о они узнали, что мать Абки Циперсона работает в больнице.
   - Слушай,  Старушка-Не-Спеша-Дорожку-Перешла, притащил бы ты от своей
матухи глюкозу, - сказали они ему.
   Абка некоторое время уклонялся,  а потом,  когда  они  "расписали"  в
клочья его портфель, принес им несколько ампул. Глюкоза им понравилась -
она была сладкая и питательная.  С тех пор они стали звать Абку не  так,
как раньше, а Глюкозой.
   - Эй, Глюкоза, - говорили они, - иди-ка сюда!
   Не знаю, от чего Абка больше страдал: от того ли, что ему приходилось
воровать, или от того, что его прозвали так заразительно и стыдно.
   Так или иначе, но однажды я увидел, что он дерется с ними. Я бросился
к нему, и нас обоих сильно избили. Каждый из этой троицы был сильнее лю-
бого из нашего класса. Они были старше нас на три года.
   Конечно, мы могли бы объединиться и сообща им "отоварить",  но школь-
ный  кодекс  говорил,  что драться можно только один на один и до первой
крови.  В силу своей мальчишеской логики мы не понимали,  как это  можно
бить  того,  кто явно слабее,  или втроем бить одного,  или всем классом
бить троих.  В этом все дело:  они боролись за еду, не придерживаясь ко-
декса.  И еще в том,  что они не отстаивали, а отбирали. Они были старше
нас.
   "Почему же Он меня не узнает?" - думал я.
   В вагон-ресторане было пусто,  красиво и чисто. Столики светились бе-
лыми крахмальными скатертями,  и только один,  видимо недавно покинутый,
хранил следы обильного пиршества.
   Я заказывал.  Я не скупился.  Коньяк - так "Отборный",  прекрасно. Не
время  мне было скупиться и зажимать монету.  Самое время было разойтись
вовсю. Жаль, что в отношении еды пришлось ограничиться обычным вагонрес-
торанным набором - солянка, шашлык и компот из слив.
   Я вел  с Ним простой дружелюбный разговор о смене времен года и смот-
рел на Его руки,  на маленькие рыжие волосики, выбивающиеся из-под брас-
лета. Потом я поднял глаза и вспомнил еще одну интересную вещь.
   Сердце у Него было не с левой,  а с правой стороны.  Позднее я узнал,
что это явление называется "декстрокардией" и бывает,  в  общем,  редко,
страшно редко, считанные единицы таких людей на свете.
   В самом  начале учебного года,  когда они еще не перешли на насильст-
венное изъятие продовольственных излишков,  Он спорил  с  нами  на  этот
счет. Спорил на завтрак.
   - Спорим, что у меня сердце не с той стороны, - говорил Он и гордели-
во расстегивал рубашку.  Потом,  когда все уже знали об этой Его особен-
ности,  Он перешел на силовой шантаж.  - Спорим? - спрашивал Он, садился
рядом и выворачивал тебе руку. - Споришь или нет? - и расстегивал рубаш-
ку.
   Тук-тук, тук-тук - ровно и мерно стучало с правой стороны сердце.
   Тяжелую лучистую  поверхность  солянки тревожила равномерная вагонная
тряска.  Янтарные капли жира дрожали, собирались вокруг маленьких кусоч-
ков сосиски,  плававших на поверхности, а в глубине этого варева таилось
черт те что - кусочки ветчины, и огурцы, и кусочки куриного мяса.
   - Какой хлеб! - сказал я. - А помните, во время войны был какой хлеб?
   - Да, - сказал Он, - неважный был тогда хлеб.
   Я набрался сил и посмотрел Ему в глаза:
   - Помните наши школьные завтраки?
   - Да,  - твердо сказал Он,  и я понял по Его тону,  что силы  у  него
по-прежнему достаточно.
   - Такие вязкие пеклеванные булочки, да?
