Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
о другие вопросы
ставить. Хотя и привлекать их, конечно,- прибавил он, боясь, что его
все-таки неверно поймут и оценят.
- Так у нас женщина и занятие ведет,- развел руками Жан.- Девушка
вернее. Через пень-колоду, правда, но первый блин, говорят, комом. Может, ты
нам про частную собственность расскажешь? - попросил он.- Это нам ближе
как-то. Откуда семьи берутся, это мы, как никак знаем, а вот почему у одного
дом в три этажа с мансардой, а другому жрать нечего - это интереснее.
- Ты себя, что ль, имеешь в виду? - В Дени словно вселился дух
противоречия.- Что-то я был у тебя на днях - вроде все нормально. Не буду уж
говорить, что у тебя на столе да в буфете.
- Да уж сделай милость, не разглашай.- Жан нисколько не был задет его
выпадом - напротив, был доволен, что спор переходит на шутливый тон и
заканчивается на дружеской ноте; Дени, собственно, хотел того же и ему
подыгрывал.- Кроме меня другие есть. Кому есть нечего.
- Что-то я давно таких не видел,- продолжал крамольничать тот, целясь
уже в Ива: он терпеть его не мог и из-за него, кажется, не вступал в ряды
партии.- Если только в Австралии.
Ив не мог вытерпеть столь открытого покушения на коммунистические
принципы.
- Не только там! Во Франции треть населения живет на грани бедности.
Если кому-то и живется хорошо, это не значит, что всем так! - и поглядел зло
на Дени, которого звал за глаза гнилым социалистом и оппортунистом.
- А кто ее проводил, эту черту? Она ж все время едет - как линия
горизонта,- возразил Дени, но не стал спорить дальше: чтоб не подводить
приятеля. Ив и этого не снес, выговорил Жану:
- Ну и друзья у тебя! Провокатор какой-то!
- Ээ, полегче! - возмутился тот.- Какой он провокатор? Ты что, Дени не
знаешь?
- В России таких вопросов не задавали.- Ив не унимался, и глаза его
зажглись огнем фанатика.- А взяли да сообща скинули царя и капиталистов и
строят теперь у себя рабочее государство. Хотя неграмотных там - половина
населения. Знаете, какой там царит сейчас подъем и воодушевление? - Он
всегда, когда терял верх в споре, начинал говорить про Россию: чтоб подавить
ею оппонентов - вот и теперь решил поделиться закрытой информацией: - Наши
товарищи были там недавно: присутствовали на первомайской демонстрации.
Неизгладимое, говорят, впечатление!
Дени усомнился и в этом - показал всю глубину своего нравственного
падения:
- А у нас один говорил: голод там. Жрать нечего. Как в Австралии.
Говорить этого не следовало. Красная Россия была пробным камнем для
всякого революционера - подтверждались худшие опасения Ива. Он помолчал.
- Так может говорить только враг партии... Как он вообще попал сюда? -
обратился он к Жану через голову Дени: последний уже не существовал для него
вовсе.
- А как ему не попасть? - проворчал Жан, занятый совсем иным: какими
словами выругает своего приятеля, когда они сядут за бутылкой красного.- У
нас вход свободный.
- Свободный вход, когда обсуждаются такие вещи?..- Ив прищурился: он
давно подозревал Жана в преступном попустительстве оппортунистам.
- Какие?! - не выдержал тот.- Ирокезы, что ли?.. Давай, Рене,
закругляйся! Не доросли мы еще до Энгельса.
Рене сидела притихшая. Она не понимала, отчего разгорелись страсти.
- Я не так что-то сказала?
- Почему? Все ты рассказываешь как надо. Только мы разные...- Жан в
последний раз попытался спасти положение: очень уж не хотелось ему кончать
занятие на такой ноте.- Нет у тебя ничего другого, из того же Энгельса -
только позанятнее и чтоб всем понятно было?
Тут Рене осенило. То ли размышления над Энгельсом навели ее на это, то
ли она думала об этом раньше и мысли ее вернулись на накатанное русло, но
она сказала:
- У Энгельса нет, а вот вы басню Лафонтена "Стрекоза и муравей"
помните?
Жан опешил.
