кривые,   колесом,  ходил  он  переваливаясь,  и  промышленные  звали  его
Коляской.  Голос у  подпоручика был плаксивый.  Он был тщеславным и глупым
человеком.
     - Прошу садиться, ваше благородие, - пригласил Баранов.
     Подпоручик плюхнулся в подставленный стул.
     - Ну-с, господин купец?
     - Господин подпоручик,  -  вежливо сказал  Баранов,  -  будьте  добры
представить  мне  шканечный  журнал  галиота  "Орел"  и  другие  потребные
документы для разбора кораблекрушения.
     Талин покраснел, напыжился.
     - Я не обязан отчитываться перед простым мужиком.  Ты купец,  а купец
есть  не  что  иное,   как  простой  мужик.   Я   представлю  документы  в
адмиралтейств-коллегию.
     - Вы, господин подпоручик, служащий компании, - сдержал себя Баранов.
- Вы  разбили галиот "Орел".  На  нем акционеры потеряли мехов на двадцать
две тысячи рублей.  Прибавьте стоимость судна с  вооружением и якорями.  Я
вправе требовать у вас объяснения.
     - Я подпоручик,  а ты кто? - с издевкой отозвался Талин. - Это я могу
спрашивать объяснения.  Звание твое подлое,  имеешь ли  ты право отчеством
зваться?
     Правитель счел разумным закончить разговор.
     - Хорошо, о ваших действиях я доложу директорам компании.
     - Мне  наплевать,   а  ты,  полупочтенный,  отпускай  мне  товары  по
требованию, как положено. Иначе я разломаю магазин.
     - Вы  злоупотребляете ромом,  господин подпоручик.  Вряд ли мы сможем
доверить вам новое судно.
     - Ты смеешь делать мне замечания, купчишка несчастный! Поплатишься за
это! - Подпоручик схватился за палаш, висевший у пояса.
     Баранов встал из-за  стола.  Несмотря на  малый рост вид  у  него был
внушительный,  и  подпоручик,  не  выпуская палаша  из  рук,  выкатился из
комнаты.


     Несколько дней правитель был  в  неустанных заботах.  В  кабинете все
время толпились люди.  К нему приходили ветераны промышленные,  десять лет
разделявшие с  правителем все  тяготы  в  далекой  Америке,  преданные ему
компанейские приказчики и верные кадьякцы.
     Александр Андреевич разобрался во всем. Видимыми зачинщиками были три
человека:  Прянишников,  подпоручик  Талин  и  иеромонах  Афанасий.  Через
толмача Прянишникова заговорщики знали  все,  что  творилось не  только  в
ближайших,  но и в далеких кадьякских поселениях. Они обсуждали каждый шаг
байдарщиков и  промышленных и всегда находили много худого.  Через толмача
распускались по селениям слухи о предстоящих грозных событиях.
     Тайной пружиной заговора был затворник монах Герман. Он не выходил из
своей  кельи даже  в  церковь,  опасаясь мирских соблазнов.  Но  помыслами
проникал в  душу каждому.  Он знал все,  что творилось вокруг.  В этом ему
помогали  кадьякцы-школьники,   святые  отцы,  а  иногда  и  промышленные.
Деятельным помощником в  тайных делах был толмач Семен Прянишников.  Монах
Герман обладал острым,  предприимчивым умом и умел настроить отца Афанасия
и Прянишникова на свой лад.
     Александр Андреевич думал и о выгодах, какие мог получить затворник в
случае успеха заговора.  Но  в  голову ничего не  приходило.  Питался отец
Герман скудно.  Ел вареную рыбу, пил чай. К чаю ему давался кусочек хлеба.
Большего он не требовал.
     Целыми днями  монах  читал привезенные с  собой книги и  много писал.
Бумагу и жир на освещение компания ему выдавала безотказно.
     Старцы и  чиновники вместе собрались в  церкви.  С ними,  как всегда,
толмач Семен Прянишников.  Это  его архимандрит Иоасаф хотел сделать белым
священником. Все были взволнованы.
     - Баранов душит наши постановления,  -  говорил грузный, с набрякшими
подглазниками иеромонах Афанасий. - Он сорвал присягу императору. Его люди
запретили народу  съезжаться к  божьему  храму.  Он  готовит  промысел  за
бобрами, за птицами и иным зверем. Все остается как прежде.
     - Мы  не  намерены  терпеть  больше,  -  пропел  тенорком  иеродьякон
Нектарий.  -  Почему мы  должны питаться гнилой юколой?  Нет ни хлеба,  ни
молока.   Мы  беднее  церковной  мыши...  Но  как  полагаете  вы,  господа
чиновники?
