ул со смеху". В этом и
была закавыка: Паттон рассказывал про событие, по природе своей
серьезное, или прекрасное, или опасное, или священное, которое для него
было лишь поводом "чуть не лопнуть со смеху", но сам он не смеялся. И он
сохранял полную серьезность, рассказывая об этом впоследствии. За вею его
жизнь, я думаю, никому не удалось услышать, как он чуть не лопнул со
смеху, сколько бы он об этом ни говорил.
    Говоря, что чуть не лопнул со смеху, выиграв приз в школе за
электрический стул для крыс, он не смеялся. Многие просили его показать
этот стульчик в работе, с транквилизированной крысой, хотели, чтобы он
выбрил череп этой накачанной наркотиком крысы и пристегнул ее ремешками к
стулу, и, по словам Джека, зрители требовали, чтобы он спросил, хочет ли
преступник сказать свое последнее слово - покаяться в преступлениях, в
которых он погряз.
    Но экзекуция так и не состоялась. В школе, где учился Паттон, только
не в Комитете по науке, нашлись здравомыслящие люди, и они объявили, что
это зрелище запрещается, как жестокое обращение с бессловесными
животными. А Джек Паттон, как всегда, сказал без улыбки:
    - Я чуть не лопнул со смеху.

----------------------------------------------------------------------------
    По его словам, он чуть не лопнул со смеху, когда я женился на его
сестре, Маргарет. Он добавил, что не надо нам с Маргарет на него
обижаться. Сказал, что покатывается со смеху каждый раз, когда люди
женятся.
    Я абсолютно уверен, что Джек понятия не имел о наследственном безумии
со стороны матери, и его сестра, моя невеста, тоже ничего не знала. Когда
я женился на Маргарет, ее матушка была как будто в полной норме, разве
вот только до безумия любила танцы - иногда это пристрастие наводило
легкую жуть, но вреда от этого никому не было. Танцевать до упаду - это
дело безобидное, не то что дикая идея стереть Северный Вьетнам с лица
Земли, превратить его в Каменный век, или разбомбить любое место,
превратив его в Каменный век.

----------------------------------------------------------------------------
    Моя теща, Милдред, выросла в Перу, штат Индиана, но ни словечком не
обмолвилась про это Перу, даже после того, как свихнулась, только один
раз упомянула, что Кол Портер, сочинитель изысканных поп-песенок в первой
половине минувшего столетия, тоже родился в Перу.

----------------------------------------------------------------------------
    Моя теща, Милдред, сбежала из Перу в 18 лет, и больше туда не
возвращалась. Она прослушала полный курс в Университете штата Вайоминг, в
Лэрами - нашла местечко! - но это, я думаю, было самое удаленное от Перу
место в пределах Млечного Пути, какое ей удалось отыскать. Там она и
повстречалась со своим мужем, студентом Ветеринарного факультета того же
Университета.
    Только после войны во Вьетнаме, когда Джека давно уже не было в
живых, мы с Маргарет догадались, что моя теща не желала и вспоминать о
Перу, потому что там почти все знали, что она родом из семьи,
прославившейся поколениями психов. Она удрала подальше, а потом вышла
замуж, никому не выдавая жуткую историю своей семьи, да еще и детей
нарожала.
    Моя жена вышла замуж и родила детей в полном неведении о той
опасности, которая нависла над ней самой, и о том, что все наши дети, по
ее милости, попали в группу риска.

----------------------------------------------------------------------------
    Наши дети, которые выросли в доме рядом с окончательно свихнувшейся
бабкой, сбежали из нашей долины при первой возможности, точно так же, как
она сбежала из Перу. Но они не стали плодиться и размножаться, и я
сомневаюсь, что они на это решатся, - ведь они знают, какая дьявольская
ловушка для дураков запрятана у них в генах.

