Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
боятся инфекций - это страна карантинов
и рай для эпидемиологов. Она попала здесь в компанию среднезажиточных рантье
и лавочников, возвращавшихся из просветительно-развлекательного круиза по
Северной Африке. Поскольку путешествие шло к концу, они начали ссориться
между собой. Обычно это оставляют напоследок: чтоб узнать попутчиков, надо
дождаться последнего дня общения с ними, когда с них слетают листья и
обнажаются тугие, перепутанные корни. Соседи за ее столом, до того
поддерживавшие, видимо, благопристойные отношения, теперь повели настоящую
войну между собой, стараясь наверстать упущенное и сказать то, что давно
висело на кончике языка у каждого. Они пикировались по всем правилам этого
древнего и одинакового во всем мире искусства.
- Вы не джентльмен,- сказал один из них.
- Зато мой отец был им! - как в анекдоте, возразил другой и победоносно
оглянулся по сторонам.
Можно было не обращать на это внимание, но это была старая ее болезнь:
она не выносила обывателей, они вызывали у нее насмешку и противодействие -
уж лучше в Москву, где по улицам ходят медведи и пожирают друг друга, чем
слушать эту рутину и видеть людей, имеющих одну цель в жизни - следовать ее
условностям...
В Англии - новое препятствие: она попала туда перед коронованием Георга
VI. Прежний король, Эдуард VIII (видно, тоже хорош был гусь), женился на
дважды разведенной американке - парламенту и народу Англии это пришлось не
по нраву, и ему, к несчастью Рене, пришлось отречься от трона. Для англичан
нет праздника дороже, чем коронование нового правителя: даже совершаемое в
столь щекотливых обстоятельствах,- вся полиция была поднята на ноги, и
всякий иностранец нежелателен и подозрителен как лицо, намеревающееся
сорвать торжество или омрачить его течение. Надо было не задерживаясь
миновать Лондон и перебраться в Гулль, откуда шел пароход до Копенгагена.
Все прошло гладко - если не считать того, что она по ошибке, купив билет в
первый класс, села во второй или в третий. Ей пришлось пережить пару
неприятных минут, когда к ней подошел контролер и с суровым видом предложил
подняться и последовать за ним,- оказалось, слава богу, что он всего-навсего
препроводил ее в надлежащий класс, где все было то же самое, что в прежнем,
только корпус был другого цвета, да поили чаем, да общество было
"поприличнее" - если верить железнодорожной компании и ее попутчикам: для
нее же все пассажиры были на одно лицо, одинаковы...
В Копенгагене она вызвала на встречу коллегу, которая дала ей в свое
время канадский паспорт, вернула его и стала ждать новый в гостинице. Ей
нельзя было покидать номер - тут-то и наступила запоздавшая реакция, до сих
пор сдерживаемая и подавляемая чувством опасности. Она слегла в кровать,
ничего не делала и не могла заставить себя чем-либо заняться. Принесли
паспорт - она встала, поехала как заведенная дальше и вскоре уже была в
Ленинграде, затем в другой, главной, нашей столице...
Начинался 1937 год. В коридорах Управления было сумрачно. Люди, по ним
ходившие, были невеселы и неразговорчивы. На нее никто не обратил внимания,
хотя многие ее знали,- а она помнила, как в прошлый раз, по возвращении из
Китая, когда у нее на душе висел тяжкий груз ее несчастий, те же офицеры
сумели приободрить ее и поднять ей настроение: тогда она попала сюда как на
товарищескую вечеринку - они высыпали из кабинетов и, зная ее историю,
задарили дружескими улыбками, приветствиями, поздравлениями.
Один Урицкий держался молодцом и принял ее так, как сделал бы это и год
назад, в лучшие времена, а не в канун своего падения.
- Ты, Элли, молодчина, да и только. Пробраться туда одной, за такое
короткое время, да чуть ли не до самого верха?! Это редко кому удается - из
всех посланных одиночек ты одна с этим справилась.
