ли к Слушанию Музыки? -
сказал Уайлдер.
    Я мог бы ответить, что Гитлер, вероятно, разбирался в Физике не
лучше, чем Попечительский Совет, но музыку он любил. Каждый раз, как
Концертный зал подвергался бомбежке, он его заново отстраивал, как объект
первостепенного назначения. Это я, кажется, и вправду -слышал по
Национальному Радиовещанию.
    Вместо этого я сказал:
    - Если бы я знал, что огорчил Кимберли, что я ее обидел, как вы
выразились, я бы непременно извинился. Мне это и в голову не приходило,
сэр. Она виду не подала.

----------------------------------------------------------------------------
    Но что меня окончательно подкосило - это когда я понял, что ошибался,
думая, что я здесь в своей семье и члены Попечительского Совета, и все
родители и опекуны таркингтонцев, как и сами они, давно смотрят на меня,
как на доброго дядю. Господи - сколько семейных секретов я узнал за эти
годы и сохранил, не выдавая! Я был нем, как могила. Я был верный старый
служака. Но ничем другим я не был ни для членов Совета, ни для студентов.
    Я не был добрым дядей. Я был представитель класса услужающих.
    И они отказывали мне от места.
    Солдат демобилизуют. Рабочих выгоняют с работы. А прислуге отказывают
от места.
    - Значит, меня выгоняют? - спросил я у Председателя Совета, еще не
веря в это.
    - Весьма сожалею, Джин, - сказал он, - но мы вынуждены отказать вам
от места.

----------------------------------------------------------------------------
    Президент колледжа, Текс Джонсон, сидел недалеко от меня и даже не
пикнул. Вид у него был совсем больной. Я было подумал - ему досталось за
то, что он продержал меня на факультете так долго, что я получил
постоянную должность. А он был не в своей тарелке, потому что дело
касалось его лично, хотя все же имело непосредственное отношение к Юджину
Дебсу Хартке.
    На должность Президента он перешел из Роллинз-Колледжа, в Зимнем
Парке, что во Флориде, где он был Проректором, после того, как Сэм
Уэйкфилд выкинул штуку - застрелился. Генри "Текс" Джонсон получил
степень бакалавра Технических Наук в Техасском Технологическом институте
в Лаббоке и всем говорил, что он прямой потомок того Джонсона, что погиб
при Аламо. Дэмон Стерн, который вечно раскапывал какие-то малоизвестные
исторические факты, сказал мне, между прочим, что Битва при Аламо
разыгралась из-за рабовладения. Храбрецы, павшие в этой битве, хотели
отделиться от Мексики, потому что в Мексике рабовладение было запрещено
законом. Они сражались за право быть рабовладельцами.
    Благодаря роману с женой Текса я узнал, что предки его были вовсе не
из Техаса, они были литовцами. Его отец - разумеется, никакой не Джонсон
- был вторым помощником на русском грузовом судне, и он удрал, когда
судно стояло на срочном ремонте в Корпус-Кристи. Зузу мне сказала, что
отец Текса был не просто нелегальный иммигрант - он был родной племянник
бывшего коммунистического правителя Литвы.
    Вот вам и Аламо.

