Василий АКСЕНОВ

Сборник рассказов

Второй отрыв Палмер
ЗАВТРАКИ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА
Затоваренная бочкотара
КАТАПУЛЬТА
Любителям баскетбола
НА ПОЛПУТИ К ЛУНЕ
ПАПА, СЛОЖИ!
ПЕРЕМЕНА ОБРАЗА ЖИЗНИ
Победа
Простак в мире джаза, или Баллада о тридцати бегемотах
СЮРПРИЗЫ




   КАТАПУЛЬТА
   1
   Я впервые видел Скачкова таким элегантным.  Все на нем было прекрасно
сшито и подогнано в самый раз, а я выглядел довольно странно. На мне бы-
ли засаленные измятые штаны и зеленая рубашка,  которую я каким-то обра-
зом купил в комиссионке. Думал, черт те что покупаю, а оказалось - самая
обыкновенная зеленая рубашка.  Итак,  грязные штаны и зеленая рубашка. В
таком виде я возвращался из экспедиции.
   Поездка на теплоходе по этой тихой северной реке доставляла нам обоим
большое  удовольствие.  Мы прогуливались по палубе от носа к корме и об-
ратно по другому борту, приятно было.
   Одного я только побаивался - как бы нам не вломили по  первое  число.
Прогуливаясь по палубе,  я прикидывал, кто из пассажиров мог бы нам вло-
мить.  Скорее всего это могли сделать летчики - двое с желтыми  погонами
(летный состав) и один техник- лейтенант. Да, это будут они.
   Я оглянулся - летчики удалялись,  помахивая фотоаппаратами. Я посмот-
рел на Скачкова.  Кажется,  он и не думал об этом.  Он был невозмутим  и
спокойно  рассказывал  мне,  а вернее - самому себе,  о своих творческих
планах.
   С него хватит.  Это мне все церквушки в диковинку,  а ему они  -  вот
так! По своей натуре он не научный работник, а скорее художник. Конечно,
древнее зодчество,  фрески,  прясницы, мудрая простота, тра-та-та... Это
много  дает  поначалу,  но он не может все время исследовать,  он должен
создавать. Ведь он художник, и неплохой, скорее первоклассный.
   - В Питере покажу тебе свою графику. Это что-то необычайное, - сказал
он, улыбаясь.
   Мне нравится Скачков.  Я понимал,  что он над собой издевается.  Есть
такие люди, что постоянно играют сами с собой. Казалось, что для Скачко-
ва его собственная персона - только объект для наблюдений. Казалось, что
все его улыбочки и ухмылки относятся к нему  самому:  "спошлил",  "ну  и
тип", "разнюнился", "вот дает" и т. д. Скачков был спокоен и ироничен. Я
чувствовал,  что это философ.  Честно говоря,  я немного восхищался им и
думал,  что в дальнейшем буду таким,  как он. Прямо скажу - я совершенно
серьезно относился к своей зеленой рубашке.  Скачков был старше меня  на
шесть лет. Мне было двадцать четыре года, а ему тридцать.
   Мы познакомились с ним в экспедиции. Он учил меня ловить щук на спин-
нинг.
   - Это же так просто,  - говорил он. - Смотри! Бросаешь блесну, - сле-
довал размах и мастерский бросок, - подождешь немного и накручиваешь.
   Мне нравилась эта охота, интересно было смотреть, как меж колеблющих-
ся подводных стеблей появлялась серебристая блесна,  а за ней с  грузной
стремительностью летела щука.  Потом Скачков делал какое-то движение,  и
щука уже билась в воздухе словно повешенная.
