нь моя - это попросту каторга.
                    Как приехал сюда, меня заковали
                    В прочные цепи какао...
     Синьо Бадаро   вглядывается,   стараясь   рассмотреть,   что  там
виднеется  по  сторонам  дороги.  Вот  невдалеке,   наверное,   хижина
работника с плантации.  Или, быть может, это поет человек, бредущий по
тропинке  с  гитарой  и  коротающий  себе  путь  песней.   Уже   минут
пятнадцать,  как  эта  песня  сопровождает кавалькаду - в ней поется о
жизни в здешних краях,  о труде и о смерти, о судьбе людей, попавших в
плен  к какао.  Но глаза Синьо Бадаро,  привыкшие к ночному мраку,  не
различают ни единого огонька  далеко  в  окружности.  Они  видят  лишь
зловещие глаза филина,  который по временам степенно ухает.  Вероятно,
это поет какой-то человек,  идущий по тропинке.  Он поет, коротая себе
песней путь,  а Синьо Бадаро,  направлявшийся на фазенду,  должен быть
настороже.  Это опасные тропы,  нет уже больше покоя на дорогах вокруг
леса Секейро-Гранде.
     В тот вечер,  когда он отдал приказ негру Дамиану убить Фирмо,  у
него   еще  была  какая-то  надежда.  Но  теперь  все  кончено.  Война
объявлена.  Орасио собирается вступить в Секейро-Гранде,  он  собирает
людей,  затеял  в  Ильеусе тяжбу,  добиваясь признания за ним права на
владение землей.  В тот вечер, когда девушка с европейских полей, там,
на картине, танцевала на одной ножке, у Синьо Бадаро была еще какая-то
надежда.  Конечно же, человек шел по тропинке - голос его слышался все
ближе  и  ближе,  он  усиливался  и  вместе с тем становился все более
грустным:
                    День придет и безвестно умру я,
                    В гамаке отнесете вы тело мое...
     Да, теперь   потянутся  гамаки  по  дорогам,  много  ночей  будет
повторяться это зрелище. И прольется кровь, орошая землю. Эта земля не
для  плясок  и  не  для  пастушков в красных беретах,  это черноземная
почва,  она хороша для какао,  она лучшая в мире.  Все ближе  слышится
голос, поющий песню о смерти:
                    День придет, когда буду я мертвым,
                    Схороните меня возле самой дороги...
     Вдоль дороги стоят безымянные кресты.  Это могилы людей, погибших
от  пули  или лихорадки,  от удара кинжалом в ночи,  когда совершаются
преступления,  или от болезни,  с которой человек не может справиться.
Но  деревья  какао  вырастали  и приносили плоды,  сеньор Максимилиано
сказал, что в тот день, когда на месте всех этих лесов будут плантации
какао,  они  смогут устанавливать свои цены на американских рынках.  У
них будет больше какао,  чем у англичан,  в Нью-Йорке узнают имя Синьо
Бадаро,  владельца  фазенд  какао  в  Сан-Жорже-дос-Ильеус.  Он станет
богаче Мисаэла...  У дороги упокоится Орасио, под безымянными крестами
будут  похоронены  Фирмо  и  Браз,  Жарде  и  Зе да Рибейра.  Они сами
захотели  этого,  Синьо  Бадаро  предпочел  бы,  чтобы  было  как   на
олеографии,  как  в  танце,  чтобы все были веселы,  люди играли бы на
своих свирелях на лазурном поле.  Виною всему был Орасио...  Зачем  он
позарился  на  чужие земли,  которые могут принадлежать только Бадаро;
кто решился бы оспаривать права Бадаро?..  Орасио сам  этого  захотел;
будь его, Синьо Бадаро, воля, все бы веселились на празднике и девушка
с поднятой в воздухе ножкой танцевала бы на покрытом  цветами  лугу...
Настанет день,  когда будет так, как на этом далеком европейском лугу.
Синьо Бадаро улыбается в бороду, он тоже, подобно гадалкам и пророкам,
видит будущее.  На повороте дороги,  там,  где ее пересекает тропинка,
появляется человек с гитарой:
                    День настанет, когда я погибну,
                    Схороните меня вы под сенью какао...
     Но топот  едущей по дороге кавалькады заставляет певца замолчать.
