сообщивший о случившемся,
отправился вместе с ним,  но  принесенная  им  новость  осталась:  она
побежала  по  рядам  зрителей,  передаваясь из уст в уста.  И когда на
следующий день в одиннадцать часов утра Эстер вышла из поезда и,  даже
не  позавтракав,  села  на ожидавшую ее тут же,  на станции,  лошадь и
вместе с приехавшими за  ней  жагунсо  направилась  на  фазенду,  весь
Табокас  уже  знал,  что  Орасио  заразился лихорадкой,  когда помогал
Силвио, скончавшемуся три дня назад.
     Вдова Силвио   начала   девятидневный  молебен  за  выздоровление
Орасио, "такого хорошего человека", - как говорила она.
     Виржилио проводил  Эстер  до  Табокаса,  не  обращая  внимания на
пересуды, однако на фазенду в тот день не поехал. Он решил отправиться
туда,  если полковнику станет хуже.  С тех пор как он узнал,  что Жука
Бадаро ускользнул от покушавшихся на него жагунсо, Виржилио тоже носил
при себе револьвер.
     Табокас жил  ожиданиями  посланцев,  приезжавших  с  фазенды   за
лекарствами.  Кабинет  доктора Жессе был закрыт,  и его жена объявляла
всем пациентам,  что "доктор вернется лишь тогда, когда решится дело с
полковником  Орасио".  Эта  фраза понималась обывателями в том смысле,
что доктор вернется только когда будет сопровождать труп  Орасио,  ибо
никто  еще не выздоравливал от этой лихорадки.  Приводили примеры,  их
было множество;  умирали работники и полковники,  доктора и  торговцы.
Снова богомольные старухи стали вспоминать рассказы о дьяволе, который
был посажен в бутылку и должен выйти оттуда, чтобы унести с собой душу
Орасио.  Говорили,  что  брат  Бенто  уже  отправился  из Феррадаса на
фазенду с дарами  святого  причастия  для  Орасио:  монах  должен  был
исповедать его и отпустить грехи.
     И все же Орасио выжил.  Прошло семь дней,  и  температура  начала
понемногу спадать,  потом стала нормальной Возможно, полковника спасли
не столько лекарства доктора Жессе, сколько крепкое здоровье - человек
без пороков и болезней, с сильным организмом. Как только у него начала
снижаться  температура,  он  приказал  приступить   к   вырубке   леса
Секейро-Гранде.  Виржилио  был  вызван  на  фазенду,  полковник  хотел
посоветоваться с ним  относительно  некоторых  юридических  тонкостей.
Впрочем,  Виржилио приезжал как-то раз и до этого,  но полковник тогда
был плох:  он бредил какао,  вырубал леса, разбивал плантации. В бреду
он выкрикивал приказания, сажал и собирал какао.
     Эстер не отходила от  постели  больного,  проявляла  безграничную
преданность,  она похудела.  Когда Виржилио приехал в первый раз,  она
только спросила,  не имеет ли он  каких-нибудь  известий  о  ее  сыне,
оставшемся в Ильеусе,  и он почти не видел ее одну.  Лишь на мгновение
они встретились наедине,  когда она шла из кухни  в  комнату  с  тазом
горячей воды;  он поцеловал ее.  Им почти не удалось поговорить друг с
другом,  и Виржилио страдал,  как будто она ему изменила.  Но вместе с
тем  в его глазах чувствовалось какое-то беспокойство,  он считал себя
виновным в болезни Орасио,  в его смерти, которая казалась неизбежной,
как будто полковник заболел потому,  что он,  Виржилио, пожелал этого.
Он понимал, что и у Эстер было такое же чувство, и страдал от этого.
     Когда Орасио,  находясь уже вне опасности,  вызвал Виржилио,  тот
старался казаться опечаленным,  в особенности перед Эстер,  у  которой
было  усталое  и  подавленное  лицо.  Полковник  лежал  на белоснежных
простынях,  одетый в свою неизменную ночную рубашку,  Эстер сидела  на
постели мужа,  держа его за руку.  Орасио никогда не был так счастлив,
как к концу болезни,  когда почувствовал  всю  преданность  жены.  Это
наполняло  его гордостью;  он отдавал распоряжения работникам,  Манеке
Дантасу и Бразу,  которые навестили его в этот день.  Виржилио вошел в
комнату, наклонился над кроватью, обнял полковника, холодно пожал руку
Эстер, которая выделялась на фоне этой мрачной комнаты, поздоровался с
Манекой Дантасом, поздравил Жессе "с его чудом". Но Орасио рассмеялся:
     - Кроме бога,  я обязан спасением ей, - и он показал на Эстер. Он
тут  же  извинился  перед  доктором Жессе:  - Конечно,  вы,  друг мой,
сделали все,  что могли - лекарства, лечение, чорт знает что еще... Но
если  бы  не  она,  не  спавшая  все  это время,  я не знаю,  как бы я
выпутался...