----------------------------------------------------------------------------
    Джек Паттон не был женат, Он никогда не говорил, что хочет иметь
детей. Это, кстати, наводит на мысль, что ему было кое-что известно о
сумасшедших родичах в Перу. Но я этому не верю. Он был вообще против
завета плодиться и размножаться, потому что, как он говорил, человеческие
существа "раз в 1000 глупее и ничтожнее, чем они думают".
    Я и сам, кажется, со временем пришел к тому же выводу.
    Я помню, как на первом курсе Джек внезапно решил, что станет
карикатуристом, хотя прежде об этом и не помышлял. Он всегда принимал
решения моментально, ни с того ни с сего. Представляю себе, как он там у
себя, в Вайоминге, вдруг решил сконструировать электрический стул для
крыс.
    Первый и последний рисунок, какой он создал, изображал свадьбу
носорогов. А самый обыкновенный священник в церкви задавал вопрос
присутствующим: если здесь есть кто-нибудь, кому известна причина,
которая могла бы помешать этим 2им соединиться в таинстве брака, - пусть
говорят сейчас или никогда.
    Это было задолго до того, как я повстречался с его сестрой, Маргарет.
    Мы с ним все 4 года прожили в одной комнате. Поэтому он показал мне
рисунок и сказал, что собирается продать его в "Плейбой".
    Я спросил его, что в этом рисунке смешного. Он совсем не умел
рисовать карикатуры. Ему пришлось объяснять мне, что жених и невеста -
носороги. А я было подумал, что это пара диванов, или, может быть, пара
лимузинов, побывавших в уличной катастрофе. Это еще могло бы вызвать
улыбку: пара разбитых лимузинов соединяет свои судьбы перед алтарем.
Собираются жить своим домом.
    - Что тут смешного? - повторил Джек, не веря своим ушам. - У тебя
что, сперли чувство юмора? Да ведь если кто-нибудь не остановит
церемонию, эти двое спарятся и родят маленького носорожика!
    - А как же иначе, - сказал я.
    - Силы небесные, - сказал он, - да есть ли на всем белом свете что-
нибудь уродливее и глупее носорога? Если нечто способно к размножению,
это еще не значит, что оно должно размножаться.
    Я заметил, что носорогу другой носорог может казаться гением чистой
красоты.
    - В том-то и дело, - сказал он. - Любая зверюга считает себе подобных
тварей чудесными. И все молодожены считают, что они - чудо из чудес, и
что у них родятся расчудесные детишки, даже если сами они уродливее носо-
рогов. То, что мы сами себе кажемся венцом творения, еще ничего не
значит. Мы можем оказаться страхолюдными чудищами, которые просто не
желают этого признавать, боясь сильно огорчиться.

----------------------------------------------------------------------------
    Когда мы с Джеком учились на третьем курсе Уэст-Пойнта - а в обычном
колледже это был бы только первый курс, - помнится мне, нам было
приказано маршировать 3 часа кряду по плацу, как будто мы несли охрану, с
полной выкладкой и при личном оружии. Это наказание нам влепили за то,
что мы не донесли на другого курсанта, который смухлевал на экзаменах по
электротехнике. Кодекс Чести требовал, чтобы мы не только сами никогда не
лгали и не жульничали, но и доносили на любого, кто был в этом повинен.
    Мы не видели, как этот курсант жульничал. Мы даже учились в разных
классах. Но мы оказались рядом, в компании еще одного курсанта, когда он
напился после игры Армии против Флота, в Филадельфии. Он так надрался,
что заявил во всеуслышание, что смухлевал на экзаменах прошлым летом, в
июне. Мы с Джеком посоветовали ему заткнуться, добавили, что не хотим
ничего слышать, и вообще забудем про это начисто, потому что еще не
известно, правда это или выдумка.
    А тот, другой курсант, которого впоследствии подорвали во Вьетнаме,
заложил нас всех. Считалось, что мы так же низко пали, как этот жулик,
раз мы его покрываем. Кстати, новое слово "подорвать", т.е. разнести на
куски, родилось на Вьетнамской войне. Случалось, что в палатку к
нелюбимому офицеру забрасывали осколочную гранату. Не хочу хвастаться, но
за все время, что я служил во Вьетнаме, никто не предлагал подорвать
меня.
    Обманщика поперли с последнего курса, хотя он был "старичком" и до
окончания ему оставалось всего 6 месяцев. А нам с Джеком пришлось
погулять 3 часа ночью в проливной дождь. Разговаривать друг с другом или
с посторонними нам не полагалось. Но невидимые диагонали, по которым мы
расхаживали, пересекались в 1 точке. Когда мы встретились в очередной
раз, Джек мне тихонько сказал:
    - Что бы ты стал делать, услышав, что кто-то только что сбросил
атомную бомбу на Нью-Йорк?
    До нашей новой встречи оставалось 10 минут. Я придумал несколько
банальных ответов: что я буду в ужасе, что я разрыдаюсь, и прочее в этом
роде. Но я понял, что мой ответ был ему не нужен. Джек хотел, чтобы я
выслушал его ответ.
    Он выдал мне свой собственный ответ. Уставившись мне прямо в глаза,
он сказал, не дрогнув ни 1им мускулом:
    - Я бы лопнул со смеху.