----------------------------------------------------------------------------
    На заседании Совета я обернулся к нему и сказал:
    - Текс, ради всего святого - скажи хоть что-нибудь! Ты же знаешь
меня, как облупленного, знаешь, что я лучший учитель, какой у тебя есть!
И это не мое мнение. Студенты так говорят! Может, сюда вызовут всех
учителей, или я должен один отдуваться? Текс?!
    Он смотрел прямо перед собой. Можно было подумать, что он застыл, как
цемент. "Текс?" Да, вот оно начальство, ничего не скажешь.
    Я задал тот же вопрос председателю, которого Космический Телемаркет
сделал нищим, только он об этом пока не знал.
    - Боб... - начал я. Его передернуло.
    Я начал снова, верно истолковав этот красноречивый жест (какой я
родственник, я просто слуга!).
    - Мистер Мелленкамп, сэр, - сказал я, - вы отлично знаете, как и все
присутствующие, что если целый год ходить с магнитофоном по пятам за
самым горячим патриотом, глубоко религиозным, самым истинным американцем,
какого только можно найти, то легче легкого доказать, что он предатель
родины, хуже Бенедикта Арнольда*, и вдобавок Прислужник Сатаны. Покажите
мне человека, который бы в запальчивости или по рассеянности не ляпнул
что-нибудь, что готов потом взять назад. И я вас еще раз спрашиваю, вы
производили этот опыт над каждым или только надо мной, и если так, то
почему?
/* Бенедикт Арнольд (1741-1801), американский генерал, предатель./
    Он заледенел.
    - Мадлен? - сказал я Мадлен Астор, той самой, что потом прислала мне
дурацкое письмо.
    Ей, оказывается, не понравилось, что я сказал студентам, будто
близится новая Эпоха Оледенения, даже если я и прочел это в "Нью-Йорк
Тайме". Это тоже было записано на пленке Уайлдера. Но эти слова по
крайней мере имели хоть какое-то отношение к науке, и по крайней мере я
не повторил их за Шлезингером, или Дедушкой Уиллсом, или Дэмоном Стерном.
По крайней мере это были мои собственные слова.
    - У здешних студентов и без того забот хватает, - сказала она. - По
себе знаю.
    Еще она сказала, что всегда находились люди, которые пытались
прославиться, возвещая Конец Света, но Конец Света так и не настал.
    Все дружно закивали. Среди сидящих за столом не было ни одного
человека, близкого к науке. Я знаю.
    - Когда я тут училась, вы предсказывали Конец Света, - сказала она, -
только в тот раз нас должны были убить радиоактивные отходы и кислотные
дожди. Но мы живехоньки. И в добром здравии. И все тут в добром здравии.
Вот вам!
    Она пожала плечами.
    - А что касается всего прочего, - добавила она, - мне жаль, что я это
слышала. Это отвратительно. Если вы будете еще раз слушать эти гадости,
я, скорее всего, встану и уйду.
    Господи, пронеси! Что она имела в виду, говоря "все прочее"? Что это
они уже слушали без меня и собираются слушать снова в моем присутствии?
Неужели я еще не слышал самое ужасное?
    Оказывается, нет.
16

----------------------------------------------------------------------------
    "Все прочее" хранилось в папке из манильского картона, лежавшей на
столе перед Джейсоном Уайлдером. Так Манила снова сыграла важную роль в
моей жизни. На этот раз, однако, обошлось без "Сладкого Роб Роя" со
льдом.
    В папке хранились рапорты частного детектива, которого Уайлдер нанял
следить за моей личной жизнью. Они касались только второго семестра, так
что эпизода в скульптурной студии там не было. Легавый донес о 3 из 7
встреч с Приглашенной Художницей, о 2 с женщиной от ювелирной компании,
принимавшей заказы на кольца классов, и о 30 или около того - с Зузу
Джонсон, женой Президента. Он не пропустил ничего из наших с Зузу выходок
за весь второй семестр. Только 1 эпизод он истолковал неправильно: когда
я поднялся на чердак конюшни, где покоились Лютцевы колокола до постройки
башни и где 2 года назад был распят Текс Джонсон Я пошел туда с теткой
студента. Она хотела посмотреть на старинные соединения балок с
центральным брусом - по профессии она была архитектор. Оперативник решил,
что мы с ней занимались там любовью. Ничего подобного.
    Любовью мы занимались поближе к вечеру, в каптерке при конюшне, в
тени Мушкет-горы на закате.

----------------------------------------------------------------------------
    Ознакомиться с содержимым уайлдеровской папки мне предстояло только
через 10 минут. Уайлдер и еще кое-кто из присутствующих хотели
разобраться, обсудить, что их так беспокоит в моем поведении - а именно,
тот вред, который я, по их соображениям, причиняю юным умам. Мои
сексуальные подвиги с женщинами старше меня Попечителей не особенно
интересовали - о Президенте Колледжа я не говорю, - разве что в качестве
подручного средства, которое очень пригодится, чтобы не пришлось возиться
с выяснением щекотливого вопроса - нарушены мои права в свете Первой
поправки к Конституции или нет.
    Прелюбодеяние оставили напоследок, как пулю в лоб, после того, как
расстрельная команда изрешетит меня, как швейцарский сыр.

