я. Сном забыться.
    Уснуть... И видеть сны? Вот и ответ.
    Какие сны в том смертном сне приснятся,
    Когда покров земного чувства снят?
    Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
    Несчастьям нашим жизнь на столько лет*.
/* "Гамлет", акт 3, сцена I. Перевод Б.Пастернака./

----------------------------------------------------------------------------
    Конечно, монолог гораздо длиннее, но учительница, ее звали Мэри
Пратт, велела нам выучить только до этого места. Что мне, больше других
нужно? А в сложившихся обстоятельствах этого было более чем достаточно,
чтобы повеяло могильным духом, чтобы вызвать призрак еще одного ветерана
войны во Вьетнаме, который покончит счеты с жизнью прямо здесь, на
территории колледжа.
    Я выудил из кармана ключ от колокольни и бросил его на середину
круглого стола. Стол был такой огромный, что кому-нибудь придется влезть
на столешницу, чтобы дотянуться до ключей - или искать где-нибудь палку
подлиннее.
    - Веселого вам перезвона, - сказал я. С этим было покончено.

----------------------------------------------------------------------------
    Я ушел из Самоза-Холла той же дорогой, что и Текс Джонсон. Сел на
скамейку у края Лужайки, напротив библиотеки, рядом с Главной Аллеей.
Хорошо было на свежем воздухе.
    Дэмон Стерн, лучший мой друг среди преподавателей, как раз проходил
мимо и спросил, что я тут делаю.
    Я сказал, что загораю. Я никому не говорил, что меня вышвырнули, пока
не оказался у стойки бара в кафе "Черный Кот". Так что Профессор Стерн с
легким сердцем болтал какую-то веселую чепуху. У него был одноколесный
велосипед, и он умел на нем кататься, так что он подумывал, не
присоединиться ли ему к торжественной процесии на церемонии выпуска, до
которой оставалось около часа.
    - Уверен, что есть веские доводы за и против, - сказал я.
    Он вырос в Шелби, штат Висконсин, где все поголовно, включая и
бабушек, умели кататься на одноколесных велосипедах. Дело было в том, что
лет 60 назад в Шелби побывал странствующий цирк, который разорился и
бросил почти все свое имущество, в том числе и несколько одноколесных
велосипедов. Постепенно все овладевали искусством катания на одноколесном
велосипеде, а для семьи заказывали новые. Так что Шелби сделался и
остается до сего дня, насколько я знаю, столицей Унициклистов всего мира.
    - Я - за! - сказал я.

----------------------------------------------------------------------------
    - Уговорил, - сказал он. Он ужасно обрадовался. Когда он ушел, мои
мысли унесло ветерком и солнечными лучами в прошлое, когда я еще носил
форму, но уже вернулся домой и получил предложение работать в
Таркингтоне. Это было в Китайском ресторане на Гарвардской площади в
Кембридже, штат Массачусетс. Я обедал с женой и тещей, которые тогда еще
были в своем уме, и со своими законными детьми - Мелани, 11, и Юджином
Младшим, 8 лет. Мой незаконный сын, зачатый в Маниле всего две недели
назад, был, очевидно, размером с мелкую дробинку.
    Меня откомандировали в Кембридж приказом, я должен был держать
экзамен на последний курс Физического Факультета Массачусетского
Технологического Института. Мне предстояло получить степень Магистра, а
затем занять место преподавателя в Уэст-Пойнте, оставаясь военным,
солдатом до самой смерти.
    Моя семья в полном составе, за исключением Дробинки, поджидала меня в
Китайском ресторане, куда я и вошел в парадной форме, при всех регалиях.
На макушке у меня волосы были подстрижены ежиком, а затылок и виски
выбриты наголо. Народ глазел на меня, как на ярмарочного уродца. Я с тем
же успехом мог явиться нагишом, в черном пояске для подвязок.
    В университетских городках военные стали вот таким посмешищем,
невзирая на то, что львиная доля доходов Гарварда и МТИ поступала от
разработок и создания новых видов оружия. Мне бы не удалось остаться в
живых, если бы не великий дар цивилизации от Химического факультета
Гарварда: напалм. Это такой липкий желеобразный керосин.