   У меня не получалось.  Мне казалось, что размахиваюсь я не хуже Скач-
кова и накручиваю я точно как он,  но, видно, все-таки я делал что-то не
так.  Я вообще "неумека", как называли меня в детстве. Я думал, что нав-
сегда  погиб в глазах Скачкова,  потому что мы каждый вечер охотились на
щук и я за все время не поймал ни одной.  Наши лодки стояли в камышах, а
над озером на холме чернела церковь, построенная без единого гвоздя, а у
подножия холма в тихой заводи стоял наш катер.  Мне казалось, что я смог
бы  построить такую церковь,  но разобраться в моторе катера было мне не
под силу.
   Скачков посмотрел на свое отражение в стекле ресторана,  одернул пид-
жак и усмехнулся.
   "Ишь ты, обарахлился", - казалось, говорила его усмешка.
   Стекла ресторана  полукругом выходили на нос теплохода.  Я увидел там
внутри Зину.  Она сервировала столы к обеду.  Я подмигнул ей. Она как-то
смущенно улыбнулась и зыркнула в другую сторону.  С другой стороны стек-
лянного полукруга в ресторан смотрели летчики -  летный  состав  и  тех-
ник-лейтенант. Мы пошли и столкнулись с ними на самом носу.
   - Осторожней надо ходить, - сказал старший по званию, капитан.
   - Виноват, - рассеянно произнес Скачков, и мы разошлись с летчиками.
   Я посмотрел теперь на Зину с другой стороны, с правого борта. Она шла
с подносом между столиков,  нарочно глядя прямо перел собой,  не обращая
внимания ни на нас,  ни на летчиков. Она была черненькая, маленькая, вся
какаято обточенная,  словно шахматная фигура.  Я представил,  как стучат
там,  за стеклом, ее каблучки и как тихо позванивают пустые фужеры на ее
подносе. Она такая и есть - четкий стук и тихий звон.
   Да - нет,  есть - нет,  вот счет - спасибо, уберите руки - это четкий
стук.
   А что в ней тихо звенит, я не знал. Такое сразу не увидишь.
   - Хорошая девчонка, - сказал Скачков. - Женись на ней.
   Я даже вздрогнул от неожиданности.
   - Да ты что?!
   - А что? Лучшие жены получаются из таких.
   - Из каких это таких? - спросил я.
   Скачков посмотрел мне в лицо и усмехнулся.
   - Из таких маленьких и четких.
   Ее четкость, понял я, для него не секрет, но знает ли он про звон?
   На корме  мы снова увидели летчиков.  Двое из них стояли обнявшись на
фоне флага Северо-Западного речного пароходства,  а  третий  наводил  на
резкость фотоаппарат.  Мы остановились. Капитан опустил камеру и пробур-
чал:
   - Ну, проходите.
   - Делайте ваш снимок, - приятно улыбаясь, сказал Скачков.
   Он щелкнул, мы прошли.
   - Эй, зеленая рубашка! - позвали меня.
   Старший лейтенант протягивал мне камеру со словами:
   - Не можешь ли ты, друг, щелкнуть нас втроем?
   Чуть поспешней, чем надо это было сделать, я взял аппарат. Я увидел в
видоискателе  их всех троих.  Теперь у меня была возможность рассмотреть
их лица.
   Капитан был в возрасте Скачкова.  Он хмурился,  как бы давая мне  по-
нять:  "Снимаешь? Снимай! Твое дело - только нажать затвор, и все. И мо-
жешь идти. Раз-два!"
   Старлей был помоложе его года на три.  У него было лицо из  тех,  что
называют "открытыми".  Он щурил хитроватые глазки и,  видимо,  был очень
доволен тем, как ловко он приспособил меня для этого дела.
   Техник-лейтенант был,  наверное,  моим ровесником.  Он думал только о
том, как он получится, и весь одеревянел под объективом.
   - Внимание, - сказал я.
   Летчики приосанились.  Эти  славные ребята понимали эначение фотогра-
фии.
   - Пятки вместе,  носки врозь, - тихо сказал за моей спиной Скачков. -
Грудь вперед, живот втяни.