     Эстер встала и вышла из комнаты.  Виржилио присел на постель,  на
теплое место,  которое только что занимала его любовница,  и  внезапно
его  охватила  злоба против Орасио.  Он не умер...  О,  если бы он мог
приказать его убить!..
     В течение  нескольких  минут  Виржилио  сидела  молча,  отдавшись
целиком  своим  мыслям.  Понадобился  вопрос  Манеки  Дантаса,   чтобы
привлечь его внимание к беседе:
     - А ваше мнение, доктор?
     Виржилио встретился с Эстер позднее, на фазенде. Она обняла его и
зарыдала:
     - Ты считаешь,  что я не должна была так поступать?  Но ведь я не
могла иначе.
     Это тронуло   его,  он  приласкал  поверх  платья  любимое  тело.
Поцеловал ее глаза, щеки и вдруг тревожно вскрикнул:
     - У тебя жар!
     Эстер сказала,  что нет: это просто от усталости. Она расцеловала
его,  попросила  остаться  на  ночь.  Она сумеет под предлогом хлопот,
связанных  с  уходом  за  больным,  забежать   к   нему   в   комнату.
Взволнованный,  Виржилио обещал,  ведь он так соскучился по ее ласкам.
Он расстался с ней,  лишь когда они увидели на  дороге  приближающихся
рабочих.
     Но за обедом Эстер почувствовала себя  плохо:  она  на  могла  ни
сидеть,  ни есть.  Пожаловавшись на озноб, выбежала из-за стола, у нее
началась тошнота.  Виржилио,  сильно побледнев,  повернулся к  доктору
Жессе:
     - Она заразилась лихорадкой!
     Врач встал, пошел за Эстер, она заперлась в ванной. Виржилио тоже
поднялся,  он почти не обращал внимания на  Манеку  Дантаса  и  Браза.
Остановился  рядом с врачом в коридоре.  Эстер открыла дверь,  глаза у
нее были воспалены. Виржилио схватил ее руку.
     - Что с тобой?
     Она нежно улыбнулась ему, слегка пожав руку:
     - Ничего...  Только  я  не  могу  стоять на ногах.  Пойду немного
прилягу. Я вернусь попозже...
     Она отдала  распоряжение  служанке,  затем направилась в комнату,
где должен был в  эту  ночь,  такую  далекую  от  первого  приезда  на
фазенду, спать Виржилио, и улеглась на кровать. Он остался в коридоре,
заглядывая оттуда в комнату.  Доктор Жессе, попросив разрешения, вошел
за  нею и закрыл дверь.  Орасио,  лежавший в комнате по другую сторону
коридора,  поинтересовался,  кто там,  что за шум?  Виржилио  вошел  к
полковнику и прерывающимся голосом объявил:
     - Она заразилась лихорадкой...
     Он хотел что-то добавить и не мог,  остановился, глядя на Орасио.
Полковник широко раскрыл глаза,  полуоткрыл рот,  он тоже хотел что-то
сказать  и  тоже  оказался  не в состоянии.  Он был похож на человека,
который падает и не видит ничего,  за что можно  было  бы  ухватиться.
Виржилио  захотелось обнять его,  вместе посетовать на судьбу,  вместе
поплакать, потому что несчастье постигло их обоих...

9

     Все в Ильеусе были одного мнения: Бадаро имели явное преимущество
в   борьбе  за  Секейро-Гранде.  Это  утверждали  не  только  кумушки,
сплетничавшие в  церковных  приделах.  Сведущие  люди  в  барах,  даже
адвокаты  в  суде  сходились на том,  что братья Бадаро почти одержали
победу,  чему  в  значительной  мере  способствовала  болезнь  Орасио.
Судебный   процесс  был  приостановлен  после  нескольких  ходатайств,
поданных Женаро и удовлетворенных судьей. Жука Бадаро вступил в лес и,
прорубив  просеки  в  зоне,  граничащей  с  фазендой Санта-Ана,  начал
выжигать деревья.
     Правда, то   и   дело   возникала   перестрелка   и   происходили
столкновения. Полковник Манека Дантас, с одной стороны, и Жарде, Браз,
Фирмо,  Зе  да  Рибейра  и  другие соседние землевладельцы - с другой,
делали все от них зависящее,  чтобы затруднить  работу  людей  Бадаро.