----------------------------------------------------------------------------
    Я почти прошел, как сквозь строй, к столику, когда кто-то сказал
комуто у меня за спиной:
    - Свят, свят, свят! У нас что, Канун Всех Святых*?
/* Канун Всех Святых - вечер накануне 1 ноября. Дня Всех Святых. В этот
вечер по домам ходят ряженые./
    Я не отреагировал на это оскорбление, и не дал какому-то студенту-
белобилетнику пищу для размышлений, в виде лопнувшей барабаной перепонки
или полуперерванной глотки. Я шагал дальше, потому что мне было не до
того - у меня были куда более серьезные огорчения. Жена, прихватив детей,
переехала из Форта Брэгг в Балтимор, где собиралась учиться на
физиотерапевта в Университете Джонса Хопкинса. Ее мать, недавно
овдовевшая, переехала жить к ним. Маргарет и Милдред купили дом в
Балтиморе за деньги, оставленные моим тестем. Дом был их, а не мой. Я в
Балтиморе никого не знал.
    Что мне-то было делать в Балтиморе? Получалось, как будто меня убили
во Вьетнаме, и Маргарет приходилось самой заново устраивать свою жизнь.
Собственным детям я казался выходцем с того света. Они тоже глазели на
меня, как будто на мне был только черный поясок для подвязок.
    А уж как моя жена и детишки гордились бы мной, если бы я им поведал,
что не сумел ответить примерно на четверть вопросов на экзамене по физике
для поступления на последний курс МТИ!
    Добро пожаловать домой!
    Когда я собирался войти в Китайский ресторан, мне навстречу
выпорхнули две хорошенькие девчонки. Они тоже с презрением покосились на
меня, на мою стрижку, на мою форму. И я им сказал:
    - В чем дело? Вы что, в жизни не видели голого мужика в черном пояске
для подвязок?

----------------------------------------------------------------------------
    Этот черный поясок все время лез мне в голову, очевидно, потому, что
я ужасно скучал по Джеку Паттону. Я остался в живых, а он погиб на войне,
и за несколько дней до того, как его подстрелили, как я уже рассказывал,
послал мне подарок - порножурнал под названием "Черный поясок".

----------------------------------------------------------------------------
    Так мы и сидели в том ресторане, я допивал свой третий "Сладкий Роб
Рой". Маргарет и ее матушка сами все заказывали, как будто я покоился на
глубине 6 футов на Арлингтонском Национальном Кладбище. Они хотели
устроить обед в семейном стиле. Никто меня не спросил, как я сдал
экзамен. Никто не поинтересовался, как себя чувствует человек, вернувшись
домой с войны.
    Они болтали без умолку о туристских диковинках, которые видели
сегодня. Не думайте, что они приехали, чтобы составить мне компанию или
поддержать меня морально. Они приехали посмотреть на "Железнобоких"*, и
на крышу, с которой Поль Ревир дал сигнал фонарем, сообщая, что англичане
наступают по берегу, и прочее в этом роде.
/* "Железнобокие" - полк, который Оливер Кромвель возглавлял во время
Гражданской войны в Америке; Поль Ревир в 1775 году проскакал на коне в
Лексингтон и дал сигнал о наступлении англичан./
    Да, кстати, если уж речь зашла о крышах - в тот самый волшебный вечер
я узнал, что у моей жены, матери моих детей, полно предков и близких
родственников, у которых крыша поехала, и все с материнской стороны. Для
меня это была новость, и для Маргарет - тоже. Нам было известно, что
Милдред родилась в Перу, штат Индиана. Но она нам говорила про это Перу
только то, что там родился и Кол Портер и что она была рада, когда
выбралась оттуда.
    Милдред нам сказала, что у нее было несчастливое детство, но это вряд
ли можно было счесть хотя бы самым прозрачным намеком на то, что она, а
значит, и моя жена и детишки происходили из семейства, про которое в тех
местах давно пошла дурная слава - они плодили сумасшедших.