   Кажется, капитан расслышал. Я сделал снимок и отдал ему камеру. Мы со
Скачковым снова пошли к носу теплохода и остановились,  облокотившись  о
борт, возле ресторана.
   Зина сидела,  положив подбородок на кулачок, и смотрела вдаль, на ре-
ку,  залитую солнцем,  и тихие лесистые берега. Другая официантка сидела
рядом,  что-то быстро говорила ей и смеялась. Но Зина будто ее не слуша-
ла,  она смотрела вдаль,  нет, не то чтобы мечтала, а просто смотрела на
реку, а не на свою товарку и не на сервировку.
   "Вот сейчас  в  ней  и  идет этот тихий звон",  - подумал я и спросил
Скачкова:
   - А ты бы женился на ней?
   Прежде чем ответить, Скачков посмотрел на реку и на Зину.
   - Сейчас женился бы не раздумывая, но тогда не женился бы.
   - Когда?
   - Когда я женился на своей жене.
   Вторая официантка что-то сказала Зине на ухо,  хотя в зале никого  не
было,  и та вдруг резко,  вульгарно рассмеялась.  И оттого, что звука не
было слышно,  впечатление от ее распахнутого рта с мостом и коронкой  на
верхней челюсти было особенно неприятным.
   Я беспомощно  посмотрел  на Скачкова.  Как мы будем выходить из этого
положения? Ведь наговорили черт знает что.
   Скачков смотрел на хохочущую официантку,  потом сам засмеялся и  пос-
мотрел на меня. Я понял, что чуть было не сел в лужу, точнее, сижу уже в
ней по горло,  а он опять на высоте.  Ведь он снова блефовал,  вел  свой
обычный розыгрыш то ли на самого себя,  то ли на меня,  а скорее всего и
себя,  и меня,  и всего вокруг. А я чуть было не рассказал ему про выду-
манный мной "тихий звон".
   2
   Река текла нам навстречу совершенно неизменная,  такая же, как триста
лет назад, если не обращать внимания на бакены. Длинные отмели, частокол
леса или свисающие к воде ивы, редкие хмурые избенки, женщина с коромыс-
лом на мостках, и вдруг за поворотом все изменилось. Здесь было водохра-
нилище и шлюзы,  гидростанция и маленький городок при ней.  Мы стали ча-
литься.
   За пристанью был маленький базарчик.  Торговали застарелой  редиской,
огурцами и ягодами. Мы купили клубники. Кулечки были свернуты из листков
школьной тетради в косую клетку. Я различал слова, написанные фиолетовы-
ми черинлами: "Этапы развития капитализма в Европе. 1) Борьба феодалов с
горожанами".
   Скачков развернул свой кулечек и хохотнул:
   - Вот они, приметы нового, так сказать.
   После "борьбы феодалов с горожанами" ничего  нельзя  было  разобрать,
все расплылось. Чернила смешались с кроваво-красным клубничным соком.
   Мы увидели,  что неподалеку с какого-то причала прыгают в воду пасса-
жиры нашего теплохода.  На краю причала в красном купальничке стояла Зи-
на, похожая на статуэтку.
   - Пошли выкупаемся, - сказал Скачков.
   Рядом с Зиной готовились к прыжку в воду летчики.  Они были мускулис-
тые и неплохо сложены, но их сильно портили длинные синие трусы. Я ни за
что  не  остался  бы в таких трусах.  Плавки на мне были что надо,  а на
Скачкове - вообще блеск.
   Летчики стали прыгать в воду,  вернее - падать  в  нее.  Они  прыгали
"солдатиком", ногами вниз, очень неумело и смешно. Вынырнув, они поплыли
грубыми саженками, а то и "по-собачьи", отфыркиваясь и счастливо смеясь.
   - Зиночка,  прыгайте! - крикнул капитан, и они все уставились на при-
чал.
   Зина жеманно заерзала.
   - Ой, боюсь! Какая вода?
   - Мо-о-окрая! - закричал техник-лейтенант.
