от  начала  времен.  Там
присаживаются и в глаза тебе смотрят тюлени. Иной раз ему кажется,  что  в
таком вот домишке, совершенно один... он со вздохом осекся.  Он  не  имеет
права. Отец восьмерых детей -  напомнил  он  себе.  Он  был  бы  последней
сволочью, неблагодарной скотиной, если б желал  хоть  на  йоту  что-нибудь
изменить. Из Эндрю выйдет человек получше него  самого.  Пру,  говорит  ее
мать, будет красавицей. Ничего, если слегка обуздают. Восемь таких детей -
собственно, недурная работа. Которая и доказывает, что не так  уж  постыло
ему наше Богом забытое мирозданье, ведь вот  в  эдакий  вечер,  думал  он,
глядя на землю, растворенную далью, остров кажется умилительно  крошечным,
наполовину проглоченный морем.
   - Несчастное, Богом забытое место, - пробормотал он со вздохом.
   Она расслышала. Он говорит страшно грустные вещи, но странно: стоит ему
такое сказать, и сразу он веселеет. Все  эти  фразочки  -  сплошная  игра,
думала она, ведь наговори она сама такого хоть вполовину, она бы давно  уж
пустила себе пулю в лоб.
   И зачем эти фразочки, - подумала она и как ни в чем не бывало заметила,
что вечер совершенно чудесный. И чего он разохался, - спросила она, смеясь
и досадуя одновременно, ведь она догадалась, о чем он думал, - он  написал
бы книги получше, не будь он женат.
   Он не жалуется, - сказал он. Она сама знает, что он не жалуется. Она же
знает - жаловаться ему не на что. И он схватил ее руку,  поднес  к  губам,
поцеловал с таким жаром, что у нее на глаза навернулись слезы, и тотчас он
ее отпустил.
   Они отвернулись от вида и пошли рука об руку вверх, по тропке, обросшей
серебристыми копьями трав. Рука у него почти как у  юноши,  думала  миссис
Рэмзи, тонкая, твердая, и она с восхищением думала, какой  он  у  нее  еще
сильный, хоть ему и за шестьдесят, оптимистический, неукротимый, и как это
странно, что, убежденный во всяческих ужасах, он не поддается им, они  его
только бодрят. Удивительно, правда? - размышляла она. Ей-богу, ей  кажется
иногда, что он - не как люди, слепоглухонемой от  рожденья,  что  касается
обычных вещей, зато на необычные вещи взгляд у  него  орлиный.  Ее  иногда
поражает его проницательность. Но он цветы замечает?  Нет.  Вид  замечает?
Нет. Замечает он красоту собственной дочери, пудинг, бифштекс  ли  положен
ему на тарелку? Он со всеми сидит за столом, как во сне. А эта его  манера
говорить с самим собой вслух или ни с того ни с  сего  громко  разражаться
стихами - ведь с годами все хуже; иногда ужасно неловко...

   - Ты, кто лучше всех, уйдем!
   [Перси Биши Шелли, "Приглашение"]

