диться с парохода,  будто  тут  деньгами  улицы  мостят,
будто  денег  здесь,  что  пыли  на  дороге...  А из плохого - что тут
лихорадка, жагунсо, змеи... Много говорят плохого...
     - И все-таки ты приехал...
     Пришелец из Сеара не ответил. Заговорил старик, принесший труп:
     - Если  есть деньги,  человек не замечает ничего,  даже подлости.
Человек - это такое  животное,  которое  видит  только  деньги;  стоит
почуять  деньги,  ничего  другого  уже  не  видит и не слышит.  Оттого
столько несчастий в этих краях...
     Худой кивнул  головой  в  знак  согласия.  Он тоже оставил отца и
мать,  невесту и сестру,  чтобы отправиться на заработки в эти края. И
вот  прошли годы,  а он все еще собирал какао на плантациях для Манеки
Дантаса. Старик продолжал:
     - Денег много, но мы-то их не видим...
     Свеча освещала   осунувшееся   лицо   покойника.   Казалось,   он
внимательно  слушал,  о  чем  говорили  собравшиеся  вокруг него люди.
Кружка с кашасой еще раз  обошла  всех.  Начался  дождь,  негр  закрыл
дверь.  Старик долго смотрел на бородатое лицо мертвеца и потом сказал
усталым, лишенным всякой надежды голосом:
     - Вот он умер.  Больше десяти лет проработал покойный в Бараунасе
у полковника  Теодоро.  У  него  ничего  не  осталось  в  жизни,  даже
дочерей...  Десять  лет  прошло,  а  он  так  и не выпутался из долгов
полковнику... Теперь лихорадка унесла его, а полковник не захотел дать
ни гроша, чтобы помочь дочкам похоронить его...
     - Он еще сказал,  что хорошо,  если не потребует с дочерей уплаты
долгов  старика.  Девки,  мол,  зарабатывают много денег...  - добавил
юноша, когда старик замолчал.
     Худой с отвращением плюнул.  Покойник,  казалось, внимательно все
слушал.  Сеаренец немного  встревожился;  он  прибыл  только  сегодня,
надсмотрщик  Манеки  Дантаса завербовал его в Ильеусе вместе с другими
крестьянами,  высадившимися с  того  же  парохода.  Они  добрались  до
фазенды  уже  к  вечеру  и были распределены по хижинам.  Негр сказал,
опрокинув кружку кашасы:
     - Вот погоди, завтра увидишь...
     Старик, принесший покойника, вздохнул:
     - Нет хуже участи, чем быть работником на плантации какао...
     Худой заметил:
     - Наемники живут, конечно, получше... - он повернулся к сеаренцу.
- Если у тебя меткий глаз,  можешь считать,  что ты устроился в жизни.
Здесь деньги водятся только у того, кто умеет убивать...
     Глаза сеаренца расширились. Он со страхом посмотрел на покойника,
наглядно подтверждавшего слова собеседника:
     - Кто умеет убивать? - спросил он.
     Негр засмеялся, худой сказал:
     - Наемник с метким глазом пользуется привилегиями у богача...  Он
живет в поселке,  у него есть женщины,  у него всегда водятся деньги в
кармане и никогда не бывает, чтобы за ним числились долги. Но тот, кто
годится только для плантации... В общем завтра ты сам все увидишь...
     Теперь худой   пугал   его   этим   завтрашним   днем:   сеаренец
поинтересовался,  что  же с ним будет.  Любой из присутствующих мог бы
ответить; взялся объяснить все тот же худой.
     - Завтра  рано  утром приказчик из лавки позовет тебя и предложит
забрать все, что тебе нужно на неделю вперед. У тебя нет инструмента -
тебе понадобится приобрести его.  Ты покупаешь серп и топор, покупаешь
нож,  покупаешь мотыгу... И все это тебе обходится в сотню мильрейсов.
Потом ты покупаешь муку,  мясо,  кашасу, кофе на всю неделю. На еду ты
истратишь десять мильрейсов. В конце недели тебе начислят заработанные
тобой пятнадцать мильрейсов. - Сеаренец подсчитал про себя: шесть дней
по два с половиной,  пятнадцать,  - и мотнул головой,  соглашаясь. - У
тебя  останется пять мильрейсов,  но тебе их не дадут,  - они пойдут в
погашение долга за инструмент... Тебе понадобится год, чтобы выплатить
сто мильрейсов,  причем ты не увидишь ни гроша.  Возможно, к рождеству
полковник одолжит тебе десять  мильрейсов,  чтобы  ты  истратил  их  с
проститутками в Феррадасе...