   - Да-да, - улыбнулся Он, - ну и булочки...
   Ноги у меня ходили ходуном.  Нет, я не могу сейчас. Нет, нет... Пусть
Он все съест.  Ведь мне приятно смотреть,  как Он ест. Он насытится, и я
заплачу.
   - Сало "лярд" и яичный порошок,  а?  - с легкостью усмехаясь, спросил
я.
   - Второй фронт? - в тон мне улыбнулся Он.
   - Но больше всего мы любили тогда полсолнечный жмых.
   - Это было лакомство, - засмеялся Он.
   Обед продолжался в блистательном порхании улыбок.
   Французы делают так: наливают коньяк, плюют в него и выплескивают та-
ким вот типам в физиономию. Разным там коллаборационистам.
   - Выпьем? - сказал я.
   - Ваше здоровье, - ответил Он.
   Подали шашлык.
   Прожевывая сочное, хорошо прожаренное мясо, я сказал:
   - Конечно, это не "Арагви", но...
   - Совсем неплохо,  - подхватил Он, кивая головой и словно прислушива-
ясь к ходу своих внутренних соков, - Соус, конечно, не "ткемали", но...
   Тут меня охватила такая неслыханная злоба,  что...  Ах ты гурман!  Ты
гурман.  Ты знаешь толк в еде и в винах,  наверное и в женщинах,  должно
быть... А ручку мою ты попрежнему носишь в кармане?
   Я взял себя в руки и продолжал застольную беседу в заданном ритме и в
нужном тоне.
   - Удивительное  дело,  - сказал я,  - как усложнилось с ходом истории
понятие "еда", сколько вокруг этого понятия споров, сколько нюансов...
   - Да,  да, - подхватил Он с готовностью, - а ведь понятие самое прос-
тое.
   - Верно. Проще простого - еда. Е-да. Самое простое и самое важное для
человека.
   - Ну, это вы немножко преувеличиваете, - улыбнулся Он.
   - Нет,  действительно.  Еда и женщины - самое важное,  - продолжал  я
свою наивную мистификацию.
   - Для меня есть и более важные вещи, - серьезно сказал Он.
   - Что же?
   - Мое дело, например.
   - Ну, все это уже позднейшие напластования.
   - Нет, вы меня не понимаете...
   Он стал развивать свои соображения. Я понял, что Он меня не узнает. Я
понял,  что Он меня никогда не узнает, как не узнал бы никого другого из
нашего класса, кроме Люки и Казака. И я понял, почему Он не узнал бы ни-
кого из нас:  мы не были для Него отдельными личностями, мы были массой,
с которой просто иногда нужно было немного повозиться.
   - Ну где уж мне вас понять!  - неожиданно для самого себя грубо воск-
ликнул я.  - Понятно,  для вас еда - это что!  Ведь вы же прямой потомок
марсиан!
   Он осекся и смотрел на меня,  сузив глаза. На пухлых его щеках появи-
лись желваки.
   - Тише, - тихо произнес Он, - вы мне аппетита не испортите. Понятно?
   Я замолчал и взялся за шашлык.  Коньяк стоял при мне,  и  никогда  не
поздно было в него плюнуть. Пусть Он только все съест и я заплачу!
   Рядом с нами сидел человек в бедной клетчатой рубашке,  но зато в зо-
лотых часах.  Он склонил голову над пивом и что-то шептал. Он был сильно
пьян. Вдруг он поднял голову и крикнул нам:
   - Эй вы! Черное море, понятно?.. Севастополь, да? Торпедный катер...
   И снова уронил голову на грудь.  Из глубины его груди доносилось глу-
хое ворчанье.
   - Официант! - сказал мой сотрапезник. - Нельзя ли удалить этого чело-
века? - Он показал не на меня, а на пьяного. - Во избежание эксцессов.
   - Пусть сидит, - сказал официант. - Что он вам, мешает?