   Бедняжка мисс Гиддингс, когда он так на нее гаркнул, чуть со  стула  не
свалилась от страха. Но в конце-то концов, думала миссис Рэмзи, сразу беря
его под защиту против всех этих дур вроде  Гиддингс,  в  конце-то  концов,
думала она, легким пожатием руки давая ему понять, что в гору она  за  ним
не поспевает и ей надо на  минуточку  остановиться  -  поглядеть,  нет  ли
свежих кучек земли по откосу, в конце-то концов,  думала  она,  наклонясь,
чтоб получше их разглядеть, великий ум и всегда-то отличен от нашего.  Все
великие люди, каких она знала, думала она, придя к заключению, что  кролик
пробрался в сад, - все они таковы, и молодым людям  полезно  (хоть  душная
атмосфера аудиторий на нее лично наводит просто непереносимую скуку)  хотя
бы его послушать, хотя бы на него поглядеть. Но если их не  стрелять,  как
от них отделаешься - от кроликов, - размышляла она. Наверное, это  кролик;
наверное, это крот. Во всяком случае, какая-то животинка подкапывается под
ее примулы. И, подняв глаза, она увидела над тонкими ветками первый прищур
ярко задрожавшей звезды и хотела обратить на нее внимание мужа;  самой  ей
звезда доставила такую острую радость. Но она передумала. Он никогда ни на
что не смотрит. А если посмотрит, только и скажет: "Богом забытый мир!"  с
этим своим воздыханием.
   И  тут  он  сказал:  "Очень-очень  красиво",  -   чтоб   доставить   ей
удовольствие, и прикинулся, будто цветами любуется. Но она-то  знала,  что
ничего он не любуется, ему все равно, хоть тут есть цветы,  хоть  их  нет.
Просто, чтоб доставить ей удовольствие... А-а, да не  Бриско  ли  это  там
вышагивает с Уильямом Бэнксом?  Она  сосредоточила  близорукий  взгляд  на
спинах удаляющейся парочки. Они, так и есть. И не значит ли  это,  что  им
следует пожениться? Именно! Дивная мысль! Им же следует пожениться!



        "13"

   Он бывал в Амстердаме, - говорил мистер Бэнкс, шагая  через  лужайку  с
Лили Бриско. Видел Рембрандта. Был в Мадриде. К сожалению, это пришлось на
страстную пятницу, Прадо был закрыт. Был и в Риме. Мисс Бриско никогда  не
бывала  в  Риме?  О,  непременно  следует  побывать.  Это  будет  для  нее
выдающееся переживание - Сикстинская  Капелла;  Микеланджело;  и  Падуя  -
полотна Джотто. Его жена долгие годы хворала, это ограничивало возможность
путешествий.
   Она была в Брюсселе; и  в  Париже  была,  правда,  мимолетно,  навещала
заболевшую тетку. Была в Дрездене; есть  бездна  картин,  которых  она  не
видела; впрочем, рассуждала Лили  Бриско,  может,  лучше  не  смотреть  на
картины; из-за них только еще безнадежней презираешь  собственную  работу.
Мистер Бэнкс  полагал,  что  такая  точка  зрения  может  чересчур  далеко
завести. Не всем быть Тицианами, не всем быть Дарвиными; с другой стороны,
неизвестно еще, были б у вас Тицианы, были б у вас Дарвины, если б не было
нас, обычных людей. Лили захотелось ему возразить комплиментом;  вы-то  не
такой уж обычный, мистер Бэнкс, - вертелось у  нее  на  языке.  Но  он  не
нуждается в комплиментах (большинство мужчин нуждается), -  подумала  она,
чуточку устыдилась своего поползновения и молчала,  покуда  он  рассуждал,
что к живописи только что сказанное,  может  быть,  и  не  относится.  Все
равно, сказала Лили, отметая легкую поблажку неискренности, она никогда не
бросит живопись, потому что ей интересно. Да, сказал мистер  Бэнкс,  он  в
этом уверен, и, дойдя до края лужка, он уже интересовался,  трудно  ли  ей
находить сюжеты в Лондоне, когда они повернули и увидели миссис и  мистера
Рэмзи. Вот он - брак, думала Лили, мужчина и женщина смотрят, как  девочка
бросает мяч. Вот что мне тогда ночью старалась  втолковать  миссис  Рэмзи,
думала она. Она куталась в зеленую шаль, и они стояли рядышком и смотрели,
как Джеспер и Пру перекидываются мячом. И как ни с того ни с  сего  выходя
из  подземки,  звоня  у  чужих  дверей,  люди  вдруг  облекаются  странной
значительностью  и  становятся  воплощением,  символом  -  так  стоящие  в
сумерках два человека стали вдруг  символом  брака;  муж  и  жена.  Потом,
тотчас символические, очарованные очертания с  них  спали,  и  когда  Лили
Бриско и Уильям Бэнкс к ним подошли, они уже были опять  мистер  и  миссис
Рэмзи, смотрящие на детей, играющих в мяч. И все же, и все же на миг  еще,
хотя миссис Рэмзи их осияла своей обычной улыбкой (ах,  она  ведь  решила,
что мы поженимся, - подумала Лили) и сказала "Сегодня я одержала  победу",
- разумея, что ей наконец удалось залучить мистера Бэнкса на ужин и он  на
сей раз не сбежит от  нее  к  своему  слуге,  который  готовит  подобающим
образом овощи; и все же еще на миг удержалось  ощущенье  разлета,  шири  и
безответственности, когда мяч взмыл и за ним потянулись взглядами,  и  его
потеряли, и увидели одиночку-звезду в обрамленье ветвей. В убывающем свете
все казались угловатыми, бестелесными и разбросанными по пространству.  Но
вот, метнувшись назад и провалившись  куда-то  (все  плавало  в  сумерках,
лишенное веса), Пру вылетела прямо  на  них,  блистательно-высоко  поймала
левой рукой мяч, и мать у нее спросила: "Они еще не  вернулись?",  и  чары
развеялись. Мистер Рэмзи счел себя вправе громко расхохотаться  над  Юмом,
который увяз в болоте,  и  одна  старушка  его  согласилась  вызволить  на
условии, что тот прочтет "Отче наш", и, все еще фыркая,  он  направился  к
себе в кабинет. Миссис Рэмзи, возвращая Пру в лигу семейственности,  -  из
которой та вырвалась, прыгая за мячом, - спросила:
   - А Нэнси с ними пошла?