     Худой говорил полунасмешливо,  с циничным и в то же время унылым,
трагическим видом.  Потом попросил кашасы. Пришелец из Сеара как будто
онемел, он безмолвно смотрел на покойника. Наконец сказал:
     - Сто мильрейсов за нож, серп и мотыгу?
     Старик пояснил:
     - В  Ильеусе  нож  жакаре  стоит  двенадцать мильрейсов.  В лавке
фазенды ты его получишь не меньше, чем за двадцать пять...
     - Год...  - промолвил сеаренец и стал прикидывать,  когда пройдут
дожди в его родном краю, страдающем засухой. Он рассчитывал заработать
здесь  на  корову  и  теленка и вернуться сразу же,  как только первые
дожди оросят раскаленную землю.  - Год...  - повторил он и взглянул на
мертвого, который, казалось, улыбался.
     - Это ты так думаешь...  Еще до того,  как ты закончишь  выплату,
твой  долг  уже увеличится...  Ты приобрел холщовые брюки и рубашку...
Истратился на лекарства,  которые, помоги нам господи, обходятся очень
дорого;  ты  купил  револьвер  - единственное стоящее вложение денег в
этом краю... И тебе никогда не выплатить долга... Тут все в долгу, - и
худой  обвел рукой присутствующих - и тех,  кто работал на "Обезьяньей
фазенде", и тех двоих, что пришли с мертвецом из Бараунаса, - тут ни у
кого нет никаких сбережений...
     В глазах сеаренца отразился испуг. Свеча бросала на мертвого свой
желтоватый свет. На дворе все еще моросил дождь. Старик поднялся.
     - Мальчишкой я еще застал рабство...  Мой отец  был  рабом,  мать
тоже...  Фактически  с  тех  пор  ничего не изменилось.  Все,  что нам
обещали, осталось только на словах. А, может быть, стало даже хуже.
     Сеаренец оставил  на родине жену и дочь.  Он поехал,  рассчитывая
вернуться,  когда пойдут дожди,  привезти заработанные на юге деньги и
заново  построить  жизнь в своем родном краю.  Теперь его обуял страх.
Мертвый улыбался,  свет свечи то озарял,  то гасил его  улыбку.  Худой
согласился со стариком:
     - Да, ничего не изменилось...
     Старик потушил  свечу и спрятал ее в карман.  Он и юноша медленно
подняли гамак. Худой открыл дверь, а негр спросил:
     - Дочери его - проститутки?..
     - Да, - сказал старик.
     - ...А где они живут?
     - На улице Сапо... Второй дом...
     Потом старик обернулся к сеаренцу:
     - Никто не возвращается отсюда. С самого первого дня приезда всех
приковывает лавка фазенды.  Если ты хочешь уйти,  то уходи сегодня же,
завтра уже будет поздно...  Пойдем с нами, ты, кстати, сделаешь доброе
дело - поможешь нести покойника... Потом уже будет поздно...
     Сеаренец все еще колебался.  Старик  и  юноша  подняли  гамак  на
плечи. Сеаренец спросил:
     - А куда же мне идти? Что мне делать?
     Никто не  мог на это ответить,  такой вопрос никому не приходил в
голову.  Даже старик,  даже худой, говоривший насмешливо и цинично, не
могли  ответить.  Моросил  дождь,  и  капли  стекали по лицу мертвеца.
Старик и юноша поблагодарили всех,  пожелали доброй ночи. С порога все
смотрели  на  них,  негр  перекрестился в память покойника,  но тут же
подумал о трех дочерях,  трех распутных  девках.  Улица  Сапо,  второй
дом...  Когда он попадет в Феррадас,  он непременно зайдет... Пришелец
из Сеара смотрел на людей, исчезающих в ночном мраке. Вдруг он сказал:
     - Ладно, я тоже пойду...
     Он лихорадочно  собрал  свои  пожитки,  быстренько  попрощался  и
побежал догонять. Худой закрыл дверь.
     - Куда он пойдет?  - И так как никто не отозвался на его  вопрос,
он  ответил сам:  - На другую фазенду,  где его ждет то же самое,  что
здесь.
     И потушил лампу.

10

     Он потушил лампу одним дуновением.
     Перед тем,  как закрыть дверь в коридор, Орасио пожелал спокойной
ночи доктору Виржилио,  которого поместили в комнате напротив.  Мягкий
голос адвоката ответил:
     - Спокойной ночи, полковник.
     Эстер, в тишине своей комнаты,  слышала эти  слова;  она  прижала
руки к груди,  как бы желая сдержать биение сердца.  Из залы доносился
размеренный храп Манеки Дантаса.  Кум спал  в  гамаке,  подвешенном  в
гостиной,  -  он  уступил адвокату комнату,  в которой обычно ночевал.