----------------------------------------------------------------------------
    Для Текса Джонсона, тайного литовца, содержание папки было куда
серьезнее, чем для тех, кто просто собирался с ее помощью сковырнуть меня
с места. Для него это было унижение похуже, чем для меня.
    Хорошо еще, что они ему сказали, что мой роман с его женой - дело
прошлое.
    Он встал и попросил разрешения покинуть собрание. Он сказал, что
предпочел бы не присутствовать, когда Совет вторично будет рассматривать
"все прочее", по выражению Мадлен.
    Ему разрешили выйти, и он собирался, судя по всему, уйти молча. Но
когда он уже взялся за ручку двери, у него вырвались два слова, словно
они его душили. Это было название романа Постава Флобера. Флобер написал
про жену, которой надоел ее муж и она впуталась в неописуемо глупую
интрижку, а потом покончила с собой. - "Мадам Бовари", - сказал Текс. И
вышел.

----------------------------------------------------------------------------
    Он уже был рогоносцем, а впереди его ждало распятие. Интересно,
сбежал бы его отец с корабля в Корпус-Кристи, знай он, какой уготован
конец его единственному сы' ну в условиях Американского Свободного
Предпринимательства.

----------------------------------------------------------------------------
    Я читал "Мадам Бовари" в Уэст-Пойнте. Роман был в списке
обязательного чтения для студентов, на тот случай, если нам придется
общаться с культурными людьми, чтобы мы не ударили в грязь лицом.
Конечно, если такой случай представится. Мы с Джеком Паттоном читали
"Мадам Бовари" одновременно, в одном классе. Я потом спросил, какого он
мнения о романе. Как вы догадываетесь, он сказал, что чуть не лопнул со
смеху.
    Точно так же он отозвался и об "Отелло", и о "Гамлете", и о "Ромео и
Джульетте".

----------------------------------------------------------------------------
    Скажу вам как на духу: я до сих пор так и не решил, был Джек Паттон
умный или тупой как пробка. До сих пор не могу понять, зачем он прислал
мне ко дню рождения, незадолго до того, как снайпер достал его
великолепным выстрелом в Хюе, (произносится как Уэй), завернутый в
подарочную обертку номер порно-журиала "Черный поясок". Но вот чего ради
он прислал этот номер - чтобы я разлакомился, глядя на девочек, одетых
только в черные пояски для подвязок, или чтобы я прочел потрясный научно-
фантастический рассказ, который назывался "Протоколы Тральфамадорских
Мудрецов"?
    Но к этому я еще вернусь.

----------------------------------------------------------------------------
    Понятия не имею, читал ли кто-нибудь из членов Совета "Мадам Бовари".
Двоим из них пришлось бы заставить кого-то читать книгу вслух. Так что не
я один был озадачен последними словами Текса Джонсона под занавес.
    Я бы на месте Текса, пожалуй, постарался как можно быстрее исчезнуть
из студенческого городка - может быть, утопить свои горести в компании
неученых типов в "Черном Коте". Я сам оказался там к концу дня. Вот было
бы забавно, если бы мы с ним встретились там - пара пьяных вдрызг
неразлучных друзей в кафе "Черный Кот". Было бы что вспомнить.

----------------------------------------------------------------------------
    Представьте себе, как я ему говорю - или он мне говорит, - и оба мы
лыка не вяжем:
    - Я тя люблю, фукин ты фын... Ты мя поммаешь?