Манека  Дантас  устроил  засаду на работников,  отправившихся вырубать
участок леса,  в результате чего произошла крупная перестрелка. Браз с
несколькими   людьми   вторгся   ночью   в   лагерь  на  опушке  леса,
воспользовавшись  отсутствием  Жуки.  Но,  несмотря  на  это,   работа
продолжалась: Бадаро закрепились в лесу.
     Участились и нападения на людей  Орасио.  В  то  время  как  Жука
сопровождал  и  охранял  работников,  Теодоро  дас  Бараунас  совершал
набеги. Однажды ночью он появился на плантации Жозе да Рибейра, поджег
склад;  погибло  двести пятьдесят арроб уже запроданного какао,  кроме
того,  он спалил каза-гранде,  убил работника,  поднявшего тревогу,  с
нескольких сторон поджег маниоковую плантацию;  Зе да Рибейра с трудом
удалось справиться с огнем.
     В Ильеусе поговаривали,  что Теодоро дас Бараунас, после того как
поджег   нотариальную   контору   Венансио,   пристрастился   к   этой
деятельности.  Для  "А  Фолья де Ильеус" он окончательно превратился в
"поджигателя".  Руи  написал  ставшую  знаменитой  статью,  в  которой
сравнивал  Теодоро  с  Нероном,  распевавшим песни после поджога Рима.
Жозе да Рибейра и его работники сравнивались с "первыми  христианами",
жертвами  преступного и кровавого безумства нового Нерона,  "еще более
чудовищного,  чем  римский   император-выродок".   Из   всех   статей,
опубликованных во время борьбы за Секейро-Гранде, эта имела наибольший
успех,  она была  даже  перепечатана  газетой  оппозиции  в  Баие  под
заголовком "Преступления сторонников правительства в Ильеусе".  Против
Теодоро был возбужден процесс.
     Орасио даже  после  выздоровления  оказался не в состоянии начать
вырубку леса с той стороны, к которой примыкала его фазенда. Некоторые
объясняли  это  болезнью  Эстер.  Но  как бы там ни было,  работники и
жагунсо, отправленные полковником Орасио, возвращались, так и не сумев
закрепиться в лесу и прорубить просеки для выжигания леса.
     В результате  комментарии  печати  оказались  благоприятными  для
Бадаро.  Теперь  сам  Синьо  Бадаро возглавил людей,  которые две ночи
подряд предпринимали нападения на лагерь  Жарде.  Кончилось  тем,  что
работники Орасио вынуждены были отказаться от дальнейших попыток. Лишь
Браз с несколькими своими людьми прорубил небольшую просеку в лесу  на
границе  своей  плантации и начал выжигать деревья,  однако он вел эту
работу на небольшой площади,  несравненно меньшей, чем территория, уже
выжженная Бадаро.
     И все же находились такие, кто ставил на Орасио. Они основывались
на  том,  что  Орасио  богаче,  что  у  него  много денег в банке и он
способен дольше выдержать борьбу.  Деньги пожирала не  только  вырубка
леса и посадка деревьев какао; главным образом их пожирали жагунсо.
     Синьо Бадаро готовился выдать дочь замуж.  Он хотел обвенчать  ее
со  всей  роскошью:  заказал множество вещей в Рио-де-Жанейро,  заново
перестроил свой дом в Ильеусе,  добавив целое крыло,  где должны  были
жить новобрачные,  и покрасил каза-гранде в своем поместье.  Трудились
портнихи, трудились кружевницы: свадьба дочери полковника представляла
собою  событие.  Девушка  должна  была  принести в приданое нарядов на
много лет,  постельное белье, которое останется в будущем для ее детей
и внуков,  дорогие расшитые покрывала,  простыни и одеяла, наволочки и
скатерти.  В  провинцию  были  отправлены   посланцы   за   тончайшими
кружевами.  Деньги тратились легко:  и на оплату жагунсо,  нанятых для
убийств,  и на оплату портных  и  сапожников,  одевавших  и  обувавших
невесту. В Ильеусе об этой свадьбе говорили не меньше, чем о стычках в
Секейро-Гранде.  Жоан Магальяэнс покинул город;  он  жил  на  фазенде,
помогая  Жуке  вырубать  лес.  Иногда  он выезжал в Ильеус,  составлял
партию в покер,  продолжая накапливать деньги  игрой.  На  фазенде  он
ничего не тратил, делал сбережения.