Эстер в темноте следила  за  движениями  мужа.  Она  ясно  чувствовала
присутствие Виржилио там,  в комнате напротив,  и это сознание, что он
рядом,  все нарастало в ней. Орасио начал раздеваться. Он еще весь был
переполнен  радостью,  каким-то  почти  юношеским  ощущением  счастья,
которое охватило его во время обеда,  когда она по его просьбе сыграла
на рояле.
     Сидя на краю кровати,  он слышал дыхание Эстер.  Орасио разделся,
надел  ночную  сорочку с вышитыми на груди цветочками.  Затем поднялся
закрыть дверь из спальни в детскую,  где под присмотром  Фелисии  спал
ребенок.  Эстер  долго противилась тому,  чтобы ребенка перевели из ее
комнаты и оставили его спать под наблюдением няни. Уступив, она все же
потребовала,  чтобы дверь оставалась всегда открытой, так как боялась,
что змеи спустятся ночью с потолка и задушат ребенка.
     Орасио медленно  прикрыл  дверь.  Эстер  с  открытыми  глазами  в
темноте следила за движениями мужа.  Она  знала,  что  этой  ночью  он
собирается  обладать  ею;  всегда  в таких случаях он закрывал дверь в
детскую.  И впервые - это было самым странным из всего странного,  что
происходило  с  ней  в  этот  вечер,  -  Эстер не ощутила того глухого
чувства отвращения,  которое появлялось у нее всякий раз, когда Орасио
брал ее.  В другое время она бессознательно съеживалась в постели: все
в ней - живот, руки, сердце - холодело. Она чувствовала тогда, что вся
сжимается  от  страха.  Сегодня  же  она  не ощущала ничего подобного.
Потому что,  хотя ее глаза неясно различали в темноте движения Орасио,
мысленно  она  была  в  комнате  напротив,  где  спал Виржилио.  Спал?
Возможно и нет,  возможно он даже думает о ней,  глаза  его  проникают
сквозь темноту и через дверь,  коридор и через другую дверь,  стараясь
разглядеть под батистовой рубашкой тело Эстер.  Она задрожала при этой
мысли,  но не от ужаса; это была приятная дрожь, пробегающая по спине,
по бедрам, и умирающая там, где зарождается желание.
     Никогда раньше она не чувствовала того,  что ощущает сегодня.  Ее
тело,  перенесшее столько грубости Орасио,  тело,  которым он  обладал
всегда  с  одинаковым  неистовством,  тело,  отвергавшее  его всегда с
неизменным отвращением,  тело,  замкнувшееся для любви,  - за что  она
обычно  награждалась  эпитетом  "рыба",  который после короткой борьбы
бросал ей со  злостью  Орасио,  -  это  тело  раскрылось  теперь,  как
раскрылось сегодня и ее сердце. Сейчас она не сжимается, не прячется в
раковину,  подобно улитке.  Одно лишь сознание, что Виржилио находится
рядом в комнате,  всю ее раскрывает,  от одной лишь мысли о нем, о его
больших,  тщательно подстриженных усах,  о таких понимающих глазах,  о
белокурых  волосах,  она  чувствует  озноб,  ее  охватывает невыразимо
приятное ощущение.  Губы Виржилио оказались близко от уха Эстер, когда
он  прошептал ей это сравнение с птичкой и змеей,  но оно отозвалось у
нее в сердце.  Она закрывает глаза,  чтобы не  видеть  приближающегося
Орасио;  перед  ней  возникает  Виржилио,  она слышит,  как он говорит
красивые слова... А она-то думала, что он такой же пьяница, как доктор
Руи...  Эстер улыбнулась. Орасио решил, что эта улыбка предназначается
ему. Он тоже был счастлив в эту ночь. Эстер видит Виржилио, его нежные
руки,  чувственные губы,  и она ощущает в себе то, чего раньше никогда
не ощущала - безумное желание.  Желание обнять его,  прижаться к нему,
отдаться,  умереть  в  его  объятиях.  У нее сжимается горло,  как при
рыдании.  Орасио касается ее руками.  Это Виржилио ласкает  ее  своими
тонкими  и  нежными  руками,  она готова лишиться чувств.  Рядом с ней
Орасио,  но это Виржилио,  - тот,  кого она ждала еще с  далеких  дней
пансиона...  Она протягивает руки, ища его волосы, чтобы погладить их;
впивается в губы Орасио, но это желанные губы Виржилио... И она готова
умереть, жизнь истекает из ее воспламененного тела.