     - Мы  смотрим  тако,  -  неуверенно  ответил  компанейский  бухгалтер
Требухов,  лысый,  с большими седыми бакенбардами. - Дать кадьякцам волю в
промыслах,  как у них исстари велось.  Кому захотели, тому и промысел свой
продают.  В  сих дальних местах обретаться,  терпеть нужду и не приобрести
капиталу - да быть этого не может!
     - Я первый буду бобров покупать, - сказал Афанасий.
     - И я, - поддержал Нектарий.
     - Так,  так,  правильно,  святые  отцы,  -  отозвался  толмач   Семен
Прянишников.  -  За  три-то  года,  ежели  по-вашему,  отсель  с  большими
капиталами можно выехать...  За требы бобровыми шкурами брать:  повенчал -
две шкуры, похоронил - опять две шкуры.
     - Кто же  от  бобров откажется?  -  вступился в  разговор содержатель
компанейского магазина Ипполит Березкин.
     Разговоров было много.  Однако никто из  собравшихся не  мог сказать,
что надо делать, как справиться с правителем Барановым.
     - Святые  отцы,  -  раздался слабенький голос  монаха Феодора,  -  не
попросить ли нам совета отца Германа?
     - И то правда,  тебе, отец Афанасий, идти. Пусть советует, а мы здесь
подождем.
     Отец  Афанасий,  подобрав  затрепанный подол  рясы,  перешел  двор  и
постучался в маленькую, как курятник, избушку.
     Дверь открыл сам  отец Герман.  В  комнате было смрадно.  В  плошке с
китовым жиром чадил фитиль. У Афанасия с непривычки сперло в груди.
     - Посоветоваться хочу, отец Герман.
     - Говори.  -  Заметив  любопытный взгляд  Афанасия,  затворник накрыл
Евангелием лежавшую перед ним исписанную угловатыми буквами бумагу.
     - Что делать? Баранов приехал и все по-своему воротит.
     Отец Герман помолчал, расчесывая пальцами густую бороду.
     - Надо требовать присягу императору. Баранов запретил присягу?
     - Запретил.
     - Так  я  и  думал.  Здесь он  найдет свою погибель.  Мы  его наречем
изменником государю.
     - Баранов - правитель от компании.
     - Он простой мужик.  Купец.  Мы,  казенные люди и  чиновники,  власть
должны иметь.  А  Баранов -  мужик,  так ему и в глаза сказать.  В церкви,
ежели он раньше чиновника ко кресту подойдет,  отдернуть крест и  стыдить.
Толмач Прянишников пусть мутит кадьякцев,  призывает к  присяге.  Тогда мы
правы будем.  И еще...  -  Бледное, курносое лицо Германа порозовело. - Не
давать кадьякцам выйти на промысел. Ежели мы промысел сорвем, кто Баранова
правителем оставит?
     - Ох, боюсь я, отец Герман. Не подождать ли нам епископа Иоасафа?
     - Иоасаф  сюда  не  прибудет.   Мы  и  об  его  делах  дали  знать  в
Санкт-Петербург.  Прождете царствие небесное. Первосвященником будет у нас
отец Макарий.  Он никому обиды не спустит... А кадьякцы за вами пойдут, не
сомневайтесь.
     - Спасибо,  отец  Герман,  пойду  про  твои  советы скажу,  обсудим с
чиновниками. Не надо ли тебе чего? Может, молочка в чай али сахарцу?
     - Обойдусь,  иди с богом.  - Герман выпустил отца Афанасия, закрыл за
ним дверь, наложил запоры.
     Наступил вечер.  Погода по-прежнему сырая, накрапывал холодный дождь.
На башнях перекликались дозорные.  Тоскливо завывали собаки.  Приглушенно,
словно из-за стены, доносился шум морского прибоя.
     В доме правителя гости.  Приказчик Ванюшкин, мореход господин Подгаж,
несколько  старовояжных промышленных,  соратников  Баранова,  после  обеда
собрались попить чайку. Говорили о том и о сем.
     Вдруг  распахнулась дверь и  в  комнату ворвались иеромонах Афанасий,
переводчик Семен Прянишников и подпоручик Талин.
     - Что вы здесь решаете? - закричал подпоручик.
     - Да  вот  думаем,  когда  партию  за  птицами направить,  -  ответил
Баранов.
     - Без нас вы не смеете такие дела решать.