   - Черное море...  - проворчал человек,  - торпедный катер... а может,
преувеличиваю...
   - Вы в самом деле считаете себя потомком марсиан?  - спросил я своего
сотрапезника.
   - А что? Не исключена такая возможность, - кротко сказал Он.
   - Марсиане симпатичные ребята, - сказал я. - У них все нормально, как
у всех людей: руки, ноги, сердце с левой стороны... А вы же...
   - Стоп,  - сказал Он, - еще раз говорю: вы мне аппетита не испортите,
не старайтесь.
   Я перевел  разговор  на другую тему,  и все было сглажено в несколько
минут,  и обед пошел дальше в блистательном порхании улыбок и в  шутках.
Вот Он каким стал, просто молодец, железные нервы.
   - Да что это мы все так - "вы" да "вы",  - сказал я, - даже не позна-
комились.
   Я назвал свое имя и привстал с протянутой рукой.  Он тоже привстал  и
назвал свое имя.
   Того звали иначе. Это был не Он, это был другой человек.
   Подали сладкое.
   1962


   ПАПА, СЛОЖИ!

   Высокий мужчина  в яркой рубашке навыпуск стоял на солнцепеке и смот-
рел в небо,  туда, где за зданием гостиницы "Украина" накапливалась гус-
тая мрачноватая синева.
   "В Филях наверное, уже льет", - думал он.
   В Филях, должно быть, все развезло. Люди бегут по изрытой бульдозера-
ми земле,  прячутся во времянках,  под деревьями,  под навесами киосков.
Оттуда на Белорусский вокзал приходят мокрые электрички, а сухие с Бело-
русского уходят туда и попадают под ливень и сквозь ливень летят дальше,
в Жаворонки,  в Голицыно, в Звенигород, где по оврагам текут ручьи, пах-
нет мокрыми соснами и белые церкви стоят на холмах. Ему вдруг захотелось
быть гденибудь там,  закутать Ольгу в пиджак,  взять ее на руки и бежать
под дождем к станции.
   "Только бы до Лужников не докатилось", - думал он.
   Сам он любил играть под дождем, когда мокрый мяч летит на тебя, слов-
но  тяжелое пушечное ядро,  и тут уже не до шуток и не до пижонства,  не
поводишь, стараешься играть в пас, стараешься играть точно, а ребята ды-
шат вокруг,  тяжелые и мокрые, идет тяжелая и спешная работа, как на ко-
рабле во время аврала, но на трибунах лучше сидеть под солнышком и смас-
терить себе из газеты шляпу.
   Он оглянулся и позвал:
   - Ольга!
   Девочка лет  шести  прыгала в разножку по "классикам" в тени большого
дома. Услышав голос отца, она подбежала к нему и взяла за руку. Она была
послушной.  Они вошли под тент летней закусочной,  которая так и называ-
лась - "Лето". Мужчина еще раз оглянулся на тучу.
   "Может быть, и пройдет мимо стадиона", - прикинул он.
   - Пэ, - сказала девочка, - рэ, и, нэ, о, сэ, и, тэ, мягкий знак...
   Она читала объявление.
   Под тентом было, пожалуй, еще жарче, чем на улице. Розовые лица посе-
тителей,  сидящих у наружного барьера,  отсвечивали на солнце. Отчетливо
блестели капельки пота на лицах.  Страшно было смотреть,  как люди  едят
горячие супы, а им еще подносят трескучие шашлыки.
   - Сэ, - продолжала девочка, - и опять сэ, о... Папа, сложи!
   Отец обратил внимание на объявление,  на котором было написано: "При-
носить с собой и распивать спиртные  напитки  строго  воспрещается".  Он
давно уже привык к этим объявлениям и не обращал на них внимания.
   - Что там написано? - спросила девочка.
   - Чепуха, - усмехнулся он.
   - Разве чепуху пишут печатными буквами? - усомнилась она.