   Скачков, расправляя плечи и поигрывая отличными мускулами, направился
к краю причала.  Он прыгнул не вниз,  а вверх,  вытянулся в воздухе, как
струна, потом сложился комочком и, вытянув руки над самой водой, вошел в
нее без брызг.
   - О-о-ой!  - восхищенно воскликнула Зина. Она подалась вперед и сияю-
щими глазами следила за Скачковым,  а я смотрел на нее. Она была тонень-
кая- тоненькая, а грудь - с ума сойти, и ручки, и ножки...
   А Скачков внизу выдавал стили - и брасс, и кроль, и баттерфляй.
   - Сколько вам лет, Зина? - спросил я.
   - Все мои,  - машинально отпарировала она, но вдруг медленно поверну-
лась ко мне и спросила: - А что?
   - Знаете, кто вы? - сказал я. - Вы - четкий стук и тихий звон.
   - Оставьте ваши шуточки при себе,  - быстро сказала она и стала смот-
реть в воду,  но вдруг опять повернулась и заглянула мне в глаза.  - Что
это? Я не понимаю... Тихий звон...
   Голос ее звучал робко,  и вся она в этот момент была неуверенность, и
робость, и трепет молодого клейкого листочка.
   - Ну, что же ты? Прыгай! - закричал из воды Скачков.
   Я прокашлялся и засмеялся.
   - Будильник,  - сказал я.  - Четкий стук - тик-так,  тик-так, и тихий
звон - тр-р-р... Будильник с испорченным звонком.
   Она захохотала, как тогда, резко и вульгарно.
   - Ну и комик! - сказала она и очень по-бабьи, подеревенски, спрыгнула
в воду.
   Я прыгнул за ней. Прыгнул не с таким блеском, как Скачков, но все-та-
ки достаточно спортивно.
   3
   За обедом Скачков,  виновато улыбаясь, сказал, что считает себя самым
что ни на есть идиотским фанфароном и сопляком.  Зачем ему  понадобилось
демонстрировать перед летчиками свое превосходство в прыжках в воду, по-
казывать свой высокий класс? Все это очень глупо, но...
   - Понимаешь,  когда я раздеваюсь и если к тому же на мне хороший  за-
гар,  я сразу становлюсь шестнадцатилетним пацаном. Просто чувствую каж-
дую мышцу и весь свой сильный организм.
   - Кончай рефлектировать,  - с некоторым раздражением сказал я,  -  ты
просто сделал хороший прыжок,  и все.  Летчики уже давно забыли про твои
прыжки. Вон, посмотри, как обедают.
   Летчики обедали шумно и напористо.  Весь стол у них был заставлен бу-
тылками пива и "столичной".
   Мы выпили  по  второй.  Зина  принесла суп.  Мы съели суп и выпили по
третьей.
   - Ты знаешь, что у меня два года назад была выставка? - вдруг спросил
Скачков.
   - Нет, не слышал.
   Он горько усмехнулся.
   - Никто об этом не слышал,  потому что выставка не представляла инте-
реса.
   - Да? - сказал я, глядя в окно.
   Собственно говоря,  я почти не знал его,  талантлив он или нет, и для
меня вовсе не было ошеломляющим открытием то, что его выставка не предс-
тавляла интереса.
   - Я тебе все сейчас расскажу, - возбужденно сказал Скачков. Я его еще
не видел таким. - Пейзажики. Я выставил свои пейзажи - акварели и масло.
Я не люблю пейзажи. Я люблю свою графику, но ее-то я не выставил. Потому
что выставку организовал один кит из академии, а ему не по душе была моя
графика. Потому что он сам пейзажист, и я, значит, представлялся почтен-
нейшей публике как один из его старательных учеников.  Потому что пейза-
жики у меня были кисло-сладкие, добропорядочный импрессионизм, и вашим и
нашим,  а графика его раздражала.  Потому что в ней я был самим собой, а
это его не устраивало. Не надо дразнить быков, говорил он, наверное имея
в виду самого себя как одного из быков.  Давай выпьем еще.  Зиночка,  мы
хотим еще. Я мог все-таки выставить графику, поставить его перед фактом.