        "14"

   (Конечно, Нэнси с ними пошла, потому что Минта Доил  ее  умоляла  немым
взглядом и протянула  к  ней  руку,  когда  Нэнси  после  обеда  собралась
улизнуть к себе наверх от кошмара семейственности. И пришлось ей идти.  Ей
не хотелось идти. Не хотелось во все это впутываться. Ведь пока они шли по
дороге до самых скал, Минта хватала ее за  руку.  Потом  отпускала.  Потом
снова хватала. И чего, вообще-то, ей нужно? - спрашивала себя Нэнси.  Чего
людям нужно? И когда Минта хватала  ее  за  руку  и  не  отпускала,  Нэнси
волей-неволей  видела  стлавшийся  ей   под   ноги   целый   мир,   словно
Константинополь в тумане, и как бы у тебя ни слипались  глаза,  приходится
спрашивать: "А это Айя София?" "А  это  Золотой  Рог?"  Так  вот  и  Нэнси
спрашивала, когда Минта хватала ее за руку: "Ей этого нужно? Не этого ли?"
Но что такое - это? Там  и  сям  из  тумана  проклевывались  (когда  Нэнси
смотрела на стлавшуюся ей под ноги жизнь) купол;  шпиль;  выдающиеся,  без
названий. Но когда Минта отпускала ее руку, когда они сбегали по  склонам,
все - купола, и шпили, и что там еще пробивало туман, вновь канув в  него,
исчезало.
   Минта, считал Эндрю, ходить в общем умела.  Одевалась  разумнее  прочих
женщин:  короткие  юбочки,  черные  бриджи.  Прыгнет  прямо  в   поток   и
барахтается. Приятная смелость,  но  в  общем,  не  дело  -  так  можно  и
расшибиться нелепейшим образом. Она, кажется,  ничего  не  боялась,  кроме
быков. Едва увидит быка, с визгом кидается прочь, раскинув руки,  а  быков
ведь именно это и бесит. Но она ничуть не стеснялась  в  этом  признаться,
тут надо отдать  ей  должное.  Она  дикая  трусиха  по  части  быков,  она
говорила. Наверное, так она думала, ее вывалили из  колясочки,  когда  она
была маленькая. В целом она была не из тех, кто задумывается над тем,  что
говорить и что делать. Вот и сейчас застряла у края скалы и что-то  запела
такое:

   А пошли вы все к чертям, все к чертям!