----------------------------------------------------------------------------
    У одного из членов Совета был на меня зуб, по личным причинам. Это
был Сидней Стоун, который, по слухам, сколотил состояньице в 1 000 000
000 долларов всего за 10 лет, главным образом за счет комиссионных при
распродаже движимой и недвижимой собственности Америки иностранцам. Его
коронным номером оказалась перепродажа И,Г. Фарбениндустри в Германии,
так сказать, собственности прежнего хозяина моего отца, И. Ай. Дюпона и
Компании.
    - Я многое мог бы простить под дулом пистолета, так сказать,
Профессор Хартке, - сказал он. - Но только не то, что вы сделали моему
сыну.
    Сам он не учился в Таркингтоне. Он одолел школу бизнеса в Гарварде и
экономический факультет Лондонского Университета.
    - Фреду? - сказал я.
    - На случай, если вы этого не заметили, - сказал он, - у меня только
1 сын в Таркингтоне. У меня вообще 1 сын, где бы то ни было.
    Значит, этот 1-ственный сын, пальцем не пошевельнув, в 1 прекрасный
день будет тоже стоить 1 000 000 000.
    - Что я сделал Фреду? - сказал я.
    А вот что я сделал Фреду: я видел, как он украл в Таркингтоне пивную
кружку из нашего книжного магазина. Но то, что сделал Фред Стоун, было
хуже, чем кража. Он взял кружку, выпил несколько воображаемых тостов за
меня и кассира - кроме нас там никого не было - и вышел.
    Я только что пришел с педагогического совета, где проблема воровства
в студенческом городке обсуждалась в энный раз. Директор книжной лавки
сказал нам, что есть только одно заведение, где процент похищаемого
товара выше, чем в его лавке: это Гарвардский Кооперативный книжный
ларек, в Кембридже.
    Поэтому я вышел следом за парнем на Центральную Лужайку. Он шел к
своему мотоциклу "Кавасаки" на студенческой стоянке. Я подошел к нему
сзади и сказал спокойно, очень вежливо:
    - Я думаю, тебе лучше пойти и поставить эту кружку на место, Фред.
Или заплатить за нее.
    - Ах, неужели? - сказал он. - Вы так думаете? И он швырнул кружку о
парапет Воннегутовского Мемориального Фонтана. Она разлетелась на мелкие
кусочки.
    - Если вы так думаете, - сказал он, - можете сами поставить ее на
место.
    Я доложил об этом случае Тексу Джонсону, который посоветовал мне не
брать в голову.
    Но меня это задело за живое. И я написал письмо отцу парня, но
никакого ответа, до сегодняшнего дня, не получил.
    - Я никогда не прощу вам того, что вы обвинили моего сына в
воровстве, - сказал его отец на собрании Совета. Он привел мне цитату из
Шекспира как бы от лица Фреда. Мне, очевидно, следовало вообразить, будто
со мной говорит сам Фред.
    - "Кто тащит деньги - похищает тлен, - сказал он. - Что деньги? Были
деньги, сплыли деньги. Они прошли чрез много тысяч рук. Иное -
незапятнанное имя. Кто нас его лишает, предает нас нищете, не сделавшись
богаче*".
/* "Отелло". Акт 3, сцена 3. Перевод Б. Пастернака./
    - Виноват, сэр, прошу прощения, - сказал я.
    - Поздно, - сказал он.
17