Кое-кто советовал сделать это. Можно было даже протащить через комиссию.
Если бы я это сделал, ты бы знал, что у меня два года назад была выстав-
ка. Но я не сделал этого. Ну, давай выпьем. Будь здоров! Я не хотел рис-
ковать, решил
   - Может, хватит тебе? Выставишь еще свою графику.
   - Будь здоров! Может, выставлю, а может, и нет. Ну, если не выставлю,
то что? Что произойдет? Ничего особенного. Каждому - свое. Правильно?
   Последний вопрос был обращен к летчикам.
   Те уже  съели второе и теперь курили,  попивая водку и пиво.  Старлей
что-то рассказывал,  они смеялись и не услышали Скачкова.  Он налил себе
рюмку и встал.
   - Пойду поговорю с ними за жисть-жистянку. Они все знают. Ты ни черта
не знаешь и не можешь пролить бальзам на мои раны,  а они  все  знают  и
прольют.
   - Сядь, Скачков. Не лезь к летчикам.
   Но он направился к ним, высокий, коротко остриженный, в сером пиджаке
с двумя разрезами.  Он подошел к ним и что-то сказал, они потеснились, и
он сел,  положив руку на спинку капитанского стула. Неужели он начнет им
сейчас рассказывать про свою графику?
   Тут включился в работу радиоузел теплохода и заиграла музыка из "Опе-
ры нищих". Я сидел и думал, что лирикам моего типа легче жить. У нас все
неясно: грусть и недовольство собой, а стоит увидеть девушку или радиоу-
зел начнет работу - и все меняется. Мы похожи на радиоприемники с плохой
комнатной антенной:  много разных звуков и много помех,  ничего не  пой-
мешь. А стоит ли выводить антенну наружу, да еще делать ее направленной?
Куда направлять ведь неизвестно,  и пусть так будет, все лучше, чем пси-
хология Скачкова, с которой жить, должно быть, почти невозможно.
   - Дайте счет, Зина.
   Она вынула  из  кармана  блокнот  и стала считать.  Она стояла совсем
близко, точеное, как шахматная фигура, существо в черной юбке и нейлоно-
вой кофточке, и считала:
   - Солянка два раза, бифштекс два раза...
   - Сколько же вам все-таки лет? - спросил я.
   - Двадцать, - сказала она тихо. - Я из Павловска.
   Ей-Богу, она чуть не плакала. В ней, должно быть, в эту минуту звони-
ли все ее тихие колокольчики и пустые фужеры...
   - Вечером погуляем по палубе? - осторожно спросил я.
   Она кивнула и отошла.
   В эту минуту с грохотом отлетели стулья, и я увидел, как вскочили ка-
питан и Скачков. Капитан взял Скачкова за лацкан пиджака.
   - Что-о?  -  гремел  он.  -  Пятки  вместе,  носки врозь?  Это мы-то?
Ать-два?
   - Осторожно,  - сказал Скачков, освобождаясь, - владею приемами бокса
и самбо.
   Вскочили старлей и техник-лейтенант.
   - А по по не по?  - улыбаясь сказал старлей,  поворачивая Скачкова за
плечо.
   Это означало: "А по портрету не получишь?"
   Я подбежал и стал оттирать Скачкова от летчиков.
   - Товарищи, вы же видите, он пьян.
   - Сопляки и дерьмо! - гремел капитан. - И ты дерьмо, хоть и демобили-
зованный! - крикнул он мне в лицо.
   - Почему демобилизованный? - обалдел я и понял: зеленая рубашка.
   - Выбирайте выражения, штабс-капитан, - тихо процедил Скачков.