- Но я ведь не смогла ничего передать оттуда? Что толку, что я
пробралась к Франко. Я же не могла везти с собой рацию.
- Ды мы не ждали от тебя этого. У нас там были люди, которые были в
достаточной мере информированы и снабжали нас точными сведениями. Но они все
были засвечены: знали даже их должности в Красной Армии, хотя все были под
чужими фамилиями. Нам нужно было оценить возможность проникновения туда
через новые пути, о которых мы не догадывались. Ты прошла через католическую
церковь? Это нам и в голову не приходило.
- Наверно, потому, что вы другого вероисповедания?
- Наверно.- Он усмехнулся и глянул мельком.- Но говорят, они очень
недоверчивы и никого к себе не подпускают?
- Надо знать для начала "Альма матер"... И отказаться от классового
подхода в пользу абстрактной гуманности,- полушутя-полусерьезно сказала она,
а он, не желая идти на столь радикальные меры, решил по-своему:
- Завербовать бы кого-нибудь. Какого-нибудь епископа - я уж не говорю
кардинала. Это облегчило бы все до крайности.
- Это трудно... Попробуйте, однако, с одним...
Она примолкла, а Урицкий навострился слушать.
- Кто это? В отчете у тебя ничего нет. Вообще, это не отчет, а какие-то
путевые заметки: прибыла туда, потом отправилась дальше - взяла билет и
поехала. Хотя самое важное не то, как ты поехала, а почему тебя туда
пустили. А ты мне, вместо этого, на наших таможенников жалуешься: чуть
операцию не сорвали. Что я с ними сделать могу?.. Так что за священник?
- Мой первый кюре, который меня крестил. Сейчас сидит в Китае - наверно
в Красной Армии: заодно и ему поможете. Вряд ли он у чанкайшистов.
- Да уж конечно,- согласился он.- Но лучше было б, если б у них. У
наших друзей ничего не выпросишь и не выцарапаешь. И не скажут и не отдадут,
если найдем. Жмотистый народ - одно название что соратники. Про католическую
церковь мы, конечно, и без тебя знали - та еще организация, с ее монастырями
да подземельями. Им ничего не стоит и спрятать кого угодно, и переправить
через границу по своим каналам. Ты написала, они тебе медальку со святым
дали?..- Она подтвердила это.- Видишь, у них и сигнализация работает.
Принесла ее сюда?
- У меня ее отобрали.
- И ты копии не сняла?
- Зачем? Во-первых, за мной следили, во-вторых, она ничего не стоит без
телефонного звонка и устного подтверждения. У них старая школа - с вековыми
традициями.
- Да уж. Это мы все на ровном месте строим - все спешим поэтому...
Он говорил так, будто впереди у него было, по меньшей мере, десять лет
работы на его поприще, хотя он прекрасно понимал, что вряд ли продержится и
несколько месяцев: большевики работали до последнего.
- Одно мне осталось неясным,- сказала она.
- И что же?
- Почему я провалилась. Наверно, сама в этом виновата.
- Это как?
- Я узнала уже здесь, что примерно в то время, когда я там появилась,
по Севилье прошел слух, что туда приехала советская журналистка. А я
покупала газеты - на разных языках и в большом количестве: могла этим
обратить на себя внимание.- Привычку покупать несколько газет сразу она
заимствовала у Якова: общение с таким человеком бесследно не проходит - и
теперь грешила на нее.
Он нахмурился:
- Чепуха это. Обычно все проще и грубее. Подумаешь: разные газеты
покупала! Может, ты впечатление хотела произвести. А может, просто обои
клеила?
- Каждый день?
- Да не говори ты пустяки. Это я тебе как бывший контрразведчик говорю
- это не в счет и никого не интересует. А вот личных врагов у тебя там не
было?
- Был один. Руководитель фашистской молодежной организации в Лиссабоне.
Некто Томмази. Итальянец.
- Это уже ближе к делу. Что он вообще, итальянец, делал в Лиссабоне? Ты
с ним, надеюсь, не на идейной почве поссорилась? Это на тебя похоже.-
Последнее он произнес с явной иронией.