   - Бывает.
   Он пошел в дальний тенистый угол,  где сидели его приятели.  Там пили
холодное пиво.  Девочка шла рядом с ним,  белобрысенькая девочка в синей
матроске  и аккуратной плиссированной юбочке,  с капроновыми бантиками в
косичках, а на ногах белые носочки. Вся она была очень воскресной и чис-
тенькой, такой примерно- показательный ребенок, вроде тех, которые нари-
сованы на стенках микроавтобусов - "Знают наши малыши:  консервы эти хо-
роши".  Ее не приходилось тянуть, она не глазела по сторонам, а спокойно
шла за своим папой.
   Ее папа был когда-то спортсменом и  кумиром  трех  близлежащих  улиц.
Когда он весенним вечером возвращался с тренировки, на всех трех близле-
жащих улицах ребята выходили из подворотен и приветствовали его,  а дев-
чонки бросали на него взволнованные взгляды. Даже самые заядлые "ханури-
ки" почтительно поднимали кепки,  а подполковник в отставке  Коломейцев,
который без футбола не представлял себе жизни,  останавливал его и гово-
рил:  "Слышал, что растешь. Расти!" А он шел, в серой кепочке "букле", в
синем мантеле,  в каких ходила вся их команда - дубль мастеров, шел осо-
бой развинченной футбольной походкой,  которая вырабатывается не от  че-
го-нибудь, а просто от усталости (только пижоны нарочно вырабатывают се-
бе такую походку),  и улыбался мягкой от усталости улыбкой,  и все в нем
пело от молодости и от спортивной усталости.
   Это было еще до рождения Ольги,  и она,  понятно, этого еще не знает,
но для него-то эти шесть лет прошли словно шесть дней. К тому времени, к
ее рождению,  он уже перестал "расти",  но все еще играл.  Летом футбол,
зимой хоккей,  вот и все. С поля на скамью запасных, а потом и на трибу-
ны,  но все равно - летом футбол, зимой хоккей... Шесть летних сезонов и
шесть зимних...
   Ну и что?  Чем плохо?  Отстань и не лезь в чужую  жизнь.  Межсезонье,
осень,  весна - периоды тренировок, знаем мы эти байки... Телевизор - ну
его к черту! А что у тебя есть еще? Приветик, у меня есть жена. Жена? Ты
говоришь,  что у тебя в постели есть женщина!  Я говорю, что у меня есть
жена.  Семья, понял? Жена и дочка. О, даже дочка! Даже о дочке ты вспом-
нил.  Слушай,  ты там полегче, а то нарвешься. Футбол, хоккей... Тебе не
надоело?  Господи,  разве спорт может надоесть? И потом, еще у меня есть
завод.  А тебе он еще не надоел? Стоп, на завод посторонним вход воспре-
щен. И потом, ты там ничего не поймешь. Тебе бы только глазеть на небо и
разводить  кисель  на молоке.  Тебя к нашим станкам на сто метров нельзя
подпускать.  Итак,  завод и футбол, да? Слушай, сколько раз можно повто-
рять: жена, дочка... Ах, да! Я те дам "ах да". Семью обеспечивал, понял?
Полторы бумаги в месяц и премиальные?  Я,  между прочим, рационализатор.
Знаю,  у тебя неплохая башка. То-то. У меня друзей, между прочим, полно.
Вон они сидят - Петька Стру
   - Это что,  Серега, твоя пацанка? - спросил Петькавторой. Все с любо-
пытством уставились на девочку.
   - Ага.
   Он сел на подставленный ему стул и посадил девочку на колени. Ей было
неудобно, но она сидела смирно.
   - Сиди тихо, Олюсь, сейчас получишь конфетку.
   Ему подвинули кружку пива и тарелку раков, а девочке он заказал лимо-
наду и двести граммов конфет "Ну-ка,  отними". Друзья смотрели на него с
огромным любопытством. Они впервые видели его с дочкой.