----------------------------------------------------------------------------
    Среди членов Совета был 1, которого я считал своим надежным другом.
Мои слова, записанные на пленку, показались бы ему забавными и не
лишенными интереса. Но его как раз и не было. Его звали Эд Бержерон, и мы
с ним много раз вели откровенные разговоры о загрязнении окружающей
среды, и о нечестных махинациях на бирже и в банковском деле, и так
далее. По пессимизму он мне мог дать сто очков вперед.
    Свое состояние, такое же старинное, как у Мелленкампов, и заключенное
в наследственных нефтяных скважинах, угольных шахтах и железных дорогах,
он превратил в деньги, распродав все иностранцам, чтобы всецело посвятить
себя изучению и охране природы. Он был Президентом Федерации охраны живой
природы, и его фотографии природы и диких животных Галапагосских островов
печатались в "Нешнл Джеографик". Журнал даже поместил на обложке его
фотографию, изображавшую морскую ящерицу, игуану, которая грелась на
солнышке, жуя водоросли, а рядом с ней отощавший пингвин явно подумывал о
других злободневных событиях, каковы бы они ни были в тот день.
    Эд Бержерон был не просто моим закадычным другом. Он был ветераном
нескольких ТВ-шоу Джейсона Уайлдера, посвященных борьбе за сохранение
окружающей среды. В библиотеке я не нашел ни одной видеопленки с записью
этих страстных перепалок, но в тюрьме 1 была. Она возникала откуда ни
возьмись примерно каждые 6 месяцев на телеэкранах, которые никогда не
выключались.
    Помню, на этой встрече Уайлдер сказал, что у "зеленых" есть один
недостаток - они никогда не оценивают, какие затраты труда и снижение
уровня жизни потребуются, чтобы отказаться от ископаемого топлива или
перерабатывать отбросы, вместо того, чтобы просто сбрасывать их в океан,
и так далее.
    Эд Бержерон ему сказал:
    - Хорошо! Тогда мне остается только сочинить эпитафию для этого
некогда благодатного зелено-голубого небесного тела. Он имел в виду нашу
планету.
    Уайлдер ответил ему заносчивой, покровительственной, коварной
лицемерной улыбкой заядлого спорщика.
    - Большинство ученых в нашем обществе, если я не ошибаюсь, - сказал
он, - сочли бы эту эпитафию не сколько преждевременной - она не
понадобится еще несколько тысяч лет, как минимум.
    Это обсуждение произошло лет за 6 до того, как меня выгнали, значит,
еще в 1985, и я не понимаю, каких ученых он цитировал. Все ученые, вплоть
до костоправов и педикюрщиков, в один голос утверждали, что мы убиваем
планету в бешеном темпе.
    - Хотите послушать эпитафию? - сказал Эд Бержерон.
    - Если это так необходимо, - сказал Уайлдер, с тем же лисьим оскалом.
- Должен вам, однако, напомнить, что вы не первый из тех, кто кричит, что
человечество вот-вот погибнет. Уверен, что даже в Египте, еще до того,
как возвели первую пирамиду, нашлись люди, которые добивались дешевой
популярности, вопя: "Все кончено".
    - Есть некоторая разница между нашим временем и Египтом до того, как
там возвели первую пирамиду... - начал Эд.
    - ...И до того, как китайцы изобрели книгопечатание, и до того, как
Колумб открыл Америку, - вставил Джейсон Уайлдер.
    - Точно, - сказал Бержерон.
    - Разница заключается в одном: мы, на свое несчастье, знаем, что
происходит, - сказал Бержерон, - и тут уж не до шуток. И это послужило
поводом для таких самовлюбленных, кокетничающих шарлатанов, как вы, в
угоду богатеям, без стыда и совести пакостящим все вокруг, делать вид,
что состояние атмосферы, воды и почвы, - вопрос жизни и смерти! - можно
так же спокойно обсуждать, как и то, сколько ангелов могут танцевать на
шерстинке теннисного мяча.
    Он разозлился.
    Когда эту старую пленку запустили в Афинах незадолго до великого
исхода, она вызвала живой интерес. Я смотрел передачу с несколькими
своими учениками. После один из них меня спросил:
    - Кто прав, Профессор, - борода или усы? Уайлдер носил усы. У
Бержерона была бородка.
    - Борода, - сказал я.
    Вполне вероятно, что это было едва ли не последнее слово, которое я
сказал заключенному перед побегом из тюрьмы, до того, как моя теща
решила, наконец, заговорить о своей громадной щуке.

----------------------------------------------------------------------------
    Эпитафия на смерть нашей планеты, которую сочинил Бержерон и которую,
по его словам, следовало высечь огромными буквами на обрыве Большого
Каньона, чтобы экипажи летающих тарелок увидели ее издали, звучала,
помнится, так:
МЫ МОГЛИ БЫ ЕЕ СПАСТИ, ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛИ ПОСЛЕДНИМИ СКУПЕРДЯЯМИ.
Только вместо "последними" он употребил словцо позабористей.

----------------------------------------------------------------------------
    Я больше никогда не увижу Эда. Бержерона, не получу от него вестей.
Он вышел из Совета вскоре после того, как меня выгнали, и все равно не
попал бы в число заложников. Интересно было бы послушать, что он скажет
своим захватчикам и что он скажет о них. Он любил повторять мне то, что
сказал моему классу в своей лекции: человек превратился в стихийное
бедствие. Человек стал смерчем, ураганом и градобитием, человек стал
потопом. Так что он мог бы сказать, что наш Сципион - это Помпеи, а толпа
беглых преступников - поток лавы.
    Из Совета он вышел вовсе не потому, что они меня выставили. Его
постигли по меньшей мере две личные трагедии, сразу, одна за другой.
Компания, перешедшая к нему по наследству, производила самые
разнообразные материалы из асбеста, а асбестовая пыль оказалась одним из
сильнейших канцерогенов, уступая разве что эпоксидным смолам и кое-каким
радиоактивным веще