   И всем пришлось подхватить припев и хором надсаживаться:

   А пошли вы все к чертям, все к чертям!

   Однако было б безумно  жаль  пропустить  момент,  пока  прилив  еще  не
затопил все охотничьи зоны.
   Безумно жаль, - согласился Пол и вскочил, и пока они скользили вниз, он
цитировал путеводитель на тот предмет, что "острова эти славятся по  праву
своими видами, напоминающими  парки,  и  большим  числом  и  разнообразием
морских достопримечательностей". Но нет, совершенно не дело - эти  выкрики
и посыланье к чертям, чувствовал Эндрю, пробираясь вниз по  скале,  и  это
похлопывание тебя по плечу, обращение "старина" и прочее в  том  же  роде;
совершенно, совершенно не дело. Вот  потому-то  он  и  зарекался  брать  в
экспедиции женщин. Внизу  они  сразу  же  разделились,  он  отправился  на
Поповский  Нос,  разувшись,  скатав  носки,  и  оставил  эту  парочку   на
собственное  попечение.  Нэнси  пробралась  к  своим  излюбленным   скалам
обыскивать свои знакомые заводи и  оставила  эту  парочку  на  собственное
попечение. Она сидела на  корточках  и  трогала  резиново-гладких  морских
анемонов,  ломтями  желе  облепивших  выступ  скалы.   Замечтавшись,   она
преображала заводь в бескрайное море, пескарей превращала в акул  и  китов
и, держа ладонь против солнца, окутывала тучами весь свой  крошечный  мир,
как сам Господь Бог, погружая во тьму и отчаяние  миллионы  ни  в  чем  не
повинных, ничего не ведающих существ, а потом, отняв руку, вновь выпускала
на них веселое солнце. По белому, исписанному волнами песку, в кольчуге  и
наручнях,  державной  поступью  удалялся  какой-то   немыслимый   левиафан
(границы заводи все расширялись) и таял  в  горном  ущелье.  А  потом  она
незаметно скользнула над заводью взглядом, и взгляд замер на мреющей грани
между морем и небом, на деревьях, волею пароходных дымков  расколыхавшихся
над горизонтом, и от всего этого богатства, которое щедро катил на  нее  и
тотчас яростно отбирал простор, от впечатлений  величия  и  разной  мелкой
нечисти, преспокойно среди него процветавшей (заводь  опять  сокращалась),
она вдруг как приклеилась к  месту,  и  у  нее  захолонуло  сердце,  а  ее
собственное  тело,  собственная  жизнь  и   жизни   всех-всех   на   свете
превратились навеки - в ничто. Так, сидя на корточках над заводью,  слушая
волны, она замечталась.
   И тут Эндрю  закричал,  что  прилив,  и  она  зашлепала  по  приплеску,
побежала по песку и от разгона и радости бега залетела за большую скалу, и
там - Господи! - сидели в обнимку Минта и Пол! Наверное,  целовались.  Она
возмутилась, она пришла в ужас. Они с Эндрю натягивали носки, обувались  в
мертвом молчании, не проронив ни слова. Потом нагрубили друг другу.  Могла
и позвать его, когда лангуста увидела, или кого там, ворчал Эндрю. Тем  не
менее оба чувствовали - мы не виноваты. Никто же не хотел, чтобы произошло
это безобразие. И все равно Эндрю  раздражало,  что  Нэнси  принадлежит  к
числу женщин, а Нэнси злило, что Эндрю - из  числа  мужчин,  и  они  очень
тщательно и очень крепко завязывали шнурки.
   Только уже когда опять забрались на самый верх, Минта  заголосила,  что
потеряла бабушкину брошку, - бабушкину брошку, ее единственное украшение -
плакучая ива  (они  помнят,  конечно!),  такая  вся  из  жемчужинок.  Они,
конечно, ее видели, причитала она, и слезы  текли  по  щекам  -  бабушкину
брошку, бабушка ею чепчик закалывала до последнего дня своей жизни. А  она
ее потеряла. Лучше б она что угодно еще потеряла! Она захотела вернуться и
поискать. Все вернулись. Шарили, смотрели. Ползали по самой земле, рявкали
друг на друга. Пол Рэйли, как сумасшедший, обыскивал то место, где  они  с
Минтой сидели. Вся эта возня вокруг брошки -  совершенно  не  дело,  думал