     - Да почему же? Я здешний правитель.
     - У нас предписание правительства.  Без нас не смеете решать.  За нас
епископ Иоасаф встанет.
     - К  присяге всех кадьякцев привести требуем,  как усердные подданные
его величества императора Павла Первого.
     - Этого сделать сейчас нельзя,  - спокойно сказал Баранов. - Кормов у
нас на складах почти нет. С собой островитяне ничего не привезут - у самих
с  кормами плохо.  Да и  не в обычае у них со своим кормом ехать.  И будет
здесь голод и всякое неустройство.
     - Изменник государю нашему!  -  крикнул Афанасий и указал на Баранова
длинным пальцем.  - Вот погоди, казенная экспедиция сюда прибудет и ужотко
в твоих поганых делах разберется!
     - Где  у  вас предписание?  -  сказал оскорбленный Баранов,  он  едва
сдерживал себя. - Если есть, я ему подчинюсь.
     - Ты  сам  должен знать,  что все верноподданные должны присягать,  и
островитяне в том числе...  Изменник! А до того, что отец Иоасаф к присяге
не приводил, нам дела нет.
     - Греховодник,  бесстыжий!  -  сказал Афанасий. - Тебе и в церковь по
духовному регламенту входа нет.  У тебя жена невенчанная, язычница, от нее
дети. Не дадим тебе в церковь ходить!
     - По какому праву?  -  возмутился Александр Андреевич.  - Нет в нашем
государстве таких законов.
     - Есть божеский закон. - Афанасий показал пальцем на потолок.
     - Не бывать этому.
     Надувшись, как индюк, Афанасий стал ругаться грязными словами.
     - Прошу вас,  господа,  оставить мой дом, - приказал Баранов. - Ваших
угроз я не боюсь.
     - Мы  тебя  и  прочих изменников,  кои  противоречат присяге,  кнутом
накажем и в кандалы закуем.  -  Подпоручик Талин топнул ногой. - А если ко
мне на корабль пожалуешь, я тебя к мачте привяжу.
     Александр Андреевич мигнул промышленным.
     - Просим,  господа,  по-хорошему,  - сказал шестифутовый Иван Кусков.
Сделав скорбное лицо,  он  взял под  руку ретивого подпоручика и  вывел за
дверь. - И тебя, святой отец, просим, и тебя, господин Семен Прянишников.
     Как будет с промыслом? В большом напряжении жил Александр Андреевич в
последние  дни.  Льстивые  речи  бездельных  попов  быстро  разнеслись  по
кадьякским селениям.  Приехавшие в  Павловскую гавань  пятеро  тойонов  не
пришли к  Баранову,  как раньше,  а направились прямо к переводчику Семену
Прянишникову.  От Прянишникова они явились к  Баранову и ехать на промыслы
отказались.
     Положение на Кадьяке еще больше осложнилось.
     Баранов понимал,  что, если слух об отказе кадьякских тойонов идти на
промысел разнесется по иным местам -  Кенаю,  Чугачам,  Якутату и Ситке, -
несомненно последуют кровавые события.  Могут погибнуть все  русские люди.
Прекратятся промыслы...  Трудно будет и в пятьдесят лет исправить все, что
произойдет...
     И Баранов принял решительные меры.  Был взят под стражу один из самый
злонамеренных и  упрямых тойонов.  Приказчик Михаил  Кондаков объехал весь
остров Кадьяк.  Он  призывал людей идти  на  промыслы и  одаривал вождей и
почетных мужиков табаком и прочими нужными товарами.
     Наступало воскресенье,  обычно все  павловские жители дружно посещали
церковные  службы.   Однако  два   дня  назад  попы  запретили  Александру
Андреевичу приходить в  церковь.  Об этом знали многие русские и кадьякцы.
Афанасий кричал на  весь поселок.  Не прийти в  церковь -  значит признать
победу мятежников.  И в то же время Баранов сознавал,  что власть церкви -
грозная  власть.   Ночью  правитель  принял  решение.  Он  пойдет  слушать
заутреню, делая вид, будто между ним и монахами ничего не произошло.
     Поднявшись еще затемно, он приоделся. В церковь вошел в новом сюртуке
и  в  начищенных до  блеска сапогах.  У  дверей купил  свечу за  рубль.  В
маленькой бревенчатой церкви было тесно и  душно.  Гнусавым голосом что-то
неразборчиво читал дьякон. Александр Андреевич прошел сквозь толпу и встал
впереди,  на своем обычном месте. Он перекрестился не больше двух раз, как
открылись царские  ворота  и  огромный  и  волосатый иеромонах Афанасий  в
праздничном облачении вышел из алтаря.