- Нет. Не хотела к нему в номер идти.
Тут он только поджал губы и в высшей степени выразительно и недоуменно
развел руками:
- Что ж ты? Разве тебя не учили этому?
- Семен Петрович! - вспыхнула она.- Я люблю Россию и мировое
коммунистическое движение - но чтоб торговать собою?! Вы б видели его.
Ощипанный и выпотрошенный цыпленок!
Он усмехнулся, сказал язвительно:
- А ты любишь мужиков в теле. Как твой Яков... Могла б ведь и богу душу
отдать - из-за своей брезгливости.
Она одумалась.
- Все сложнее. Если б я сошлась с ним, от меня бы отвернулись
остальные. Я же была в приличном обществе - там такое не проходит.
- Да? - Он поглядел на нее, признал справедливость ее слов, извинился:
- Наверно. Мы тут забываем хорошие манеры... И так плохо и этак... Но
все-таки этого мало. Из-за этого в полицию не бегут и не стучат. Хотя все
бывает, конечно.
- Я ему еще и дорогу перебежала,- вспомнила она.- Когда начались
переговоры с представителями фирм и фашистских организаций. Они предпочли
меня, потому что я канадка, из богатой страны с большими возможностями.
- И миловиднее, чем синьор Томмази?.. Тогда что тебе еще надо?
Соперников никто не любит. Ему надо отчитываться перед начальством за
проделанную работу - он тебя и убрал с дороги... Ты говоришь, тебя сначала
прощупывал итальянец?
- Да. Представитель "Фиата", торгующий оружием.
- Тот, что с Франко запросто здоровается? Ты его фамилию хоть
запомнила?
- А как же? Ту, во всяком случае, под которой он там был. Не знаю,
насколько она подлинная.
- Настоящая. На этом уровне уже не прячутся, а под своими фамилиями
работают. Что ему скрываться - это он, как ты пишешь, берет билет да едет в
Мадрид без приключений. Это, наверно, их резидент там - или личный
представитель Муссолини. Томмази твой не стал бы доносить в испанскую
контрразведку: ему это по чину не положено - он обратился к своему
начальнику, чтоб взглянул на тебя, развеял его сомнения. Итальянец повертел
тебя так и сяк, ни к какому выводу не пришел - почувствовал только, что ты
какая-то особенная, и передал испанцам: пусть разбираются - это их, а не его
работа. Поэтому испанцы тебя и не очень тормошили: проверили на всякий
случай, улик не нашли, но предложили уехать, от греха подальше. Так вот от
людей и освобождаются: бросают на них тень сомнения, и они уже не те, что
раньше, а как бы неполноценные.
- Я, между прочим, сама сказала это друзьям. Думала насолить ему, а
говорила, наверно, по наитию.
- Наитие - вещь великая, им нельзя пренебрегать. К себе надо
повнимательней прислушиваться: иногда можно узнать правду... А доносы
действуют безотказно,- снова вернулся он к теме, которая постоянно его
притягивала.- Капнут и найдут то, что было и чего никогда не было. Ты еще
легко отделалась...- и помрачнел: сам-то он говорил сейчас как по наитию и,
поняв это, ужаснулся собственному пророчеству...
Он умолк, сдержанным, но резким движением руки отправил ее отчет в
ящик, попрощался с ней и, уже углубленный в свои думы, сказал напоследок:
- Получишь за эту поездку орден Ленина.
Даже это прозвучало у него сухо и почти неприязненно. Но она не была на
него за это в претензии: не она была этому причиной.