Эндрю, когда Пол ему предложил "произвести тщательнейшие розыски между тем
пунктом и этим". Прилив наступал. Через минуту  море  грозило  накрыть  то
место, где они сидели. Всякая  возможность  найти  эту  брошку  решительно
сводилась к нулю. "Нас отрежет!" - взвизгнула Минта, вдруг  спохватившись,
в ужасе. Будто была хоть малейшая доля опасности! Поздравляю - те же быки;
она не умеет совладать со своими эмоциями, - думал Эндрю.  Женщины  вообще
не умеют. Пусть этот несчастный Пол утихомиривает ее. Мужчины (Эндрю и Пол
разом сделались мужественными, не всегдашними)  держали  краткий  совет  и
решено было  воткнуть  трость  Пола  на  том  месте,  где  они  сидели,  и
вернуться, когда будет отлив. Сейчас пока ничего не поделаешь. Если брошка
тут, она и будет тут до утра, уверяли они Минту, но та хлюпала все  время,
пока они поднимались. Это бабушкина брошка; лучше б  она  что  угодно  еще
потеряла! И все  же  Нэнси  чувствовала,  что,  хоть  брошку  ей,  правда,
наверное, жаль, плачет она не только из-за нее. Она плачет  из-за  чего-то
еще. Впору всем сесть и расплакаться, - думала  Нэнси,  только  неизвестно
из-за чего.
   Они обогнали их,  Минта  и  Пол,  и  он  ее  утешал,  рассказывал,  как
гениально он умеет отыскивать разные вещи. Один раз, когда маленький  был,
он нашел золотые часы. Он встанет ни свет ни заря, и он определенно найдет
эту брошку. Ему казалось, что будет совсем  темно,  и  он  будет  один  на
берегу, и почему-то все будет довольно опасно. Тем не менее  он  начал  ей
говорить, что непременно найдет брошку, а она сказала, что  и  слышать  не
хочет о том, чтоб он вставал ни свет ни заря; брошку не найти; она  знает;
у нее предчувствие было, когда сегодня она ее закалывала. И он  решил  про
себя, что ничего ей не скажет, потихоньку ускользнет раным-рано, когда все
еще спят, и если не найдет брошку, он поедет в  Эдинбург  и  купит  новую,
точно такую же, только еще лучше. Он докажет, на что он способен. И  когда
они вошли наверх и перед ними всплыли огни городка, огни, вдруг высыпавшие
один за другим, показались ему тем, что сбудется с ним, - женитьба;  дети;
свой дом; а когда вышли на большак, залегший между  большими  кустами,  он
думал о том, как они укроются с нею в укромность, и будут идти и идти,  он
всегда ее будет вести, а  она  к  нему  льнуть  (вот  как  сейчас).  Когда
сворачивали у перекрестка, он думал о  том,  какого  он  ужаса  натерпелся
сегодня, и надо кому-то сказать, миссис Рэмзи, понятно, потому что у  него
дух перехватывало при мысли о  том,  что  сегодня  он  сделал,  что  было.
Самый-самый жуткий момент в его жизни - когда он сделал предложение Минте.
Он хотел сразу пойти к миссис Рэмзи, потому что он  как-то  угадывал,  что
это она его подбила на все. Она вернула ему веру в себя. Больше никто  его
не принимает всерьез. А благодаря ей он поверил - все ему может  удасться.
Сегодня он целый день чувствовал на себе ее взгляд, который (хоть  она  ни
слова ему не сказала) будто ему говорил: "Ты на это  способен.  Я  верю  в
тебя. Я жду". Да, все-все благодаря ей, и  как  только  они  вернутся  (он
отыскивал огонек ее дома над бухтой), он сразу пойдет к ней и  скажет:  "Я
это сделал, миссис Рэмзи; я это сделал, спасибо вам". И  вот,  свернув  на
ведущую к дому тропу, он увидел огни, перемещающиеся за верхними стеклами.
Кажется, они опоздали кошмарно.  Все  собирались  ужинать.  Дом  был  весь
озарен, и свет с темноты ему ударил в глаза,  и  он  повторял,  как  дитя,
когда шел по въездной аллее, - огни, огни, огни, - и повторял ошарашенно -
огни, огни, огни, переступая порог и озираясь  с  совершенно  одеревенелым
лицом. Но Господи Боже, сказал он себе, ощупывая узел на галстуке, что это
я, нельзя же себя выставлять идиотом.)