     - Слава  тебе,   показавшему  нам  свет,   -   торжественно  произнес
иеромонах.  Повернувшись,  он встретился взглядом с правителем.  Глаза его
гневно сверкнули.  Не  сказав больше ни  слова,  Афанасий вошел в  алтарь,
закрыв за собой дверь.
     В  церкви наступила тишина.  Служба прекратилась.  Правитель не сразу
сообразил,  что  делать.  Но  природный ум,  как всегда,  выручил.  Выждав
несколько минут, Баранов обратился к стоявшим в церкви:
     - Господа!  Видно, службы больше не будет. Пойдемте домой. - И первым
вышел из церкви. За ним вышли все, кто был у заутрени.


     Монахи словно взбесились. Подоткнув полы ряс и засучив рукава, словно
приготовляясь к  кулачному бою,  они  бегали то  в  казарму,  то  в  дом к
Баранову, называя его бунтовщиком, изменником и даже разбойником. Кричали,
что Баранов будет бит кнутом и сослан на каторгу.
     Александр Андреевич не  выдержал,  вышел на  крыльцо и,  когда попы с
кулаками стали к нему подступать, сказал:
     - Вот  что,  святые отцы,  покуролесили -  довольно.  Если я  еще раз
услышу от вас поносительства -  обгорожу заплотом.  Никуда, кроме церкви и
треб,  выпускать не  буду.  А  самых злобных из вас отправлю в  Уналашку к
Ларионову.
     - Мы  служить в  церкви  не  будем!  -  грозил  Афанасий,  видя,  что
продолжать буйство опасно.  -  Просидите до  приезда святителя Иоасафа без
бога...
     "И  это  надежная  опора  отдаленного  края..."  -  с  горечью  думал
правитель.  Он и прежде косо смотрел на слишком великое усердие валаамских
старцев.  Вместо того чтобы давать образование кадьякцам в  школе и  самим
изучать туземные языки, монахи ограничивались повальным крещением...
     Новопредставленные христиане оставались со  всеми своими привычками в
такой же темноте, как и были. Они не могли слушать даже проповеди, так как
большинство  не  знали  русского  языка.  Исповедовать  приходилось  через
переводчика.  А  вместе  с  тем  христианское учение было  несовместимо со
многими понятиями этих  народов и  могло  быть  усвоено только постепенно.
Святые отцы не разбирались в тонкостях и требовали от новокрещеных точного
исполнения всех церковных правил.
     На  первых  шагах  духовной  миссии  сопутствовал  успех.  Но  вскоре
начались неудачи.  Число новокрещеных не  только не  возрастало,  но  даже
стало уменьшаться.
     Православная миссия на  Аляске в  последующие годы  принесла ощутимую
пользу в воспитании и образовании алеутов, кадьякцев и индейцев. Некоторые
деятели  русской  православной церкви  оставили заметный след  в  изучении
Аляски.  Иван  Евсеевич Вениаминов (Иннокентий) -  священник на  Алеутских
островах и Аляске - написал замечательную работу по географии и этнографии
и  все  свои силы отдавал просвещению алеутов.  Но  в  описываемые времена
деятельность миссии была далека от совершенства...
     Придя домой,  Александр Андреевич уселся за стол, достал лист бумаги.
"Дорогой приятель,  старинный и  нынешний сосед!.."  -  писал он  Емельяну
Григорьевичу Ларионову,  правителю острова  Уналашки.  На  полных  четырех
страницах Баранов  рассказал о  событиях  на  Кадьяке  и  поделился своими
предположениям о гибели фрегата "Феникс".
     Александр  Андреевич  все   еще  ждал  епископа  Иоасафа.   Сердечные
отношения у них не сложились,  но все же отец Иоасаф был умным человеком и
в  конце концов с ним можно было договориться.  До слуха Баранова доходили
нелестные суждения Иоасафа о  его нравственности и  деловых качествах.  Но
правитель в трудах и заботах мало обращал на них внимания.  Самое главное,
Иоасаф умел держать в руках своих строптивых подчиненных.
     Но бесповоротно правитель поверил в  гибель фрегата,  когда с острова
Еврашьечего ему сообщили о корабельных обломках, выброшенных на берег. Это
были двери с нижней подборкой, сделанные из чугачской лиственницы, и часть
бушприта. Море выбросило на остров и несколько ящиков восковых свечей.