И теперь Синьо Бадаро сожалеет об этом.  Нет уже девушки, танцующей на
землях  какао,  нет  плантации  на месте леса,  нет цен,  диктуемых из
Ильеуса. По грязной дороге шагает человек, пальцы его лежат на струнах
гитары.  Человек  отходит  в  сторону,  пропуская  Синьо  Бадаро и его
жагунсо:
     - Доброй ночи, хозяин...
     - Доброй ночи...
     Жагунсо отвечают хором:
     - Счастливого пути...
     - Храни вас господь...
     Звуки все затихают.  Человек,  наигрывая на  гитаре,  уходит  все
дальше  и дальше,  скоро и вовсе не слышно будет голоса,  который поет
грустные песни,  жалуется на жизнь,  просит,  чтобы его похоронили под
деревом  какао.  Говорят,  клейкий  сок  какао удерживает здесь людей.
Синьо Бадаро не знает никого,  кто бы уехал обратно из этих краев.  Он
знает многих,  которые жалуются,  подобно этому негру, жалуются день и
ночь,  дома,  в барах,  в конторах,  в кабаре.  Они называют эту землю
несчастливой  и  проклятой,  говорят,  что это край света,  где нет ни
развлечений, ни радости, край, где ни за что ни про что убивают людей,
где сегодня ты богат, а завтра беднее Иова.
     Синьо Бадаро  знал  много  таких  людей,   слышал   много   таких
рассказов,  видел,  как люди продавали свои плантации, копили деньги и
отправлялись в путь, клянясь, что никогда больше сюда не вернутся. Они
уезжали в Ильеус, чтобы сесть там на первый же пароход, направляющийся
в Баию.  В Баие к их  услугам  было  все,  город  большой  -  шикарные
магазины, комфортабельные дома, театр и конка, которую тащат ослы. Там
они сразу покупали все,  что  желали;  деньги  в  кармане,  они  могли
насладиться  жизнью.  Но,  не дожидаясь отправления парохода,  человек
возвращался обратно,  клейкий сок какао крепко пристал к подошвам  его
ног,  он  возвращался  и снова вкладывал деньги в клочок земли,  чтобы
сажать какао... Некоторые, впрочем, даже уезжали, садились на пароход,
пересекали  океан,  но  приехав  на  место,  говорили  только о землях
Ильеуса.  И наверняка - это так же верно,  как то, что его зовут Синьо
Бадаро,  - человек через полгода - год возвращался обратно, но уже без
денег, с тем, чтобы снова выращивать какао. Клейкий сок какао пристает
к  ногам  человека и никогда больше его не отпускает.  Так говорится в
песнях, которые поют по вечерам на фазендах...
     Они въезжают  в  какаовую  рощу.  Это  плантация  вдовы  Меренды,
граничащая с Секейро-Гранде.  Синьо  Бадаро  сообщили,  что  она  тоже
заключила  соглашение с Орасио.  Но он все же не пожелал отказаться от
тропинки,  которая сокращала ему дорогу почти на пол-лиги.  Если вдова
заодно с Орасио,  тем хуже для нее и для двух ее сыновей.  Раз так, их
плантацию придется присоединить к тем,  что Бадаро намерены разбить  в
Секейро-Гранде.  Через  пять  лет он,  Синьо Бадаро,  войдет в контору
"Зуде,  брат и Кo" и продаст какао, собранное на новых плантациях. Как
он сказал, так и будет. Он никогда не изменяет своему слову. Даже если
девушке пришлось бы  прекратить  свой  только  что  начатый  танец  на
картине  в  столовой  каза-гранде.  Зато потом она станет танцевать на
поле,  желтом от  золотых  плодов  какао,  куда  более  красивом,  чем
лазурное поле на картине. Куда более красивом...
     За первым выстрелом сразу последовали другие,  Синьо Бадаро  едва
успел  поднять  на  дыбы  коня,  как тот получил пулю в грудь и рухнул
набок.  Его люди спешились и укрылись за ослами,  которых они повалили
на  землю.  Синьо  Бадаро  постарался  освободить  ногу  -  ее прижала
подстреленная лошадь. Его глаза зорко всматривались во мрак, и, еще не
успев  подняться,  он  обнаружил  жагунсо  Орасио  в засаде у хлебного
дерева.
     - Они за жакейрой!.. - крикнул он.
     Теперь, после первых выстрелов,  наступила полная  тишина.  Синьо
Бадаро удалось высвободить ногу,  он поднялся во весь рост; оказалось,
что пуля пробила ему шляпу.  Он выстрелил из  парабеллума  и  закричал
своим людям:
     - А ну, прикончить их!