----------------------------------------------------------------------------
    Оказалось, что моя теща встретила старого друга из родного города
Перу, что в штате Индиана, во время экскурсии по стоянке полка
Железнобоких. А теперь старый друг с женой сидел за соседним столиком.
Когда я пошел в уборную, старый друг пошел за мной и рассказал, как
трудно приходилось Милдред, когда она кончала школу, ведь у нее и мать, и
бабка сидели в психбольнице штата, в Индианаполисе.
    - И брат ее матери, в котором она души не чаяла, - продолжал он,
стряхивая с конца последние капельки, - тоже свихнулся в ее выпускной
год, устроил массу поджогов по всему городу. Я бы на ее месте тоже сбежал
в Вайоминг, как ошпаренная кошка.
    Как я уже говорил, это была новость,
    - Вы будете смеяться, - продолжал он, - но эта штука нападает на них
исключительно в пожилом возрасте.
    - Я не смеюсь только потому, - сказал я, - что встал сегодня с левой
ноги.

----------------------------------------------------------------------------
    Не успел я вернуться и сесть за столик, как юнец, проходивший позади
меня, не смог удержаться от искушения потрогать мою стрижку "ежиком". Ну,
тут я буквально врезался в потолок! Парень был хлипкий, длинноволосый, на
шее у него болтался символ мира. Он был похож на певца Боба Дилана.
Может, это и был сам Боб Дилан, только мне на это плевать. Кто бы он там
ни был, я так ему врезал, что он сбил с ног официанта с полным подносом.
    Китайские деликатесы разлетелись во все стороны!
    Столпотворение!

----------------------------------------------------------------------------
    Я выскочил на улицу. Все и вся стали моими врагами. Я вернулся во
Вьетнам!
    Но передо мной замаячила фигура, смахивавшая на Христа. Одет он был в
костюм, и даже при галстуке, но у него была длинная борода, и глаза его
излучали любовь и жалость. Казалось, он знает всю мою подноготную, да так
оно и было. Это был Сэм Уэйкфилд, вышедший в оставку в чине генерала,
примкнувший к Борцам за Мир и ставший Президентом Таркингтоновского
колледжа.
    И он сказал мне те же слова, что и в те далекие дни, в Кливленде, на
Выставке Технического Творчества:
    - Куда спешим, сынок?
21

----------------------------------------------------------------------------
    Стоит мне вспомнить возвращение на родину из Вьетнама, как я тут же
вспоминаю и Брюса Бержерона, моего ученика в Таркингтоне. Я о нем уже
говорил. Он поступил в кордебалет "Карнавал на Льду", как только получил
свидетельство об окончании Курса Гуманитарных и Естественных наук, и его
убили в Дюбеке. Отец его был Президентом Федерации Охраны Природы.
    Когда Брюс учился у меня слушать музыку, я поставил запись увертюры
"1812 год" Чайковского. Я объяснил классу, что увертюра написана по
поводу действительных событий, а именно - поражения Наполеона в России. Я
предложил ученикам вспомнить какое-нибудь значительное событие в своей
жизни и подумать, какая музыка могла бы это наилучшим образом выразить. Я
им дал неделю на размышление. Мне хотелось, чтобы у них в голове, как в
скороварке, мозги хорошенько пропитались музыкой.
    Событие, которое вспомнил Брюс Бержерон и которое он превращал в
музыку в своей голове, случилось, когда ему было лет 6. Он застрял в
лифте между этажами вместе со своей нянькой-гаитянкой, в Универсаме
Блумингдейла, по дороге на дешевую распродажу постельного белья перед
Рождеством. Вообщето они шли в Американский Музей Естественной Истории,
но нянька, не спросившись у хозяев, решила сначала послать дешевое белье
своим родичам, на Гаити.
    Лифт застрял как раз под этажом, где шла рождественская распродажа.
Лифтера не было. Кабина была набита битком. Когда все поняли, что лифт
застрял всерьез и надолго, кто-то нажал на кнопку тревоги, и пассажиры
слышали, как звонок заверещал далеко внизу. Брюс сказал,' что тогда он в
первый раз попал в переделку, из которой взрослые не смогли сразу же
найти выхода.