- Помним, конечно. Кто ж ее не знает?
- Ну и какие мысли у тебя на этот счет? - совсем уже расхрабрилась Рене
и обратилась к нему на "ты". Неделю назад она прочла эту басню, и теперь ей
не терпелось поделиться с людьми своими соображениями на ее счет.
Народ приободрился. Скучная лекция на глазах оживала и обретала второе
дыхание.
- Что может сказать нам этот Лафонтен? Буржуа с феодальными замашками?
- пробормотал Ив, но скорее себе под нос, чем вслух: его уже не слушали.
- Какие мысли? - Жан покосился на Рене в ожидании каверзы.- Такие же,
как и у всех. Пела все лето да плясала, делом не занималась, а зима пришла,
так и есть нечего. Так оно бывает всегда, когда люди дурака валяют, не
работают. Кто дело делает, у того всегда поесть найдется.
Это можно было расценить как выпад против коммунистов, но даже Ив не
заметил вопиющей мелкобуржуазности этого высказывания - настолько очевидно
было общее осуждение бездельницы. Одна Рене стала грудью за поющее и
стрекочущее насекомое.
- А теперь пусть умирает? - недоверчиво и испытующе спросила она.
- А что сделаешь? - развел руками отчим, теряясь в догадках, но получая
удовольствие от происходящего: в отличие от твердолобого Ива, который
терпеть не мог неизвестности и неопределенности.- Раньше надо было думать.
Рене вспыхнула и залилась краской.
- А я наоборот думаю!
- Это как?
- Это басня не про ленивую стрекозу, а про жестокого муравья! - Голос
ее зазвенел с особенной звонкостью: она была склонна к патетике и
экзальтации - особенно под воздействием прочитанного.- Стрекоза все лето
пела, всех веселила, развлекала, а, как зима пришла, ее на порог не пустили,
не нашли куска хлеба! Надо, значит, ко всем артистам и художникам так
относиться? На улице их оставлять - умирать от холода и от голода?! Так?!
- Погоди! - озадачился Жан, не ожидавший такого взрыва страсти.- Почему
художники и артисты?
- Потому что они тоже только поют и танцуют, а настоящего дела не
делают! Как смотреть и слушать, так всем нравится, а как кусок хлеба подать,
так дверь перед носом захлопывают!..
Жан уставился на нее.
- Это все Лафонтен написал? - усомнился он.
- А кто же? - Рене была безусловно в этом уверена.- Он написал как
было, а наше дело - делать из этого выводы.
Это была уже программа действий - народ зашевелился, завозился на своих
местах, покоренный ее уверенностью и горячностью. До сих пор у них на глазах
совершался семейный диспут - теперь пришла пора высказаться и им тоже.
- Сама до всего дошла,- многозначительно произнес один из гостей, до
того глубокомысленно молчавший. Рене, в пылу азарта, решила, что ее
упрекают:
- Сама - и что с того?! Для этого много ума не надо!
- Ум для всего нужен,- негромко возразил тот.- Даже для того, чтоб того
же Энгельса читать...- И, помолчав, чистосердечно признался: - Но это ты
ловко - со стрекозой этой. Если, конечно, сама выдумала. Я б ни за что не
догадался. Это ж между строк читать надо.
- Но с Энгельсом она не справилась,- напомнил его приятель, больший,
чем он, скептик.
- А что Энгельс? Немец. Ты что, немцев не знаешь? Они ж из пушек по
деревьям лупят! И устарел, наверно. А со стрекозой - это да. Тут совсем
другое дело.- И Жан, радуясь тому, что все так хорошо закончилось, поспешил
закрыть собрание:
- Все, ребята, хватит на сегодня. А то у вас все в голове перемешается.
Муравьи с ирокезами. Видишь, как все сложно в жизни? - Это он сказал,
адресуясь к ячейке, но целясь в Ива: тому все в жизни было ясно.- Кажется,
все понятно, а копнешь - выходит, все не так-то и просто. Кто остаться
хочет, пусть гроши готовит. Хозяин наш и без того кучу денег потерял.- Этим
он решил ублажить владельца кафе, которому и Энгельс, и Лафонтен пошли в
убыток. Тот ободрился, но понапрасну: лекция не расположила слушателей к
выпивке, и они гуськом потянулись к выходу...