   - Понимаешь, у Алки сегодня конференция, - объяснил он Петьке Струко-
ву.
   - В воскресенье? - удивился Игорь.
   - Вечно у них конференции, у помощников смерти, - усмехнулся Сергей и
добавил чуть ли не виновато:  - А теща в гости уехала,  вот и  приходит-
ся...
   Он показал  глазами на голову девочки.  Волосики у нее были разделены
посредине ниточкой пробора.
   - Пей пиво, - сказал Ильдар, - холодное...
   Сергей поднял кружку, обвел глазами друзей и усмехнулся, наклонив го-
лову, скрывая теплоту. Он любил свою гоп-компанию и каждого в отдельнос-
ти и знал,  что они его тоже любят. Его любили как-то по-особенному, на-
верное потому,  что когда-то он был среди всех самым "растущим",  он рос
на глазах, он играл за дублеров. У него были хорошие физические данные и
сильный удар,  и он поле видел.  И женился он по праву на самой красивой
из их девочек.
   Сергей держался своих друзей. Только среди них он чувствовал себя та-
ким,  как шесть лет назад. Все они прочно держались друг друга, и посто-
ронние не допускались. Словно связанные тайной порукой, они несли в тес-
ном кругу свои юношеские вкусы и привычки, тащили все вместе в неведомое
будущее кусочек времени,  которое уже  прошло.  Манера  носить  кепки  и
кое-какие слова,  футбол, хоккей, яркие ковбойки и вечера в парке, когда
Ильдар играет на гитаре и поет "Ты меня не любишь, не жалеешь...". Жизнь
шла своим чередом,  нападающие и защитники женились, переходили в запас,
становились болельщиками, у них рождались дети, но дети, жены и весь быт
были где-то за невидимой чертой той мужской московской жизни,  в которой
опоздавшие бегут от метро к стадиону словно в атаку,  а на трибунах вол-
нение,  и  всех опьяняет огромное весеннее чувство солидарности.  Они не
понимали, почему это их девочки (те самые болельщицы и партнерши по тан-
цам)  стали  такими  занудами.  Они играли в цеховых командах и за пивом
вспоминали о том времени, ко
   - Папа, не надо отламывать ему голову, - сказала девочка.
   Сергей вздрогнул и заглянул в ее внимательные и строгие голубые  гла-
за,  Алкины глаза. Он опустил руку с красным красавцем раком. Этот голу-
бой взгляд,  внимательный и строгий.  Восемь лет назад он остановил его:
"Убери  руки и приходи ко мне трезвый".  Такой взгляд.  Можно,  конечно,
трепаться с ребятами о том,  как надоела "старуха",  а может быть, она и
действительно надоела, потому что нет-нет, а вдруг тебе хочется познако-
миться с какой-нибудь девочкой с сорокового года, пловчихой или гимнаст-
кой, и ты знакомишься, бывает, но этот взгляд...
   - И ноги ему не выдергивай.
   - Почему? - пробормотал он растерянно, как тогда.
   - Потому что он как живой.
   Он положил рака на стол.
   - А что мне с ним делать?
   - Дай мне его.
   Оля взяла рака и завернула его в носовой платок.
   Вокруг грохотали приятели.
   - Ну и пацанка у тебя, Сергей! Вот это да!
   - Ты любишь рака, Оленька? - спросил Зямка, у которого не было детей.
   - Да, - сказала девочка. - Он задом ходит.
   - О-хо-хо! О-хо-хо! - изнемогали соседние столики. - Вот ведь умница!
Умница!
   - А ну-ка, замолчали! - прикрикнул Петька Струков, и соседние столики
замолчали.