   - Выйдем отсюда, - сказал капитан, и летчики зашагали к выходу на па-
лубу.
   Я понял,  что нам сегодня вломят по первое число.  Выходить не  хоте-
лось,  но надо было идти.  Мужской закон: раз тебе говорят "выйдем отсю-
да", значит, надо идти.
   На палубе мы снова сгрудились в кучу и взяли друг друга за одежду.
   - Ты знаешь, сколько раз я катапультировал? - сказал капитан, прибли-
жая ко мне свое лицо с холодными и затуманенными зрачками.  - А Мишка, а
Толька? Знаешь, сколько раз мы катапультировали? Это тебе ать- два?
   Палуба покачивалась у нас под ногами сильнее,  чем это было на  самом
деле.
   - А ты думаешь,  я не катапультировал? - С отчаянной решимостью крик-
нул я. - Почему ты решил, что я ни разу не катапультировал?
   Капитан был озадачен.
   - Иди ты, - сказал он.
   - А ты думаешь,  он не катапультировал?  - осмелев,  крикнул я, резко
кивнув на Скачкова.
   - Так вы, ребята, летчики? - капитан сдвинул фуражку на глаза.
   - Я так и думал, что этот друг катапультировал, - сказал старлей, ки-
вая на меня, и повернулся к Сачкову. - И ты, значит, тоже?
   Он облегченно засмеялся. Он, видно, не любил драться.
   - Естественно,  - сказал Скачков,  - катапультирование - мое  обычное
состояние.
   - Значит, знаете, что это за штука, - улыбнулся капитан, - а я уж ду-
мал: сейчас как дам наотмашь. Ну, давайте будем друзьями.
   Мы пожали руки и разошлись. Я отвел Скачкова в каюту, и там он рухнул
на диван.
   4
   Я вышел на палубу. Летчики стояли на корме, разламывая булку и броса-
ли куски мартынам.  Птицы пикировали и хватали куски на лету. Я поднялся
на  верхнюю палубу,  где капитанский мостик,  и сел там,  притулившись к
вентиляционной трубе. Я старался не смотреть на берега, и надо мной было
только огромное небо. На нем не хватало лишь белой полосы от реактивного
самолета.  Сколько раз я видел эти бесконечные хвосты,  ползущие за  еле
заметной  и изредка вспыхивающей на солнце точкой.  На немыслимой высоте
на сверхразумой скорости проходили военные машины.  Трудно было предста-
вить, что там люди, а они там были. Парни в длинных трусах, ультрасовре-
менные люди крестьянского происхождения.
   Весь свист и рев раздираемого пространства обрушился на меня. Человек
мечтал  когда-то  уподобиться птице,  а превратился в реактивный снаряд.
Смертельная опасность,  собранная в каждый километр,  а километр  -  это
только  подумать о маме.  Прекрасен пущенный в небо серебристый снаряд и
человек, находящийся в нем. Человек взял в руки машину и перенял ее сме-
лость,  ибо что же тогда такое катапультирование,  как не общая смелость
человека и машины?  Катапультирование ради спасения  себя,  как  ценного
авиакадра,  и ради эксперимента,  а то и просто "отработка техники ката-
пультирования"???  Это та же смелость,  что смелость сопла,  изрыгающего
огонь, и смелость несущих плоскостей. И ни минуты на мысль, и ни секунды
на трусость. Нажимайте то, что надо нажимать, проигрыш или выигрыш - это
будет видно внизу.  Смелость, естественная, как дыхание, потому что там,
на большой высоте,  не быть смелым - это все равно,  что прекратить  ды-
шать.
   А на земле другие законы,  думал я.  Например,  когда ты стоишь перед
человеком,  которому хочется плюнуть в лицо.  Ты знаешь, что он заслужил
добрый плевок в переносицу, и все в тебе дрожит от желания плюнуть в ли-
цо. Конечно, это риск, но риск-то дерьмовый по сравнению с катапультиро-