16
Урицкий попросил ее написать новый, более подробный отчет, снова
упрекнул ее за краткость, когда она подала его, но и это донесение не было
дослушано до конца: высшие чины ушли с половины ее доклада. Она была задета
этим, дочитала его младшему офицерскому составу, который был приглашен, чтоб
учиться и набираться ума, но скоро поняла, что обижаться ей не на что: им
всем было не до нее, они жили другими тревогами. Вскоре был арестован и
погиб на допросах сам Урицкий: не сраженный честными пулями из-за угла, как
его дядя, а забитый насмерть в кабинете следователя. После него его судьбу
разделил ряд офицеров, последовательно занимавших его пост; с ними ушел в
небытие почти весь аппарат Управления. Их ведомственный дом пустел на
глазах, третья комната, где жила полька, оказалась опечатанной одной из
первых. Были арестованы и уничтожены люди, чье положение не допускало мысли
о таком исходе: ее знакомцы по Сочи маршалы Тухачевский и Уборевич, Якир и
Егоров. Советским разведчикам было теперь опасней ехать в Союз, чем
оставаться за рубежом, на нелегальном положении. Их вызывали в страну, чтобы
арестовать, или, напротив, посылали в дальнюю командировку, чтоб без лишнего
шума перехватить по дороге,- те и другие исчезали бесследно, без суда и
следствия. Конца этому не было - равно как и объяснений происходящего,
спрашивать же о нем или просто упоминать в разговоре никто не осмеливался,
да и мало кто задавался такими вопросами: в России гнев правителей приравнен
к стихийным бедствиям, не поддающимся ни воздействию извне, ни даже
предсказанию.
Рене - или, как ее все звали теперь, Элли - это не коснулось: будто на
ней висел некий амулет или оберег. Она получила орден Ленина: ей вручил его
в Кремле Калинин - вместе с группой уцелевших сначала за рубежом, потом у
себя дома участников гражданской войны в Испании. Она оставалась в
распоряжении меняющегося, как турникет, начальства, ее готовили к новой
работе (как она понимала теперь, готовили плохо и непрофессионально), к ней
снова начали приходить домой офицеры - учить стратегии и тактике военных
операций. Жизнь продолжалась: если можно, конечно, назвать жизнью безгласное
и затаившееся существование, в котором люди обезличены страхом и похожи на
марионеток, которыми дергают спрятавшиеся за занавесом кукловоды, а тем
ничего не стоит выбросить каждого из них, если им в нем что-то не
понравится, или за компанию с другими - из каприза или скверного настроения.
Но для нее лично - если только можно отрешиться от общих дел и
сосредоточиться на своих - все складывалось благополучно. Произошло даже то,
чего она почти уже не ждала. Однажды к ней пришел сотрудник Управления и,
начав издалека, рассказал, что обстоятельства на Дальнем Востоке сменились к
лучшему, что Чан Кайши воюет теперь с японцами и ищет с нами союза и
примирения. В этой ситуации он предложил ей обратиться к Советскому
правительству - с тем, чтобы оно обратилось к правительству китайскому с
ходатайством об освобождении Якова: наверху соблюдали должный порядок дел и
внешние формы законности. Ее не нужно было упрашивать: она написала
заявление под диктовку посыльного. Вскоре после этого была подтверждена
достигнутая ранее и ждавшая только письменного оформления договоренность об
обмене Якова на старшего сына Чан Кайши, который много лет назад приехал в
Союз, женился здесь на русской и был арестован во время ухудшения отношений
с Китаем: заложником для давления на отца и в расчете на подобные сделки в
будущем - старший сын дорог китайцам в особенности. В придачу к нему были
даны 25 тысяч американских долларов: чтоб показать, что обмен неравноценен,-
и Яков был выпущен из уханьской тюрьмы, где сидел все это время. Таковы были
парадоксы тогдашней эпохи: те, кто составлял длиннейшие и ни на чем не
основанные списки для арестов и расстрела, платили большие по тем временам
деньги, чтобы выручить тех, кого хотели уморить другие: Сталин сам хотел
казнить и миловать и не допускал других к столь приятному для него
времяпрепровождению. Элли, конечно, тогда об этом не думала, подобных
сопоставлений не делала - просто была бездумно и бесконечно счастлива.
Яков вернулся 15 декабря 1937 года. Она встречала его с представителем
Управления. Не дождавшись, когда он выйдет из вагона, она бросилась в купе.
