россмейстер вскрикнул и бросился бежать.  За ним,  топоча и свистя,
побежали  хозяин  дачи,  кучер  Еврипид  и  Нина  Кузьминична.  Обгоняя  их,
настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка.
     - Шах, - еще раз сказал Г.О.,  переставляя своего коня, и с мучительным
вожделением глотнул воздух.
     ...Гроссмейстера вели по проходу среди  затихшей  толпы.  Идущий  сзади
чуть касался его спины каким-то твердым предметом. Человек в черной шинели с
эсэсовскими молниями на петлицах ждал его впереди.  Шаг  -  полсекунды,  еще
шаг - секунда, еще шаг - полторы, еще шаг - две...  Ступеньки вверх.  Почему
вверх?  Такие  вещи  следует  делать в яме.  Нужно  быть  мужественным.  Это
обязательно?  Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из
рогожи?  Итак,  стало  совсем  темно и трудно дышать,  и только где-то очень
далеко оркестр бравурно играл "Хас-Булат удалой".
     - Мат! - как медная труба, вскрикнул Г.О.
     - Ну вот видите, - пробормотал гроссмейстер, - поздравляю!
     - Уф, - сказал Г.О., - оф, ух, прямо запарился,  прямо невероятно, надо
же, черт возьми!  Невероятно,  залепил  мат  гроссмейстеру!  Невероятно,  но
факт! - захохотал он. - Ай да я! - Он шутливо погладил себя по голове. - Эх,
гроссмейстер вы мой,  гроссмейстер, - зажужжал он,  положил ладони  на плечи
гроссмейстера и дружески нажал, - милый вы мой молодой  человек...  Нервишки
не выдержали, да? Сознайтесь?
     Да-да, я сорвался, - торопливо подтвердил гроссмейстер.
     Г. О. широким свободным жестом смел фигуры с доски.  Доска была старая,
щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался,  обнажена была
желтая,  измученная  древесина,  кое-где имелись фрагменты круглых  пятен от
поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая.
     Гроссмейстер смотрел на пустую доску,  на шестьдесят  четыре  абсолютно
бесстрастных  поля,  способных вместить не только его собственную жизнь,  но
бесконечное  число  жизней,  и это бесконечное  чередование светлых и темных
полей наполнило его благоговением и тихой радостью. "Кажется, - подумал он,-
никаких крупных подлостей в своей жизни я не совершал."
     - А  ведь  так  вот  расскажешь,   и  никто  не  поверит,  -  огорченно
вздохнул Г.О.
     - Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы сильный, волевой
игрок, - сказал гроссмейстер.
     Никто не поверит, - повторил Г.О., -  скажут,  что брешу.  Какие у меня
доказательства?
     - Позвольте, - чуть обиделся гроссмейстер,  глядя на розовый крутой лоб
Г.О., - я дам вам убедительное доказательство. Я знал, что я вас встречу.
     Он открыл свой  портфель и вынул  оттуда  крупный,  с ладонь  величиной
золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: "Податель сего выиграл
у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то."
     - Остается только проставить  число,  -  сказал он,  извлек из портфеля
гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу  жетона. -
Это чистое золото, - сказал он, вручая жетон.
     - Без обмана? - спросил Г.О.
     - Абсолютно чистое золото, - сказал гроссмейстер. - Я заказал уже много
таких жетонов и постоянно буду пополнять запасы.


Февраль 1965 г.



   Василий Аксенов.
   Любителям баскетбола

рассказ


Источник: "Литературная газета", § 13 за 1967 (или 1968) год
OCR: Валерий Вольных (volnykh@august.ru)





                                           Посвящается  Стасису  Красаускасу

     Борис  любил  аэродромы  за  их  просторность,  за  крупные  здания, за
организованность  и  мощь,  за  полное,  наконец,  безразличие к нему, к его
фигуре.
     Всегда и  везде Бориса  сопровождало  чрезмерное  внимание  окружающих,
всегда  он  слышал   вокруг  то   изумленный   шепот,  то  лихие  задиристые
восклицания,  веселые  и  наглые  голоса,   выражающие  поддельный   ужас  и
неподдельное восхищение  редким  явлением  природы,  но  аэродромная  братия
привычна ко всему, она не удивится, даже если слон выскочит из самолета.
     Город, куда они сейчас прилетели, тоже понравился ему: с воздуха, когда
заходили  на  посадку,  улицы  казались  просторными,  дома  --  более-менее
высокими, стадион тоже выглядел внушительно.
     Пока они шли от самолета к автобусу,  Борису тоже было  спокойно и даже
приятно.  Ботинки,  как выяснилось  сейчас,  разносились и почти не жали,  и
после изнуряющей жары южного  города,  где  они  играли  бесконечно  длинный
четвертьфинал, здесь, в этом северном городе,  дышалось  легко. Борис шел по
аэродрому тихо, наклонив голову,  поворачивая голую шею,  лаская ее речным и
приморским ветром,  почти не обращая  внимания на маячившие внизу пролысины,
лысины, шевелюры, вмятины шляп своих попутчиков. Будь его воля, он всегда бы
жил на аэродромах, а именно на этом широком приморском аэродроме.