----------------------------------------------------------------------------
    В лифте было переговорное устройство, и из него послышался голос
женщины - она просила всех сохранять спокойствие. Брюс запомнил то, что
она особенно подчеркнула: никто не должен пытаться выбраться через
откидной люк в потолке. Если кто-то на это решится, Блумингтон снимает с
себя всякую ответственность за его или ее дальнейшую судьбу.
    Время шло. Время тянулось. Маленькому Брюсу казалось, что они
просидели в западне лет 100. А прошло, наверное, не больше 20 минут.
    Маленький Брюс думал, что стал участником величайшего события в
истории Америки. Он вообразил, что не только его родители, но и сам
Президент Соединенных Штатов следит за событиями по телевизору. Когда их
спасут, думал он, его встретят ликующие толпы с оркестром.
    Маленький Брюс ждал банкета и медали за храбрость, за то, что он не
поддался панике и не стал хныкать, что хочет в туалет.

----------------------------------------------------------------------------
    Лифт внезапно дернулся вверх, остановился. Потом подскочил на метр,
как от толчка. Двери разъехались, открывая мирную картину распродажи
белья и лица покупателей, ожидавших лифта, даже не подозревая, что с ним
случилось.
    Они ждали, пока пассажиры выйдут, чтобы поскорее занять их место.
    Их не встретил ни один представитель администрации, который
рассыпался бы в извинениях, спрашивая, все ли обошлось. Все действия,
относившиеся к освобождению застрявших в лифте, происходили где-то очень
далеко - там, где был мотор, там, где был сигнал тревоги, там, где была
женщина, которая уговаривала их не поддаваться панике и не вылезать в люк
на потолке.
    Вот так.

----------------------------------------------------------------------------
    Нянюшка купила белье, и они с маленьким Брюсом пошли в Американский
Музей Естественной Истории. Няня заставила его дать слово, что он никогда
не скажет родителям про то, что они побывали и в Блумингдейле, - и он ее
не выдал.
    Он им до сих пор не сказал, что проговорился на занятиях по Слушанию
Музыки.
    - Знаешь, что ты описал лучше всего? - спросил я Брюса.
    - Нет, - сказал он.
    - Как себя чувствует человек, вернувшийся на родину с войны во
Вьетнаме - сказал я.
22

----------------------------------------------------------------------------
    Я читаю про 2 мировую войну. Все поголовно, в тылу и на фронте, даже
маленькие дети, гордились тем, что принимают в ней участие. Судя по
всему, людям казалось, что вообще невозможно было не принимать в ней
участие, даже если ты просто жил в то время. Да, гибель или страдания
солдат, и моряков, и морских пехотинцев касались, хотя бы немного, всех и
каждого.
    А вот война во Вьетнаме касается исключительно тех, кто там сражался.
Похоже, что больше никому нет до нее никакого дела. Все остальные
остались чисты, как свежевыпавший снег. Это мы, только мы, дураки,
замарались, участвуя в грязной войне. Мы потерпели поражение - что ж, так
нам и надо, за то, что мы ввязались в эту войну. В тот вечер, когда я
временно взбесился в Китайском ресторане на Гарвардской площади, все были
в восторге друг от друга, только не от меня.

----------------------------------------------------------------------------
    Перед тем как я взорвался, старый друг Милдред из Перу, что в
Индиане, разглагольствовал, как будто мы с ним не имеем ничего общего;
можно было подумать, что я педикюрщик или подрядчик на стройке, а не
человек, который рисковал жизнью, жертвовал здравым смыслом и честью ради
него.
    Как оказалось, сам он занимался ликвидацией медицинских отходов в
Индианаполисе. Приятное дельце, особенно если слушаешь о нем в Китайском
ресторане, где все бодро цепляют палочками для еды какие-то
несусветности.
    Он говорил, что его ежедневные проблемы связаны с эстетикой не
меньше, чем с токсичностью. Это его собственные слова - "эстетика" и
"токсичность".
    Он сказал:
    - Никому не придется по вкусу, если он увидит в мусорном баке или на
свалке палец, или ногу, или что-либо подобное, хотя для здоровья это не
опаснее, чем обглоданные ребрышки от жареной грудинки.
    Он спросил меня, не хочу ли я отведать чего-нибудь, что стоит на
столике у него и его жены,- они заказали слишком много.
    - Нет, благодарю вас, сэр, - сказал я.
    - Да ведь рассказывать все это вам - все равно что возить уголь в
Ньюкасл, - сказал он.
    - Как? - сказал я. Я пытался его не слушать, и уставился, чтобы
отвлечься, в самую неподходящую точку - в лицо моей тещи. Ведь эта
будущая жертва безумия, которой некуда податься, станет постоянной
спутницей нашей жизни. Это было яснее ясного.
    - Ну - вы же побывали на войне, - сказал он. По его тону было
понятно, что он считал войну моим личным делом, его она не касалась. - Я
хочу сказать, что вашему брату пришлосьтаки повозиться с разными
отбросами.
    Тут паренек как раз и погладил меня против шерсти. Мой мозг
взорвался, как канистра с нитроглицерином.