     Из-за жакейры    показалась    чья-то    голова,   человек   стал
прицеливаться.  Телмо, находившийся рядом с Синьо Бадаро, сказал своим
женским голоском:
     - Ну,  этот готов,  хозяин... - он вскинул ружье, голова человека
за  жакейрой  закачалась,  как  спелый  плод,  и  упала.  Синьо Бадаро
наступал,  продолжая стрелять;  теперь он и его люди находились позади
деревьев и могли видеть противников в засаде.  Считая убитого, их было
пятеро:  два сына Меренды и три жагунсо Орасио.  Синьо Бадаро  заряжал
оружие,  но  в  это  время находившийся за ним Вириато выстрелил.  Они
перебегали между деревьями; план Синьо заключался в том, чтобы зайти в
тыл.  Но люди Орасио разгадали его намерение и прекратили огонь, чтобы
не допустить осуществления  маневра  полковника.  Им  пришлось  отойти
немного  от  жакейры,  и  Синьо  Бадаро  подбил  еще  одного.  Человек
зашатался,  подняв руку кверху, нога его, казалось, застыла в воздухе.
Вириато добил его.
     - Получай, сукин сын!.. Сейчас не время танцевать...
     Синьо в  разгар  перестрелки вспомнил вдруг о девушке на картине,
которая тоже плясала на одной ноге.  Вириато прав: не время танцевать.
Они продвинулись вперед. Пуля угодила Костинье в плечо, из раны начала
хлестать кровь, она забрызгала брюки Синьо Бадаро.
     - Пустяки...  -  сказал  Костинья.  -  Царапина,  -  и  продолжал
стрелять.
     Кольцо окружения  смыкалось,  трое  людей,  оставшихся  в засаде,
поняли,  что сопротивление бесполезно.  Пока еще было не  поздно,  они
бросились  вглубь плантации.  Синьо выстрелил им вслед из парабеллума,
потом подошел к своему вороному коню,  провел рукой по его еще  теплой
шее.  Кровь бежала из груди лошади,  на земле образовалась лужа. Телмо
подошел и начал снимать с подбитого животного  седло.  Вириато  привел
своего  осла,  убежавшего  в  сторону при перестрелке,  и Синьо Бадаро
взобрался на него. Телмо навьючил снятую с коня сбрую на своего, осла.
Вириато  посадил  позади  себя Костинью,  зажимавшего рану рукой.  Они
поехали шагом.  Синьо Бадаро все еще держал  в  руке  парабеллум.  Его
печальный  взгляд устремился в окружающий мрак.  Но теперь там не было
слышно ни музыки,  ни голоса, певшего о несчастьях этой земли. Не было
и  луны,  которая  осветила бы трупы,  оставшиеся лежать под деревьями
какао. Ехавший позади Телмо хвастался своим тонким, женским голоском.
     - Я попал этому гаду прямо в голову...
     Свеча, зажженная чьими-то благочестивыми руками,  освещала крест,
очевидно,  недавно поставленный на дороге.  Синьо Бадаро подумал,  что
если зажечь такие огоньки на всех крестах,  которые  будут  поставлены
здесь, то дороги земли какао осветятся ярче, чем улицы Ильеуса. Печаль
охватила его.  "Сейчас,  девушка,  не время для танцев,  но  я  же  не
виноват... Нет, не виноват!"

2

     Стычки, начавшиеся этой ночью,  не прекращались уже больше до той
поры,  когда в  Секейро-Гранде  выросли  деревья  какао.  Впоследствии
жители этого края - от Палестины до Ильеуса,  и даже в Итапире - стали
исчислять время периодами этой борьбы:
     - Это было до столкновений из-за Секейро-Гранде...
     - Это произошло спустя два  года  после  окончания  стычек  из-за
Секейро-Гранде...
     То был последний крупный эпизод  борьбы  за  завоевание  земли  и
самый  жестокий  из всех.  Поэтому-то о нем и помнили в течение многих
лет. История этой борьбы передавалась из уст в уста; отцы рассказывали
ее детям,  старики - молодым.  На ярмарках в поселках и городах слепые
гитаристы слагали баллады об этих стычках,  о перестрелках, обагривших
кровью черную землю какао:
                    Виной всему проклятье колдуна
                    В ту роковую ночь...