----------------------------------------------------------------------------
    Последний раз он мне сказал, что чуть не лопнул со смеху, в Сайгоне,
когда я встретил его в баре. Он сказал, что его только что наградили
Серебряной Звездой, и теперь он сравнялся со мной - у меня Звезда уже
была. Он со взводом солдат из своей роты расставлял мины на тропинках,
ведущих в деревню, по слухам, сочувствовавшую врагам, когда началась
перестрелка. Тогда он вызвал группу поддержки с воздуха, которая залила
напалмом - это такой желеобразный бензин, изобретенный в Гарвардском
Университете, - всю деревню, истребив поголовно всех вьетнамцев обоего
пола и любого возраста. Впоследствии ему было приказано пересчитать все
трупы и подать рапорт, чтобы объявить число убитых "партизан" в сводке за
тот день. За что он и получил Серебряную Звезду.
    - Я чуть не лопнул со смеху, - сказал Джек. Но он не улыбался.

----------------------------------------------------------------------------
    Он бы непременно почувствовал, что вот-вот лопнет со смеху, если бы
видел, как я размахиваю пистолетом на крыше нашего посольства в Сайгоне.
Я заработал свою Серебряную Звезду за то, что обнаружил и лично уничтожил
5 вражеских солдат, затаившихся в подземном туннеле. Теперь я торчал на
крыше, а противники кишели повсюду, ни от кого не прячась, занимая без
сопротивления улицы внизу. Вон они, все на виду, на тот случай, если мне
захочется уничтожить их в большом количестве. ПУ! ПУ! ПУ!
    Я торчал на этой крыше, чтобы помешать вьетнамцам, нашим союзникам,
садиться в вертолеты, переправлявшие исключительно американцев, штатских
служащих с семьями, на военные корабли, стоявшие на рейде. Партизаны
могли при желании сбить вертолеты, забраться наверх и взять всех нас в
плен или перестрелять. Но они хотели только одного, как и раньше, - чтобы
мы убирались домой. Разумеется, они захватили и расстреляли всех вьет-
намцев, которым я не дал влезть в вертолет, после того, как самый
последний американец, подполковник Юджин Дебс Хартке, покинул их страну.

----------------------------------------------------------------------------
    Вот что было дальше:
    Вертолет, уносивший последнего Американца из Вьетнама, прибился к
стае других вертолетов, летевших над Южно-Китайским морем: их спугнули с
насестов на земле, и у них вот-вот должен был кончиться бензин. Разве не
подходящий сюжетик для Естественной истории 20 века:
небо, в котором вьются стрекочущие птеродактили, созданные людьми,
внезапно лишившиеся дома, неспособные проплыть ни метра, обреченные на
гибель в волнах или на голодную смерть...
    Внизу под нами раскинулась, насколько хватал глаз, вооруженная до
зубов армада, какой не знала история и которой не грозила никакая
опасность. Нам предоставили все бездонное синее море, сколько нужно,
противник нам не мешал. Плещитесь на здоровье!
    Моему птеродактилю приказали по радио зависнуть вместе с 2 другими
над палубой миноносца, где было место только для 1, собственного
птеродактиля, который поднялся в воздух, чтобы нашим было где
приземлиться. И мы спустились, и вылезли на палубу, и морячки столкнули
нашу громоздкую, глупую, неуклюжую птицу за борт. Эту операцию повторили
еще два раза, после чего птица, принадлежащая кораблю, уселась на свое
законное место. Я потом заглянул в нее. Она была битком набита разным
электронным оборудованием для обнаружения мин и подводных лодок под
водой, а также летающих объектов и ракет в небе.
    А потом само Солнце следом за последним американским вертолетом
покинуло Сайгон, опустившись на дно глубокого синего моря.
    В свои 35 лет Юджин Дебс Хартке стал так же безобразно злоупотреблять
алкоголем и марихуаной и путаться с падшими женщинами, как и в последние
2 года учебы в школе. И он растерял окончательно уважение к себе самому и
к своей великой державе, точно так же, как 17 лет назад потерял уважение
к себе и к своему отцу на Выставке Технического Творчества в Кливленде,
штат Огайо.