     Орасио никогда не видел ее  такой.  Сегодня  его  жена  -  совсем
другая  женщина.  Она  играла  для  него  на  рояле,  отдалась  ему со
страстью.  Она кажется умершей в его объятиях...  Он  сжимает  ее  еще
сильнее,  готовится снова обладать ею...  Это заря, неожиданная весна,
счастье,  на которое  Орасио  уже  не  надеялся.  Он  поддерживает  ее
красивую голову.
     В наружную   дверь   стучат.   Орасио   замирает   и   напряженно
прислушивается.  В  соседней комнате поднимается Манека Дантас;  снова
стучат;  отпирается дверной засов,  голос кума спрашивает,  кто там? В
руках Орасио голова Эстер. Она медленно открывает глаза. Орасио слышит
приближающиеся  шаги  Манеки,  он  покидает  нежную  теплую  Эстер.  И
чувствует внезапную злобу против Манеки, против непрошеного пришельца,
который явился  в  этот  счастливый  час;  глаза  его  суживаются.  Из
коридора доносится голос Манеки Дантаса:
     - Орасио! Кум Орасио!
     - Что там такое?
     - Выйди на минутку. Серьезное дело...
     Из другой комнаты доносится голос Виржилио:
     - Я нужен?
     Манека отвечает:
     - Идите тоже, доктор.
     С постели слышится приглушенный голос Эстер:
     - Что там такое, Орасио?
     Орасио поворачивается к ней. Улыбается, подносит руку к ее лицу.
     - Пойду посмотрю, сейчас вернусь...
     - Я тоже выйду...
     Орасио выходит,  Эстер тут  же  вскакивает  с  постели,  надевает
поверх рубашки халат,  ей удастся этой ночью еще раз увидеть Виржилио.
Орасио вышел, как был, с зажженной лампой в руке, в рубашке до пят, со
смешными цветочками на груди.  Виржилио и Манека Дантас уже находились
в зале,  когда туда вошел Орасио.  Он сразу узнал пришельца:  это  был
Фирмо,  плантация  которого  граничит  с лесами Секейро-Гранде.  Фирмо
выглядел усталым,  он присел на стул,  сапоги его были в  грязи,  лицо
перепачкано. Орасио, услышав шаги Эстер, сказал:
     - Принеси-ка нам выпить...
     Она едва  успела  заметить,  что  Виржилио  не  надевает  на ночь
рубашку, как другие. На нем была элегантная пижама, и он нервно курил.
Манека Дантас воспользовался тем,  что Эстер вышла,  и стал натягивать
брюки поверх длинной сорочки.  В этом наряде он выглядел еще  смешнее,
потому  что  рубашка вылезала из брюк.  Фирмо принялся снова объяснять
Орасио:
     - Бадаро послали убить меня...
     Манека Дантас в своем одеянии выглядел смешным и встревоженным.
     - И  как  это  ты  еще жив?  - вопрос его говорил о том,  что ему
хорошо известно, что такое наемники Бадаро.
     Орасио тоже   недоумевал.  Виржилио  взглянул  на  полковника,  -
полковник наморщил лоб,  он казался огромным в  этой  комичной  ночной
сорочке. Фирмо пояснил:
     - Негр испугался и промазал...
     - Но это действительно был человек Бадаро? - Орасио просто не мог
поверить.
     - Это был негр Дамиан...
     - И он промахнулся? - голос Манеки Дантаса был полон недоверия.
     - Промахнулся...  Похоже, что он был пьян... Он убежал по дороге,
как сумасшедший. Сейчас полнолуние, я хорошо разглядел лицо негра...
     Манека Дантас неторопливо заговорил:
     - Тогда ты  можешь  велеть  поставить  несколько  свечей  святому
Бонфиму...  Спастись  от  выстрела  негра  Дамиана  - это просто чудо,
великое чудо...
     Все замолчали.  Эстер  пришла  с бутылкой кашасы и стопками.  Она
налила Фирмо. Тот выпил и попросил еще. Залпом опрокинул и эту стопку.
Виржилио  любовался  затылком Эстер,  склонившейся,  чтобы налить вина
Манеке Дантасу.  Под распущенными волосами виднелась белая шея. Орасио
стоял неподвижно, теперь Эстер наливала ему. Виржилио взглянул на них,
и ему захотелось засмеяться,  настолько полковник был  смешон  в  этой
вышитой сорочке и с лицом,  изрытым оспой,  - он походил на клоуна. За
столом он выглядел застенчивым,  казалось,  он не  понимал  многое  из
того,  о  чем  говорили  Виржилио  и  Эстер.  Теперь  же он был просто
комичен,  и Виржилио почувствовал себя хозяином этой женщины,  которую
судьба   забросила   сюда,  в  неподходящую  для  нее  среду.  Великан
фазендейро  казался  ему  слабым  и  ничтожным,  неспособным   оказать
сопротивление  планам,  зародившимся  в  мозгу  Виржилио.  Голос Фирмо
вернул его к действительности:
     - И  подумать  только,  я  тут распиваю кашасу...  А мог бы в это
время лежать мертвым на дороге...