   Ильдар вынул таблицу чемпионата и расстелил ее на столе,  и все скло-
нились над таблицей и стали говорить о команде,  о той команде, которая,
по их расчетам,  должна была выиграть чемпионат,  но почему-то плелась в
середине таблицы. Они болели за эту команду, но болели не так, как обыч-
но  болеют  несведущие фанатики,  выбирающие своего фаворита по каким-то
непонятным соображениям.  Нет,  просто их команда - это была  Команда  с
большой буквы, это было то, что, по их мнению, больше всего соответство-
вало высокому понятию "футбольная команда".  На трибунах они  не  топали
ногами,  не  свистели  и  не  кричали  при неудачах:  "Меньше водки надо
пить!",  потому что они знали,  как все это бывает,  ведь "пшенку" может
выдать любой самый классный вратарь:  мяч - круглый,  а команда - это не
механизм, а одиннадцать разных парней.
   Вдруг с улицы из раскаленного добела дня вошел в закусочную человек в
светлом пиджаке и темном галстуке, Вячеслав Сорокин. Его появление шумно
приветствовали:
   - Привет, Слава!
   - С приездом, Слава!
   - Ну, как Ленинград, Слава?
   - Город-музей, - коротко ответил Слава и стал всем пожимать руки, ни-
кого не обошел.
   - Здравствуй, Олюсь! - сказал он дочке Сергея и ей пожал руку.
   - Здравствуйте, дядя Вяча! - сказала она.
   "Откуда она знает, как его зовут?" - подумал Сергей.
   Сорокину подвинули пиво.  Он пил и рассказывал о Ленинграде,  куда он
ездил на родственное предприятие с делегацией по обмену опытом.
   - Удивительные архитектурные ансамбли, творения Растрелли, Росси, Ка-
закова, Кваренги... - торопливо выкладывал он.
   "Успел уже и там культуры нахвататься", - подумал Сергей.
   Он тоже был в Ленинграде, когда играл за дублеров, и Ленинград волно-
вал его,  как любой незнакомый город,  таящий в себе невесть что.  Но он
тогда  был  режимным парнем и мало что себе позволял.  Не успел культуры
похавать и даже не познакомился ни с кем.
   - ...колонны дорические,  конические, готические, калифорнийские... -
выкладывал Сорокин.
   - Молчу, молчу... - сказал Сергей, и все засмеялись.
   Сорокин сделал вид, что не обиделся. Щелчками он сбил со стола на ас-
фальт останки рака и придвинулся к таблице. Он прикурил у Женечки и ска-
зал, что, по его мнению, Команда сегодня проиграет.
   - Выиграет, - сказал Сергей.
   - Да нет же,  Сережа, - мягко сказал Сорокин и посмотрел ему в глаза,
- сегодня им не выиграть. Есть законы игры, теория, расчет...
   - Ни черта ты в игре не понимаешь, Вяча, - холодно усмехнулся Сергей.
   - Я не понимаю? - сразу завелся Сорокин. - Я книги читаю!
   - Книги!  Ребята,  слышите,  Вяча наш книги читает! Вот он какой, наш
Вяча!
   Сорокин сразу взял себя в руки и пригладил свои нежные редкие волосы.
Он улыбнулся Сергею так, словно жалел его.
   "Да, я не люблю,  когда меня зовут Вячей,  - казалось,  говорила  его
улыбка,  - но так называешь меня только ты,  Сергей,  и у тебя ничего не
получится,  не будут ребята называть меня Вячей,  а будут звать  Славой,
Славиком, как и раньше. Да, Сергей, ты играл за дублеров, но ведь сейчас
ты уже не играешь.  Да,  ты женился на самой красивой из наших  девочек,
но..."
   Сергей тоже сдержался.
   "Спокойно, - думал он. - Как-нибудь друзья".
   Но что делать,  если друг иногда смотрит на тебя таким взглядом,  что
хочется плеснуть ему опивками в физиономию!
   Сергей поднял голову. Брезентовый тент колыхался, словно сверху лежал
кто-то  пухлый и ворочался там с боку на