     Однако многие  знали,  что  Синьо  Бадаро  уже  израсходовал  все
деньги,  вырученные  за  урожай  этого года.  Максимилиано рассказывал
своим близким знакомым,  что полковник даже предложил ему  продать  по
значительно  более низкой цене урожай будущего года.  Между тем Орасио
не продал даже и половины уже собранного какао этого урожая.  И все же
таких, кто ставил на Орасио, было немного. Большинство было за Бадаро,
трудно было себе представить,  что  они  могут  проиграть,  и  поэтому
сторонники Бадаро заказывали новую одежду,  чтобы появиться на свадьбе
доны Аны.
     Богомольные старые  девы и замужние сеньоры собирались по вечерам
в доме  Жуки  Бадаро,  где  Олга  демонстрировала  полученные  из  Рио
роскошные платья,  нижние юбки из вышитого батиста,  ночные сорочки, о
которых можно только мечтать.  Она  показывала  элегантные  корсеты  и
тончайшие кружева,  доставленные из Сеара. Все приходили в восхищение.
Были и такие вещи,  которых в Ильеусе никогда и  не  видели;  вся  эта
изысканная роскошь свидетельствовала о могуществе семьи Бадаро.
     И когда  Синьо  со  своим  печальным  лицом,  обрамленным  черной
бородой,  проходил  по  узким  уличкам  города,  торговцы  склонялись,
приветствуя его, и указывали на полковника коммивояжерам, прибывшим из
Баии или Рио-де-Жанейро:
     - Это хозяин края... Синьо Бадаро!

10

     Эстер умерла в ясное  солнечное  утро,  когда  в  городе  звонили
колокола,   приглашавшие   жителей   на   праздничную  мессу.  Болезнь
уничтожила почти всю ее красоту;  волосы у нее  выпали,  остался  лишь
призрак прежней красивой женщины; глаза резко выделялись на похудевшем
лице,  она уже знала наверное, что умрет, а ей хотелось жить. В первые
дни лихорадки у нее был страшный бред;  простыни ее промокали от пота,
она произносила отрывистые слова,  иногда хватала Орасио,  крича,  что
змея  обвила  ее шею и хочет задушить.  Манека Дантас,  который провел
несколько дней на фазенде Орасио - у него были серьезные подозрения об
отношениях  между  Виржилио  и  Эстер,  -  дрожал  от страха,  что она
заговорит об адвокате  ночью,  когда  ее  бьет  лихорадка.  Но  Эстер,
казалось,  ничего  не  видела,  кроме  змей в молчаливых предательских
трясинах леса,  змей, готовых схватить невинную лягушку, И она кричала
и  страдала,  причиняя  мучения всем присутствующим;  служанка Фелисия
плакала.
     Доктор Жессе,  увидев,  что  температура не спадает,  посоветовал
перевезти больную в  Ильеус.  Это  было  грустное  зрелище:  работники
вынесли  ее  с  фазенды в гамаке.  Доктор Жессе,  взбираясь на лошадь,
сказал Виржилио:
     - Это похоже на похороны... Бедная Эстер...
     Орасио провожал жену.  Все трое ехали молча.  Виржилио с тех пор,
как она заболела,  как будто потерял дар речи.  Он молча расхаживал по
каза-гранде,  каждый день находил новый предлог,  чтобы не  уезжать  с
фазенды  в Табокас.  Никто не обращал на него внимания;  в доме царило
смятение;  жагунсо мчались верхом за лекарствами,  негритянки кипятили
тазы  с  водой,  Орасио отдавал распоряжения относительно вступления в
лес и тут же бежал к постели, на которой бредила Эстер.
     Когда ее  стали  выносить  в  гамаке,  у  нее на момент наступило
просветление,  она взяла руку  Орасио  и  взмолилась,  словно  он  был
хозяином судеб мира:
     - Не дай мне умереть...
     Виржилио в  отчаянии  тоже  вышел во двор;  она устремила на него
умоляющий взгляд, полный безумного желания жить. На какое-то мгновение
он увидел в этом взгляде всю ее мечту об иной жизни, в иных краях, где
они были бы свободны в своей  любви.  Сейчас  он  уже  ни  к  кому  не
чувствовал злобы,  он ненавидел только эту землю,  которая убивала ее,
которая забирала ее отсюда навсегда.  Но сильнее ненависти был  страх.
Никого  не  отпускала  эта  земля,  она  удерживала  всех,  кто  хотел
бежать...  Она сковала Эстер цепями смерти, сковала и его; никогда она
больше  его не отпустит...  Он зашагал вглубь плантации и ходил там до
тех пор,  пока его не позвали:  пора было трогаться  в  путь.  Впереди
несли гамак,  покрытый простыней.  Они ехали позади.  Это было страшно
долгое путешествие...  Остановились в  Феррадасе.  Лихорадка  у  Эстер
усиливалась; она кричала, что не хочет умирать...