     Эстер вздрогнула, бутылка задрожала у нее в руке.
     Виржилио тоже неожиданно оказался в центре событий. Перед ним был
человек,  спасшийся от смерти.  Впервые он воочию увидел то, о чем ему
рассказывали друзья в Баие,  когда он собирался ехать в Ильеус.  Но он
все  же  не отдавал себе полного отчета в значительности случившегося.
Он полагал,  что нахмуренное лицо Орасио и встревоженный взгляд Манеки
Дантаса  вызваны  лишь видом человека,  спасшегося от убийства.  За то
короткое время,  которое Виржилио  пробыл  в  краю  какао,  он  слышал
разговоры  о  многом,  но еще не сталкивался лицом к лицу с конкретным
фактом.  Стычка  в  Табокасе  между  людьми  Орасио  и  людьми  Бадаро
произошла,  когда  он  уезжал повеселиться в Баию.  По возвращении ему
рассказывали всякие истории, которые показались ему небылицами. Он уже
слышал  про леса Секейро-Гранде,  слышал,  что и Орасио и Бадаро хотят
завладеть ими, но никогда не придавал этому серьезного значения. А тут
еще Орасио в своем ночном одеянии,  похожий на клоуна;  его комический
вид дополнял образ,  который Виржилио нарисовал себе,  когда наблюдал,
как Орасио вел себя за обедом и в гостиной.  Если бы не выражение лица
Фирмо,  Виржилио не осознал бы всего драматизма этой сцены. Поэтому он
удивился, когда Орасио повернулся к Манеке Дантасу и сказал:
     - Ну что ж,  ничего не поделаешь...  Раз они этого  хотят,  пусть
получают...
     Виржилио не ожидал от Орасио такого твердого и энергичного  тона.
Это не соответствовало тому представлению,  которое он составил себе о
полковнике. Виржилио вопросительно взглянул на него, и Орасио объяснил
ему положение вещей:
     - Вы нам будете  очень  нужны.  Когда  я  просил  доктора  Сеабру
рекомендовать   мне  хорошего  адвоката,  я  уже  предвидел,  что  так
случится... мы сейчас в оппозиции и не можем рассчитывать на судью, но
нам  нужен  адвокат,  который  бы хорошо разбирался в законах...  А на
доктора Руи я больше не полагаюсь...  Скандалист, переругался со всеми
- с судьей,  с нотариусами...  Говорит хорошо, но это единственное, на
что он способен...  А нам сейчас нужен адвокат с головой и к  тому  же
умелый и ловкий...
     Эта откровенность, с которой Орасио говорил о юристах, адвокатуре
и  юстиции,  энергичные слова,  проникнутые презрением,  все это снова
поразило Виржилио.  Образ полковника,  этого отвратительного, смешного
клоуна, созданный воображением адвоката, рушился. Виржилио спросил:
     - Но в чем дело?
     Странная это была группа.  В центре Фирмо, промокший под дождем и
запыхавшийся от  скачки.  Огромный  Орасио  в  белой  сорочке.  Нервно
курящий  Виржилио.  Бледный Манека Дантас,  не замечающий,  что из-под
брюк у него видна ночная рубаха.  Эстер,  не сводящая глаз с Виржилио.
Она тоже была бледна,  потому что знала, что теперь начнется борьба за
завоевание Секейро-Гранде.  Но важнее этого было для  нее  присутствие
Виржилио;  и сердце билось по-новому, несказанная радость овладела ею.
В ответ на вопрос Виржилио Орасио предложил:
     - Сначала давайте сядем...
     В его  голосе  послышалась  незнакомая  до   сих   пор   Виржилио
властность.   В   нем  звучали  нотки  приказа,  который  не  подлежал
обсуждению.  Виржилио вспомнил того  Орасио,  о  котором  толковали  в
Табокасе  и  Ильеусе,  Орасио,  который славился столькими убийствами,
полковника,  о котором богомольные старушки говорили,  что  он  держит
дьявола в бутылке. Виржилио колебался между двумя образами, которые он
создал в своем воображении:  хозяина и господина,  и  невежественного,
смешного   клоуна,   слабого  человека.