Народ остался доволен услышанным.
- Видишь, как она вопрос ставит? - сказал один из слушателей,
задержавшийся в дверях и здесь осмелевший: до этого он и слова не вымолвил.-
Муравьи муравьями, а стрекозы - стрекозами! У каждого своя канитель, иначе
говоря.
- Вот мы против этого и боремся! Что у каждого своя канитель! - не
выдержал Ив и, не вдаваясь в подробности этой борьбы, очерченной им лишь в
самых общих контурах, собрал всердцах бумаги и рывком засунул их в портфель,
с которым никогда не расставался.- С этой вашей разобщенностью!..
А Жак, сосед Рене по улице, словно не слыша ни того, ни другого, ни
третьего, произнес в раздумье, не обращаясь ни к кому в отдельности:
- Голова у нее работает. Как доперла? Говорил я Жозефине - приходи: не
каждый день такое услышишь. Молодец, словом!..- Но зато и никогда потом не
подходил к Рене, не заговаривал и не заигрывал с нею на улице.
5
Потом была история с Мохаммедом, которая встревожила Дени, хорошо
относившегося к Рене, но отчима оставила безразличным или даже рассердила:
впрочем, он любил Рене меньше, чем его приятель. Обстоятельства дела были
таковы.
Рене как-то сидела в кафе, после деловой части собрания, которое
по-прежнему делилось на две половины, торжественную и питейную. Жан был с
Дени и двумя приятелями. Они успели пропустить по стакану-другому, и за
столом у них было весело. За соседним столиком сидели трое работяг с
шинного, славящегося своими бузотерами. Эти уже порядочно нагрузились, и в
глазах у них мелькали известные всем черти. Видно это было, правда, пока не
всем.а только вооруженному глазу, но хозяин, именно таким глазом и
обладавший, забеспокоился и заходил вокруг них кругами. За стойкой сидел
араб. Его имя было Юсеф, но все звали его Мохаммед. Так уже повелось, что ко
всем алжирцам в Стене обращались таким именем; это касалось мужчин - женщин
никак не звали, потому что они не давали этому повода. Ему было лет
шестнадцать, не больше, и он, в отличие от своих старших и более опытных
сородичей, охотно бродил по городу и искал общества французов. Это был
веселый простоватый юноша с характерными выпуклыми белками глаз на смуглом
носатом лице. Видели его в кафе довольно часто, он всякий раз заказывал
кофе, но было ясно, что приходит он сюда не за этим, а чтоб поболтать и
посмеяться. Некоторые шли ему навстречу.
- Эй, Мохаммед!
- Меня Юсеф звать,- всякий раз поправлял он, потешая публику
уморительным произношением.
- Ну пусть так. Что всегда кофе пьешь? И утром и вечером? Выпей вина
лучше.
- Вино нельзя,- не обижаясь, скалился он, довольный тем, что на него
обратили внимание.- Коран не позволяет. Кофе только у вас не шибко крепкий.
У нас в Алжире лучше был.
Хозяин не любил критики в свой адрес:
- Заплати больше - будет лучше. Думаешь, я не умею восточный кофе
готовить?
- Больше платить не могу. Могу себе только полчашечки некрепкого
позволить. Или чашечку через день. Мало платят очень,- и потешно заморгал
глазами, радуясь, что оказался востребованным...
Кому-то это нравилось, кому-то не очень. В рабочем Стене не было
расизма, но патриоты есть всюду. Юсефа разыграли. Он в этот день сделал
следующий и роковой шаг: сел как обычный клиент за столик, взял то же кофе -
только заплатил за него на двадцать сантимов больше.
- Гляди: сияет как кот на печенку,- сказал, не рискуя, что араб поймет
его, работяга с шинного.- Как дела, белоглазый?
Юсеф понял из всего только то, что речь идет о нем, заухмылялся и
заулыбался сильнее прежнего.
- День рождения сегодня. Пришел к друзьям его отметить.
Те переглянулись и вспомнили:
- День рождения, а кофе пьешь. Лимонада хоть бы выпил.