     Поэтами и летописцами этого края  были  слепцы.  В  их  печальных
песнях,  в струнах их гитар жили традиции и история земли какао. Толпы
на ярмарках,  люди, приехавшие, чтобы продать муку, кукурузу, бананы и
апельсины,  люди,  прибывшие,  чтобы что-то купить,  собирались вокруг
слепых послушать истории времен начала эры какао  -  начала  столетия.
Они кидали монеты в чашку у ног слепого,  гитара стонала,  голос пел о
стычках в Секейро-Гранде, о кровопролитиях прошлого:
                    Тут в жизни столько не стреляли,
                    Не хоронили столько у дорог.
     Люди с улыбкой присаживаются на корточки,  некоторые опираются на
палки   и   внимательно,   слушают   повествование   слепца.    Гитара
аккомпанирует  виршам,  перед глазами возникают люди,  которые некогда
завоевывали лес и вырубали его,  люди,  которые убивали и гибли  сами,
люди,  которые  сажали  какао.  Еще  живы многие из тех,  кто принимал
участие в стычках из-за Секейро-Гранде. Некоторые из них упоминаются в
балладах,  распеваемых  слепцами.  Но  слушатели  почти  не  связывают
нынешних фазендейро со вчерашними завоевателями.  Как будто это другие
существа, настолько это было давно, настолько это были другие времена!
Раньше здесь высился густой и таинственный лес,  теперь это  плантации
какао,  сверкающие  желтизной  плодов,  похожих  на золото.  Перебирая
струны гитары, слепцы поют об этом страшном времени:
                    Я вам поведаю историю,
                    Что вас заставит ужаснуться.
     Страшная и ужасная история леса Секейро-Гранде.  В ту самую ночь,
когда братья Меренда и трое жагунсо Орасио на тропинке напали на Синьо
Бадаро,  в  ту  же  самую  ночь Жука во главе десятка людей отправился
бесчинствовать в округе.  Началось с  того,  что  убили  двух  братьев
Меренда,  говорят, прямо на глазах у матери, для устрашения остальных.
Потом они прискакали на плантацию  Фирмо,  подожгли  маниоковое  поле.
Фирмо уцелел только потому, что его не было дома - он уехал в Табокас.
     - Уже дважды ускользнул,  -  сказал  Жука.  -  В  третий  раз  не
улизнет.
     После этого  отправились  на  плантацию  Браза   и   там   начали
перестрелку. Браз со своими людьми оказал сопротивление, и Жуке Бадаро
пришлось убраться,  оставив на поле боя одного убитого  жагунсо  и  не
узнав,  сколько пало со стороны Браза. Один был сражен наверняка - его
убил Витор; Жука видел, как человек упал. Антонио Витор утверждал, что
подбил еще одного, но другие не были в этом уверены.
     Два десятка лет спустя слепцы,  бродившие  по  ярмаркам  в  новых
поселках  Пиранжи  и  Гуараси,  основанных  там,  где  раньше  был лес
Секейро-Гранде, слагали сказания об этих битвах:
                    Бывало больно, было грустно
                    Смотреть, как гибнет зря народ:
                    Пал у Орасио жагунсо,
                    Сражен наемник Бадаро...
                    Земля телами покрывалась,
                    И сердце кровью обливалось
                    При виде стольких преступлений -
                    Ужасных жертвоприношений.
     Жагунсо были в почете,  за ними гонялись,  вербуя тех, у кого был
меткий глаз,  кто доказал на деле свою  храбрость.  Рассказывали,  что
Орасио  послал  людей  в сертан за знаменитыми жагунсо,  что Бадаро не
жалели  денег,  когда  надо  было  заплатить  меткому  стрелку.   Ночи
наполнились страхом,  тайной и неожиданностями. Ни одна дорога, как бы
широка она ни была,  отныне не считалась надежной для пешехода. Никто,
даже  тот,  кто  не  имел никакого отношения к лесу Секейро-Гранде,  к
Орасио  и  Бадаро,  не  осмеливался  ездить  по  дорогам   какао   без
сопровождения,  по крайней мере, одного телохранителя. Это было время,
когда торговцы скобяными товарами наживали себе состояния  на  продаже
оружия.  Исключение  составил  только  Азеведо  из  Табокаса,  который
разорился,  поставляя оружие для Бадаро,  и сумел спасти кое-что  лишь
благодаря  своей политической ловкости.  Теперь в глубокой старости он
содержал зеленную лавку в Ильеусе и рассказывал  юношам,  учившимся  в
городе:
                    Крестьянин заступ свой бросал
                    И брался за ружье, кинжал,
                    А оружейник ликовал:
                    Оружье он распродавал.