----------------------------------------------------------------------------
    Мой адвокат, который сильно приободрился, увидев мои 2 списка и
узнав, что я никогда не занимался рукоблудием и любил наводить чистоту в
доме, спросил меня вчера, почему я никогда не бранюсь. Когда он пришел, я
мыл окна тут, в библиотеке, добровольно, без приказа.
    Я ему рассказал, что мой дедушка с материнской стороны считал, что
непристойности и богохульство как бы дают другим людям право пропускать
мимо ушей то, что им говорят.
    Я рассказал ему старую притчу, которую мне поведал Дедушка Уиллс, -
про город, где в полдень ежедневно палили из пушки. Как-то раз пушкарю
стало худо, и он настолько ослаб в последнюю минуту, что не смог
выстрелить из пушки.
    Так что в полдень пушка молчала.
    Все население города света не взвидело, когда солнце достигло зенита.
Люди в тревоге спрашивали друг друга:
    - Так-перетак! Что стряслось?
    Мой адвокат полюбопытствовал, какое это имеет отношение к тому, что я
отказался от сквернословия.
    Я ответил, что в наше время сплошного сквернословия "так-перетак"
может ударить по мозгам не хуже пушечного выстрела.

----------------------------------------------------------------------------
    Там, на Гарвардской площади, в далеком 1975 году, Сэм Уэйкфилд снова
стал кормчим моей судьбы. Он велел мне оставаться на боковой дорожке, где
я чувствовал себя в безопасности. Я дрожал как лист. Мне хотелось лаять
по-собачьи.
    Он пошел в ресторан, как-то ухитрился всех успокоить и предложил
оплатить весь причиненный ущерб из своего кармана, прямо на месте. У него
была очень богатая жена, Андреа, которая стала Деканом Женского отделения
после того, как он покончил с собой. Андреа умерла за 2 года до массового
побега из тюрьмы, поэтому она не зарыта рядом с остальными, возле
конюшни, куда достигает тень Мушкет-горы на закате.
    Она похоронена рядом со своим мужем в Брин Мор, штат Пенсильвания. Но
ледник и их 2-их сметет в Западную Виргинию или в Мэриленд. Bon voyage!*
/* Счастливого пути! (франц.)./

----------------------------------------------------------------------------
    Андреа Уэйкфилд была 2м человеком, с которым я говорил после того,
как меня выгнали из Таркингтона. Первым был Дэмон Стерн. Я снова
рассказываю про 1991 год. Все остальные ели омаров. Андреа подошла ко мне
после того, как повстречалась со Стерном на Главной аллее.
    - Я думала, ты в Павильоне, ешь омара, - сказала она.
    - Аппетита нет, - сказал я.
    - Просто невыносимо, что их варят живьем, - сказала она. - Знаешь,
что мне только что сказал Дэмон Стерн?
    - Уверен - что-то интересное, - сказал я.
    - Во времена Генриха 8го, - сказала она, - в Англии
фальшивомонетчиков варили живьем.
    - Хлеба и зрелищ, - сказал я. - Их варили живьем при всем народе?
    - Он не сказал, - ответила она. - А ты что тут делаешь?
    - Греюсь на солнышке, - сказал я.
    Она поверила мне на слово. Села рядышком. Она уже нарядилась в
академическую мантию для парада выпускников. По этому наряду было сразу
видно, что она окончила Сорбонну, в Париже, во Франции. В дополнение к
обязанн