     В Табокас  приехали  к  вечеру.  Дом  доктора  Жессе   заполнился
посетителями.  Виржилио  всю  ночь не мог заснуть,  ворочался на своей
холостяцкой постели,  на  которую  так  давно  уже  не  ложился...  Он
вспоминал  ночи  с Эстер,  бесконечные ласки,  их тела,  трепещущие от
страсти,  ночи любви.  А на другой день он был свидетелем того, как ее
отправляли в Ильеус в специальном вагоне,  уложив ни импровизированную
койку.  С одной стороны сидел Орасио,  с другой дремал доктор Жессе. У
врача  был усталый,  убитый вид,  глаза на полном лице глубоко запали.
Эстер взглянула на Виржилио,  и он почувствовал,  что она прощается  с
ним.  Любопытство охватило всех присутствующих на станции, и, когда он
вышел из вагона,  люди расступились,  чтобы дать ему дорогу,  а  вслед
стали отпускать замечания.
     На другой день он не выдержал и поехал в Ильеус.  После посещения
дома Орасио, где Виржилио постарался пробыть как можно дольше, он не в
состоянии был следить за  ходом  процессов,  которые  вел  в  суде,  и
отправился в бар.
     Виржилио ходил вялый и раздраженный,  чувствовал  себя  одиноким,
без друга. Он скучал по Манеке Дантасу, который так привязался к нему.
Ему хотелось поговорить с кем-нибудь,  излить  свою  душу,  рассказать
все:  и то,  что произошло,  и то, о чем они мечтали - о прекрасном: о
жизни в других краях, где они предавались бы своей любви, и о том, что
было подлостью - о желании, чтобы ради их благополучия Орасио погиб от
выстрела.  Он подумывал иногда о  том,  чтобы  уехать,  но  знал,  что
никогда не уедет, чувствовал, что связан с этой землей навсегда.
     Единственное, что  выводило  его  из   апатии,   в   которую   он
погрузился,  это  разговоры  о  стычках  в Секейро-Гранде.  Они как бы
связывали его еще сильнее с Эстер:  ведь благодаря лесу Секейро-Гранде
они познакомились,  а потом и полюбили друг друга.  Орасио,  как он ни
страдал из-за болезни жены,  ни на мгновение не забывал  о  делах.  Он
отдавал распоряжения,  вызывал в Ильеус для переговоров земледельцев и
надсмотрщиков.
     Как-то приехал  Манека  Дантас  и  привез  дону Аурисидию,  чтобы
помочь  по  хозяйству  и  приглядеть  за  ребенком.  Виржилио  подолгу
разговаривал   с   полковниками   о  политических  перспективах,  ходе
судебного процесса,  статьях в "А Фолья де Ильеус". Орасио уже говорил
с Виржилио о выдвижении его кандидатуры в депутаты. И во время болезни
Эстер адвокат почувствовал неожиданно уважение к Орасио, он понял, что
связан с ним,  и был благодарен полковнику, который казался ему раньше
неспособным чувствовать и страдать,  за то,  что он также страдает, за
все его усилия спасти Эстер:  медицинские консилиумы, церковные обеты,
молебны за ее выздоровление.
     Лишь один  раз  Виржилио  удалось  поговорить  с  Эстер.  А  она,
казалось,  только этого и ждала, чтобы умереть. Она была уже на пороге
смерти.  Воспользовавшись  тем,  что  Орасио  вышел,  а дона Аурисидия
задремала в зале,  он прошел в комнату,  чтобы сменить доктора  Жессе,
едва  стоявшего  на  ногах  от  усталости.  Эстер спала,  лицо ее было
покрыто потом.  Она вся горела,  Виржилио положил ей на  голову  руку.
Потом  вынул  платок  и  вытер  ей  лоб.  Она  задвигалась на кровати,
застонала и проснулась.  Эстер не сразу узнала его и не сразу  поняла,
что  они  одни.  Когда  это дошло до ее сознания,  она вытащила из-под
простыни иссохшую руку, взяла его руку и положила себе на грудь. Потом
улыбнулась, сделала усилие и сказала:
     - Как жалко, что я умираю...
     - Ты не... - он сделал огромное усилие - ...не умрешь, нет...
     Она снова улыбнулась, это была самая грустная улыбка в мире.
     - Дай мне на тебя посмотреть...
     Виржилио опустился на колени у кровати,  склонился к  ее  голове,
поцеловал лицо,  глаза,  губы,  пылавшие жаром.  И о