     Прошел еще месяц.  Неожиданно в  Павловскую гавань вошло первое судно
Соединенных Американских Штатов "Энтепрайз".  Республиканец шел из Бостона
вокруг мыса  Горн долгих пять месяцев.  Он  останавливался на  три  дня  у
Сандвичевых островов и  два дня провел на ситкинском рейде.  Капитан Джемс
Скотт  доставил  Баранову  донесение из  крепости архистратига Михаила.  В
крепости  все  благополучно.  За  время  отсутствия Баранова  Медведникову
удалось упромыслить более трех тысяч бобровых шкур.
     Просматривая  письмо  в  капитанской  каюте,  Александр  Андреевич  с
удовольствием прихлебывал ароматный кофе из маленькой чашечки.
     - Господин Баранов, - предложил капитан Скотт. - У меня большой выбор
товаров. У вас много пушнины, давайте произведем обмен.
     - Это  невозможно.  По  нашим правилам все  приобретенные меха должны
делиться между компанией и промышленными.
     - Жаль,  очень жаль,  господин Баранов. У меня есть мука, кофе, чай и
отличная солонина. Есть ром, вино. И для торговли с туземцами полный набор
товаров.
     После  долгого разговора Александр Андреевич решил продать только две
тысячи чернобурых лисиц,  так  как  морских бобров американец ценил  очень
дешево.
     - Вы  знаете,  господин  Баранов,  война  в  Европе  продолжается,  -
закончив сделку,  сказал  капитан.  -  Я  слышал,  что  Испания,  действуя
соединенно с Францией, намерена вооружить фрегат и послать в ваши колонии.
Купите у меня полсотни хороших ружей и восемь пушек. Уверяю вас, они могут
пригодиться.
     Американец простоял в  гавани  две  недели.  Он  заменил  загнившую в
бочонках воду водой из родника, просушил паруса. Баранов снабдил его самой
лучшей рыбой.
     Попрощавшись с  гостеприимным хозяином,  Джемс Скотт вышел из гавани,
троекратно выпалив из пушек. Крепость ему ответила.
     Совсем еще недавно республиканцы* воевали с англичанами.
     _______________
          * В Русской Америке американских поселенцев на восточном  берегу
     называли республиканцами.

     Российское правительство,  хотя  весьма  деликатно  и  осторожно,  но
все-таки  помогало республиканцам в  трудные дни  их  борьбы за  свободу и
независимость.
     А  сейчас,  после  одержанной  победы,  американцы  переживали бурный
подъем  торговли и  мореплавания.  Европейские войны  разоряли европейских
купцов и  судовладельцев,  но несли процветание и  невиданные ранее барыши
американцам.
     Граница Соединенных Штатов  простиралась от  Атлантического океана до
реки Миссисипи и  от  Канады до  Карибского моря.  К  востоку от Миссисипи
располагались  необозримые  земли,   которые   еще   предстояло  заселить.
Американцы-республиканцы  пока   еще   не   могли   притязать  на   земли,
расположенные по соседству с Русской Аляской, слишком далеко они отстояли.


                            Глава одиннадцатая

             Я НЕ ТОГДА БОЮСЬ, КОГДА РОПЩУТ, НО КОГДА МОЛЧАТ

     В Стрельне коляску генералиссимуса,  где он лежал больной, обложенный
перинами, встречали многие петербуржцы.
     20   апреля   поздно   вечером  Суворов  въехал  в   Петербург  через
воздвигнутые в  его  честь триумфальные ворота.  Он  чувствовал себя очень
плохо и, не заезжая в Зимний дворец, где его ждал император, остановился у
своего племянника, графа Хвостова.
     - Опять  глупая  выходка  старика!  -  сказал  разгневанный Павел.  -
Извольте, князь, - обратился он к Петру Ивановичу Багратиону, - немедленно
навестить Суворова,  поздравьте с  приездом  и  узнайте,  настолько ли  он
болен, что не мог прибыть к своему государю.
     Александр Васильевич лежал в  постели,  часто впадая в  беспамятство.
Доктора терли ему виски и давали нюхать разные снадобья.
     Две  недели  Суворов  боролся  со   смертью.   По  временам  сознание
возвращалось к  нему.  Он старался крепиться,  вставая с  постели.  Однако
опять  наступало  ухудшение.   Врачи  потеряли  всякую  надежду.   5   мая
генералиссимус,  чувствуя приближение смерти,  призвал своего  духовника и
простился со  всеми,  кто  его  окружал.  Ночью  начался бред.  Последними
словами Суворова