----------------------------------------------------------------------------
    Его ментор, Сэм Уэйкфилд, который завербовал его в Уэст-Пойнт,
покинул армию на год раньше, чтобы иметь возможность выступать против
войны. Президентом Таркингтоновского колледжа он стал благодаря семейным
связям с сильными мира сего.
    Пройдет три года, и Сэм Уэйкфилд покончит с собой. Вот вам и еще один
потерпевший поражение неудачник, хотя он был и генерал-майором, и
Президентом колледжа. Я думаю, он просто под конец вымотался. Говорю это
не только потому, что мне он всегда казался усталым, но главным образом
потому, что его предсмертная записка оригинальностью не отличалась,
словно не имела к нему лично никакого отношения. Она слово в слово
совпадала с предсмертной запиской, оставленной в далеком 1932 году, когда
мне было -8 лет, другим неудачником, Джорджем Истменом, изобретателем
фотокамеры "Кодак" и основателем "Истмен Кодака". Раньше этот концерн
размещался всего в 75 милях отсюда, а теперь приказал долго жить.
    В обеих записках было сказано вот что:
    "Мое дело сделано".
    И больше ни слова.
    Если говорить о Сэме Уэйкфилде, то сделанное им дело, если он не
хотел приплюсовать к нему Вьетнамскую войну, состояло из трех зданий,
которые бы и без него построили, кто бы там ни был Президентом в
Таркингтоне.

----------------------------------------------------------------------------
    Эту книгу я пишу для людей не моложе 18 лет, но мне кажется, никому
не повредит, если я посоветую молодым людям готовить себя скорее к
неудачам, чем к успеху - потому что им предстоит главным образом терпеть
поражение за поражением.
    Даже если выразить это в баскетбольных терминах, почти все обречены
на проигрыш. Подавляющее большинство заключенных в Афинах, а теперь и
здесь, в этом маленьком местечке лишения свободы, можно сказать,
посвятили и детство, и юность исключительно баскетболу, и тем не менее
всем им вышибли мозги на первых минутах какого-то треклятого дурацкого
матча.

----------------------------------------------------------------------------
    Позвольте мне добавить, на тот случай, если книга все же попадется
молодому читателю, что я мог вконец разрушить свое здоровье, вылететь из
Мичиганского Университета и кончить жизнь где-нибудь под забором, если бы
не прошел выучку в Уэст-Пойнте, с его военной дисциплиной. Я сейчас
говорю о своем теле, а не о душе: и для молодого человека - ас недавних
пор и для молодой девушки, - чтобы выучиться уважать свои кости, и нервы,
и мускулы, нет ничего лучше, чем поступить в одну из Зх главных военных
академий.
    Я поступил в Уэст-Пойнт заморышем, сутулым, со впалой грудью, я в
жизни не занимался спортом - если не считать нескольких потасовок после
танцев, где играл наш джаз-банд. Когда я кончил Академию и мне присвоили
чин младшего лейтенанта регулярной армии, и я ходил щеголем, и купил
красный "Корветт" на средства, скопленные для меня Академией за время
моей учебы, - спина у меня была прямая, как струна, легкие мощные, как
мехи в кузнице Вулкана, я был капитаном 2х команд - вольной борьбы и
дзюдо, и не выкурил ни единой сигареты и не проглотил ни капли спиртного
за 4 полных года! Да и моя сексуальная озабоченность отошла в прошлое. Я
не чувствовал себя так великолепно никогда, за всю свою жизнь.
    Помню, я сказал своим родителям на выпускном вечере:
    - Неужели это я?
    Они ужасно гордились мной, и я тоже гордился собой. Я обратился к
Джеку Паттону - он там тоже был со своей матерью и сестрой, опасными, как
игрушки, начиненные взрывчаткой, и со своим нормальным отцом, и я его
спросил:
    - Ну, что ты о нас думаешь, лейтенант Паттон? Он был в нашем классе
первым с конца, средний балл у него был самый низкий. Таким же был и
генерал Паттон, просто однофамилец Джека, который снискал громкую славу
во время 2 мировой войны.
    А Джек, разумеется, ответил, насупясь, что он чуть не лопнул со
смеху.
7