- На лимонад денег чуть-чуть не хватает. Платят два франка в день. А
вам четыре за ту же работу.
Он взывал к рабочей солидарности, а натолкнулся на стену глухого
непонимания.
- Правда? Кто это, интересно, за четыре франка работает?.. А мы тебя
угостим. Раз у тебя день рождения... Сходи, Жак, к хозяину за лимонадом. А
ты к нам пересаживайся. Со своим стулом...
Если у Юсефа и возникли сомнения, то их прогнала эта невиданная удача -
посидеть за одним столом с настоящими французами. Простодушный, он поверил и
пересел к ним, заранее гордясь новым знакомством. Ему принесли бутылку
шипучки. Он прочел наклейку, удостоверился в содержимом, попробовал - ему
понравилось - и выпил под их уговоры и подначки один за другим два стакана,
после чего картинно, как пьяница, утерся широким рукавом. Этот жест особенно
понравился соседям.
- Гляди! И утираться научился! Понравился лимонад?
- Очень! - И Юсеф снова утерся - на этот раз уже им в утеху.
- Будешь пить теперь?
- Буду. Если недорого.
- Франк за бутылку. Как раз твоя ставка... Знаешь хоть, что пил ты?
- Знаю, конечно! Лимонад французский! У нас тоже есть - только для
буржуев! - Он ввходил в роль шута, но его быстро опустили на землю.
- Жди... Сидр ты выпил. Вино яблочное. Чуть-чуть разбавили только!..- и
в открытую загоготали, ничем больше не сдерживаемые.
- Зачем вы так?! - запоздало возмутился Дени, сидевший возле Жана. Он и
прежде послеживал за тем, что происходило за соседним столом, но делал это
не слишком внимательно и не доглядел главного.- Нашли над кем смеяться! А я
смотрю, что-то у них не так, прилично слишком!..- но было уже поздно.
Трудно передать, что стряслось с бедным Юсефом. В него словно ударила
молния - лицо его перекосилось и исказилось, он бросился в угол, засунул в
рот два пальца, чтобы исторгнуть богохульную жидкость, но его луженый и
цепкий желудок, раз вобрав в себя что-то, не торопился с ним расставаться.
Между тем шипучий хмель начал действовать. То ли от гнева и расстройства, то
ли от непривычки к алкоголю, но Юсеф вернулся к столу на шатких ногах,
покачиваясь.
- Что делать теперь?! - сокрушался он.- Поститься надо месяц, чтоб себя
очистить! А как работать? Не емши!..
- Салом свиным закуси,- проворчал один из его врагов.- Авось
очистишься.
- Сами вы свиньи! - возопил Юсеф, вне себя от ярости.- Сами в церковь
не ходите!..- и перешел на арабский: видно, то, что следовало за этим, было
не для ушей французов. Это особенно насторожило его недоброжелателей: чужая
речь в родном кафе - оскорбление национального достоинства. Они подняли
головы и приготовились к драке. Дени переглянулся с товарищами.
- Надо кончать с этим.- В неписаные обязанности членов ячейки:
поскольку она обосновалась в кафе - входило слежение за порядком и
недопущение подобных эксцессов.- Что пристали к нему? - сказал он одному из
шутников.- Он же верующий. Пришел к вам в день рождения...
- А и хрен с ним,- припечатал тот.- Что он за стол уселся - кофе пить?
За стойкой места не было?..
- Что за народ? - обратился в никуда Дени, но не стал распространяться
на эту опасную для всех стран и народов тему, оборотился к своему столу: - А
ты говоришь, колониалисты.- Потом к хозяину: - Может, он в каморке твоей
побудет? Там, где мы заседаем? - Но хозяин не захотел слыть покровителем
арабов и отказался приютить Юсефа даже на короткое время - сослался на
опасное соседство винных бочек, испарения которых будто бы ухудшат его
состояние.- Да, я знаю, ты известный дипломат - всегда найдешь что сказать,-
отчитал его Дени и снова обратился к товарищам.- Что делать? Надо домой его
вести - добром это не кончится...
Юсеф по-прежнему бесновался, но уже не вслух, а молча: крутил головой и
вращал белками глаз, вспоминая жгучую обиду.
