгдон и Виттория сели, Оливетти остался стоять.
     Камерарий занял свое место за столом и, скрестив руки на груди, вопросительно взглянул на визитеров.
     - Синьор, - сказал Оливетти, - это я виноват в том, что женщина явилась к вам в подобном наряде...
     - Ее одежда меня нисколько не беспокоит, - ответил камерарий устало. - Меня тревожит то, что за полчаса до того, как я должен открыть конклав, мне звонит дежурный телефонист и сообщает, что в вашем кабинете находится женщина, желающая предупредить меня о серьезной угрозе. Служба безопасности не удосужилась мне ничего сообщить, и это действительно меня обеспокоило.
     Оливетти вытянулся по стойке "смирно", как солдат на поверке.
     Камерарий всем своим видом оказывал на Лэнгдона какое-то гипнотическое воздействие. Этот человек, видимо, обладал незаурядной харизмой и, несмотря на молодость и очевидную усталость, излучал властность.
     - Синьор, - сказал Оливетти извиняющимся и в то же время непреклонным тоном, - вам не следует тратить свое время на проблемы безопасности, на вас и без того возложена огромная ответственность.
     - Я держу ситуацию под контролем.
     - Видимо, это не совсем так.
     - Взгляните, отче, вот на это, - сказал Лэнгдон, достал из кармана помятый факс и вручил листок камерарию.
     Коммандер Оливетти предпринял очередную попытку взять дело в свои руки.
     - Отче, - сказал он, сделав шаг вперед, - прошу вас, не утруждайте себя мыслями о...
     Камерарий, не обращая никакого внимания на Оливетти, взял факс. Бросив взгляд на тело убитого Леонардо Ветра, он судорожно вздохнул и спросил:
     - Что это?
     - Это - мой отец, - ответила дрожащим голосом Виттория. - Он был священником и в то же время ученым. Его убили прошлой ночью.
     На лице камерария появилось выражение неподдельного участия, и он мягко произнес:
     - Бедное дитя. Примите мои соболезнования. - Священник осенил себя крестом, с отвращением взглянул на листок и спросил: - Кто мог... и откуда этот ожог на его... - Он умолк, внимательно вглядываясь в изо