----------------------------------------------------------------------------
    Я тут перечитывал таркингтоновский журнал для старшекурсников, все
выпуски, с последнего до первого, вышедшего в 1910 году. Журнал назывался
"Мушкетер", в честь Мушкет-горы, а вернее, высокого холма, который
возвышался на западной границе студенческого городка - и у его подножия,
рядом с конюшней, теперь зарыты тела многих беглых заключенных.
    Стоило кому-нибудь предложить внести какие-либо материальные
усовершенствования в устройство колледжа, как это вызывало бурю протеста.
Выпускники Таркингтона желали, возвращаясь сюда, находить все точно в том
же виде, как было прежде. В 1м отношении все оставалось неизменным - это
касалось численности студентов, с 1925 года стабилизировавшейся и
составлявшей ровно 300 человек. А тем временем, разумеется, население
тюрьмы на том берегу разрасталось под прикрытием тюремных стен
неудержимо, как Гремящая Борода, Ниагарский водопад.
    Судя по письмам читателей в "Мушкетер", перемена, вызвавшая самую
мощную лавину отчаянных протестов, была связана с реконструкцией Лютцевых
Колоколов вскоре после конца 2 мировой войны, в память Эрнеста Хаббла
Хискока. Он кончил Таркингтон и в 21 год был пулеметчиком на
бомбардировщике морской авиации, который пилот бросил с полным грузом
бомб на посадочную палубу японской авиаматки. Было это в сражении при
Мидуэй, во время 2 мировой войны.
    Я готов был отдать что угодно за возможность умереть в такой великой
войне.

----------------------------------------------------------------------------
    А что я? Я занимался шоу-бизнесом, стараясь привлечь как можно больше
зрителей для Правительственного телеканала и убивая настоящих живых людей
при помощи настоящего оружия - а остальные рекламщики не могли себе
позволить такую роскошь.
    Остальным рекламщикам приходилось снимать сплошную липу.
    Как ни странно, актеры выглядели на голубом экране куда более
убедительно, чем мы. Настоящее горе настоящих людей как-то туго доходит
до публики.

----------------------------------------------------------------------------
    Ox, сколько нам еще надо узнать о ТВ!

----------------------------------------------------------------------------
    Родители Хискока, которые развелись и завели новые семьи, но
оставались друзьями, скинулись, чтобы оплатить механизацию колоколов -
чтобы на них, при посредстве клавиатуры, мог играть один человек. А до
того куча людей дергала за веревки, и стоило раскачать какой-нибудь
колокол, как он уж не останавливался, пока сам не пожелает. Унять его
было невозможно.
    В старину 4 колокола отчаянно фальшивили, но все, несмотря на это, их
обожали, и дали им прозвища: "Пикуль", "Лимон", "Большой Чокнутый Джон" и
"Вельзевул". Хискоки послали их в Бельгию, в ту самую литейную, где Андре
Лютц работал подмастерьем Бог знает сколько лет назад. Там их подправили,
механизировали и идеально настроили - такими я их и застал, когда взялся
играть на колоколах.
    Но музыка была уже не та, что в прежние времена. Те, кому довелось
самим принимать участие в действе, описывали его в своих письмах в
"Мушкетер" с такой же неистовой любовью и бешеным восторгом и
благодарностью, с какими заключенные говорят о том, что такое героин,
сдоб