- Здесь его оставлять нельзя,- сказал и Жан.- Не то война начнется. С
колониями. Сходи с ним. Проводи до дому.
- А что толку? Еще хуже. Скажут, так напился, что домой привели.
- Я провожу! - вызвалась Рене.- Мне не скажут.- Душа ее кипела от
негодования. Она едва не влюбилась в Юсефа - если можно назвать
влюбленностью обуявшее ее душу сочувствие.
- А тебе это зачем? - спросил недоверчиво отчим.
- А что они человека обижают?! - завелась она.- Оттого, что он другого
цвета?..- За соседним столом подняли головы, собрались сказать что-то, но
смолчали из уважения к Жану и его товарищам.
- Да кожа у него такая же, как у тебя. Только загорелая,- проворчал
Жан.- Одна ты с ним не пойдешь, это ясно. Делать тебе там нечего. Пойди с
ней, Дени. Вдвоем - это как раз то, что нужно. Девушки они постесняются.
Расскажете, как было дело ...
Они вдвоем повели Юсефа домой, на дальние выселки, где семья занимала
оставленную кем-то лачугу. Юсеф уже тверже держался на ногах: сидровый хмель
недолго кружит голову, но он был еще нетрезв: снова стал с кем-то мысленно
препираться и говорить по-арабски.
- Ну что ты скажешь? - слушая его тирады, говорил Дени, обращаясь к
Рене и как бы извиняясь перед ими обоими за всю французскую нацию.- Чем он
им поперек дороги стал? Хлеб их заедает? А так всегда. Готовы бастовать за
Алжир, которого в глаза не видели, чтоб хозяев напугать, а как до дела
дойдет: в кафе им, видишь ли, потесниться надо - ни за что не подвинутся:
места им мало! Все мы, Рене, из одного теста: как чужое делить, так мы все
тут, как своим делиться - разбежались. Доброты днем с огнем не сыщешь!..
Они отвели Юсефа домой. В хибаре, занимаемой его семейством, на
крохотном пятачке жили человек шесть, не меньше. Встретил их глава семьи: в
когда-то белом, теперь порыжевшем от времени бурнусе и в феске, тоже некогда
черной, а ныне посеревшей. Он был насмерть перепуган вторжением французов:
растерянное лицо его от страха обмерло и остановилось. Дени с места в карьер
пустился в объяснения и извинения за своих земляков. Он не мог предположить,
что его не понимают: отец Юсефа приехал из тех мест, где знание французского
было почти обязательно.
- Он не виноват ни в чем! - Рене, как иные, медленно запрягала, но
быстро ехала.- Он к ним всей душой, а они его подпоили! - и даже пустила
слезу по этому поводу: глаза ее припухли и подмокли от гнева и острой
жалости.
Эта слеза добила растерявшегося отца: что же должно было произойти с
его сыном, отчего заплакала французская девушка? Он затрясся не на шутку.
Тут, слава богу, вмешался Юсеф, к этому времени полностью протрезвевший. До
того он уважительно молчал, не перебивая гостей,- теперь же понял, что
дальнейшее промедление подобно смерти. Он сказал Дени, что отец не знает
французского, и в двух словах разъяснил отцу на арабском, что случилось - то
или не совсем то, было не столь важно. В результате отец, вместо того чтобы
обругать и побить его, вздохнул с превеликим облегчением, поскольку
воображению его рисовались уже совсем иные и жуткие картины. Он изменился в
лице, напустил на себя важности и достоинства и пригласил гостей к столу
выпить зеленого чаю: межконфессиональный и межнациональный конфликт
закончился таким образом на миролюбивой, почти идиллической ноте...
- Видишь,- говорил Дени Рене по дороге к дому.- Шестеро в одной
комнате, и один Юсеф работает. А в Алжире, небось, было еще хуже - раз сюда
приехали. Надо бы посочувствовать, добрым словом помочь, а не бить по
больному месту. Боремся все и, с борьбой этой, и других и себя сожрать
готовы... А что ты так расстроилась? - сменив тон, спросил он потом.
- А как же?! - с вызовом в голосе отвечала Рене.
- Не стоит,- противореча себе, возразил Дени и поспешил объясниться: -
Все хороши. Наших тоже понять м