        "15"

   - Да, - сказала Пру,  в  своей  задумчивой  манере  отвечая  на  вопрос
матери, - мне кажется, Нэнси с ними пошла.



        "16"

   - Ну вот, Нэнси с ними пошла, - решила миссис Рэмзи и спрашивала  себя,
пока откладывала щетку, бралась за гребешок, отвечала "Войдите" на стук  в
дверь (вошли Роза  и  Джеспер),  -  делал  ли  факт  участия  Нэнси  более
вероятным или  менее  вероятным,  что  что-то  стряслось;  пожалуй,  менее
вероятным, полагала миссис Рэмзи, довольно бездоказательно, впрочем, разве
что едва ли возможна такая общая вдруг погибель. Не могли же они, в  самом
деле, утонуть всем скопом. И  опять  она  почувствовала  себя  беззащитной
перед лицом старого неприятеля - жизни.
   Джеспер и Роза сообщили, что Милдред желает знать,  не  обождать  ли  с
ужином.
   - Ни ради английской королевы, - вскинулась миссис Рэмзи.
   - Ни ради мексиканской императрицы, - прибавила она, смеясь и глядя  на
Джеспера; он унаследовал материнский порок - тоже преувеличивал.
   А Роза, если угодно, сказала она, когда  Джеспер  отправился  исполнять
поручение, может выбрать, какие бы  ей  сегодня  надеть  украшения.  Когда
пятнадцать человек собираются сесть за ужин, нельзя бесконечно ждать.  Она
начинала уже сердиться, что они так запаздывают; просто бесцеремонно с  их
стороны, и мало того что она за них волновалась, она еще и сердилась,  что
сегодня именно  вздумали  опоздать,  когда  ей  так  хотелось,  чтоб  ужин
особенно удался, раз Уильям Бэнкс наконец согласился с ними  отужинать;  и
сегодня у них шедевр Милдред - Boeuf en Daube. Тут все  зависит  от  того,
чтоб подать в самый миг, как готово.  Мясо,  лавровый  лист,  вино  -  все
должно потомиться в меру. Малейшее промедленье губительно. И вот  сегодня,
видите ли, именно сегодня им понадобилось где-то носиться  и  опоздать,  и
все придется вынуть, держать горячим; Boeuf en Daube будет  совершеннейшее
не то.
   Джеспер предлагал ей нитку опалов; Роза -  золотое  колье.  Что  пойдет
больше к черному платью? В самом деле - что? - рассеянно  спрашивала  себя
миссис Рэмзи, оглядывая плечи и шею в зеркале (но минуя  лицо).  А  потом,
пока дети рылись в украшениях, она загляделась  в  окно,  на  то,  что  ее
всегда веселило: грачи решали, на каком бы им дереве  об