                    На миллион наторговал!
     Спустя два  десятка лет рассказывали и пели свои сказания об этом
времени.  В этих сказаниях повествовалось о  подвигах  Бадаро,  об  их
мужестве, о храбрости Синьо и Жуки:
                    Синьо, могучий властелин,
                    Глава семьи, и смел, и лих...
                    Однажды ехал он один,
                    Прикончил в схватке пятерых!
                    И брат Жука храбрец, что надо,
                    Сверх всякой меры смелым был.
                    Жука, бывало, без пощады
                    Больших и малых смело бил!
     Но в этих сказаниях говорилось и о  мужестве  людей  Орасио,  его
сторонников,  о  храбрости Браза,  самого смелого из них,  того,  что,
раненный тремя пулями, продолжал сражаться и убил двух противников:
                    Браз Бразилино, храбрый, гордый,
                    Себя он звал Жозе дос Сантос -
                    Ведь так звучало благородней -
                    Стрелял, когда от пули пал,
                    Хоть сам был ранен, убивал!
     Они описывали Орасио,  который из  своей  фазенды  отдавал  людям
распоряжения, посылал их на дороги, окружавшие лес Секейро-Гранде:
                    Давал Орасио приказы,
                    Он управлял округой властно.
                    Он рассылал свои отряды
                    Для нападений из засады.
     Песни о  битвах  за  Секейро-Гранде  рассказывали  не  только   о
героических подвигах, но и о простой обыденной жизни:
                    Замужних женщин было мало,
                    А если были, то в Бане...
                    И о женитьбе тут, бывало,
                    Мечтали только и шутили:
                    - Женился б даже на седой,
                    Лишь стала б женщина вдовой!
     Люди, слушавшие эти песни  двадцать  лет  спустя  на  ярмарках  в
поселках,   возникших  на  месте  леса  Секейро-Гранде,  встречали  их
возгласами одобрения,  весело смеялись,  отпускали замечания. В песнях
слепцов перед ними вставали эти полтора года борьбы,  люди умиравшие и
люди убивавшие, земля, политая кровью. И когда слепцы заканчивали свое
повествование:
                    Поведал вам я страшную историю.
                    Историю о тех ужасных временах...
они  бросали  еще  несколько монет  в  чашку рассказчика и отходили  в
сторону.  "Да,  колдовское это было дело". Так говорилось в песне, так
говорят и они сегодня. То было колдовское дело. Его вызвало проклятье,
посланное  негром  в  ту далекую колдовскую ночь.  Проклятие Жеремиаса
разносилось в те смутные времена по дорогам - от  фазенды  к  фазенде.
Оно передавалось Дамианом, худым, изможденным и грязным, этим безумным
негром, который бродил по дорогам какао и рыдал.

3

     Еще не прекратились разговоры,  связанные с нападением  на  Синьо
Бадаро  и  смертью  братьев  Меренда,  как  Ильеус  всполошился  из-за
инцидента,  происшедшего в  кабаре  между  Виржилио  и  Жукой  Бадаро.
Впрочем,  за  эти  полтора года так часто случались различные истории,
что дона Моура,  старая дева,  убиравшая алтарь церкви Сан-Себастьяна,
как-то  сказала  своей  подруге  доне Лените Силве,  приглядывавшей за
алтарем напротив:
     - Столько  всяких  событий,  Ленита,  что  у  нас даже не хватает
времени обсуждать как  следует  хоть  одно...  Уж  больно  быстро  все
происходит...
     Действительно, Орасио и  Бадаро  очень  торопились.  Обе  стороны
хотели вырубить лес как можно скорее и как можно раньше засадить землю
какаовыми деревьями.  Борьба пожирала деньги,  платежные ведомости  по
субботам  вырастали  до  невиданных  размеров,  потому что приходилось
платить большое жалованье жагунсо.  Цены на оружие все  возрастали.  И
Бадаро  и  Орасио торопились,  и потому эти месяцы были столь насыщены
событиями,  что богомольные кумушки не успевали даже обсуждать их. Они
еще   говорили   об   одном   событии,   а   уже  происходило  другое,
представлявшее для них не меньший интерес.
     В таком  же  положении  оказались и обе газеты Ильеуса.  Иной раз
случалось,  что Мануэл де Оливейра писал статью,  ругающую  Орасио  за
вооруженное   напа