Они обнялись, расчувствовались, прослезились. Такие пылкие встречные
движения души убедительнее доводов рассудка - Элли тут же решила забыть и
простить ему измену. Дома она все-таки спросила его, зачем он написал то
письмо и отказался от ребенка. Он был готов к вопросу и отвечал заранее
подобранными словами о том, что приревновал ее и всерьез решил, что ребенок
не его; это, возможно, отчасти соответствовало истине, но целиком ее не
покрывало, но она видела, что если он что-то и скрывает, то делает это для
того, чтоб остаться с нею. Это была ложь во спасение, которая бывает дороже
откровенной и невеселой правды: мало ли что было в прошлом - важно настоящее
и будущее. Она представила его матери - между ними сразу установились добрые
отношения; то же было и с Жанной: с Яковом, когда он этого хотел, люди
быстро сближались и свыкались - как со старым знакомым; у него был отцовский
дар ловца душ и духовного соблазнителя, которым он не злоупотреблял, но при
необходимости пользовался.
Он рассказал ей о годах, проведенных в заключении. Самое трудное было
то, что тюрьма не отапливалась: Ухань расположена в глубине Китая, зимы
здесь холодные, ветры пронизывающие. Трудно терпеть холод без надежды
согреться: легко возникает озлобление и отчаяние - Яков боролся с ним
постоянным движением: тоже знал, наверно, басню Эзопа о двух лягушках. Он
ходил часами по камере и по двору тюрьмы во время разрешенных прогулок,
накручивал за день многие километры, занимая себя еще и их подсчетом -
выполнением, так сказать, ежедневной нормы. Когда человек ставит перед собой
малые промежуточные цели, ему легче достичь главной - те же, что замирают в
неподвижном ожидании и берегут силы, умирают сонной смертью от холода и от
голода, этих двух вечных врагов человечества. Кормили по-прежнему одним
рисом: китайцы горазды на изощренные и безобидные с виду пытки - вроде
равномерного падения капель на голову. К концу его пребывания в тюрьме,
когда потеплел если не погодный, то политический климат, смягчились и его
условия жизни: к нему стал ходить нанятый товарищами адвокат, которого
прежде к нему не допускали, и начал носить деньги, книги, продукты. Он мог
покупать теперь еду - хотя и на кабальных условиях, обогащавших его
тюремщиков: он до сих пор качал головой, вспоминая, сколько тратил на творог
и на недозволенную его религией свиную колбасу и бекон, которые любил в
особенности: как запретный плод детства. Теперь он старался разнообразнее и
полезнее для себя использовать каждую минуту: изучал языки (как если бы тех,
что он знал, было недостаточно), исписывал мелким бисерным почерком (бумага
была на вес золота) испанские, итальянские, французские слова и фразы:
тетради того времени долго хранились у нас дома. Память его, всегда емкая и
цепкая, в тюрьме обострилась до крайности: книги, которые он здесь прочел,
отложились в ней постранично и с особой рельефностью.
Они поехали отдыхать в Кисловодск. Это был первый отпуск, который они
провели вместе, и оба были веселы и беспечны. Яков стремился загладить свою
вину, которую, несмотря на оправдания, продолжал испытывать; Элли была
просто счастлива. Они делали все, чем занимали туристов в тех местах и в то
время года: ездили с экскурсиями в Минеральные Воды и в Пятигорск, в горы по
Военно-Грузинской дороге, ели рыбу в ресторане у озера Рица, которую им при
них же вытаскивал из садка грузин-официант, делавший это картинно и
живописно, будто вылавливал ее из озера, а не из прозрачного стеклянного
ящика.Все эти развлечения, несмотря на свою заурядность, казались ей
захватывающими, из ряда вон выходящими событиями: будто она не объездила
весь мир с его достопримечательностями - она была, иначе говоря, влюблена в
своего мужа, с которым встретилась наново, после длительной и вынужденной
разлуки. Яков, на пе