     При выходе с аэродрома, конечно, началось.  К автобусу,  куда грузилась
команда,  сбежались  таксисты,  торговки  подкатили  поближе  свои  тележки,
вывалилась толпа чужих пассажиров, окружили. Почему-то стояли довольно тихо,
довольно тихо ахали, вопили в общем-то тихо.
     - Какой рост у товарища? - спросил кто-то тренера.
     - Отойдите, гражданин, - поморщился тренер.
     - Какой рост у товарища? - повторил свой вопрос любопытный.
     - Читай газеты, дядя, - сказал Коля Зубенко.
     - Что,  не  можете  сказать,   какой  рост  у  товарища?  -  возмутился
любопытный. - В самом деле, какой рост у товарища?
     - Два двадцать один, - сказал ему Шавлатов.
     Юношески  румяная и круглая  голова  Бориса в облачке  привычной грусти
плыла высоко над толпой.  К нему не обращались. Может быть, думали, что он и
говорить-то не умеет?
     - Это правда,  что он все время растет?  -  спросил  Шавлатова какой-то
эрудит.
     - Растем помаленьку, - сказал Шавлатов. -  Мы все растем помаленьку.  А
вы разве не растете, товарищ? Надо расти над собой.
     - Боря, полезай, - сказал тренер.
     "Сейчас про штаны спрашивают, - думал Борис, влезая в автобус. -  Какой
размер штанов. А сейчас про ботинки. Спокойная публика, вежливая."

     Наконец все разместились. Борис кое-как  устроился на  заднем  сиденье.
Тронулись.
     - У меня тут есть знакомый  спортсмен,  -  сказал  Шавлатов.  -  Она за
здешний  "Буревестник" года два назад  играла.  Ляхов,  помнишь,  черненькая
такая, с фигурой?
     - Переписывались? - тихо спросил Ляхов.
     - Конечно, переписывались. Все в порядке, - сказал Шавлатов.
     - Подруга у нее есть? - еще тише спросил Ляхов.
     - Конечно, есть. Почему же нет? - удивился Шавлатов.
     - У красивых подруги всегда некрасивые, - еле слышно прошептал Ляхов. -
Уж это я знаю,  всегда так.  Договариваешься,  а потом  гуляешь весь вечер с
некрасивой. Хорошо еще, если умная попадется, а то ведь бывает, что и глупые
попадаются.
     - Ты Шавлатова не знаешь,  - засмеялся Шавлатов.  -  У Шавлатова всегда
все в ажуре.  Мы  и Борьке  тут  девушку  подберем,  тут  девушки  рослые  и
красивые. Хочешь, Борис, познакомиться с девушкой?
     - Хочу,  -  неожиданно  для  себя  сказал  Борис,  и весь автобус вдруг
загрохотал. Даже тренер улыбнулся,  а водитель,  вывернув шею,  так и ехал с
рыдающим  от смеха и  повернутым  назад  лицом.  Только  грустный  Ляхов  не
смеялся.

     Вечером  после  тренировки  погуляли с Ляховым по городу.  Зашли было в
кинотеатр,  но мест в последнем ряду не оказалось, пришлось выйти.  Ляхов не
покинул Бориса,  был солидарен с ним, хотя сам имел рост обыкновенный - метр
девяносто  пять.  Он даже  вызвался  зайти  в  кондитерский  магазин  купить
тянучек,  но перед самым входом сдрейфил,  и Борис только облизнулся, глянув
через витрину на тянучки. Зато мороженого съели по три порции.
     Все время за ними  плелась толпа  любопытных:  мальчишек,  подростков и
взрослых.  Кто-то тупо  выкрикивал:  "Дяденька, достань воробушка!"  На него
шикали,  забегали  вперед,  вежливо просили автограф,  а получив,  со смехом
отбегали и вновь присоединялись к свите.
     - А мне  он на ногу наступил,  -  хвастался  какой-то юнец.  -  Кажись,
сломана моя нога!
     Он прыгал на одной ноге и дрыгал другой, якобы сломанной.
     Борис обернулся и посмотрел на "пострадавшего". Этот дурашливый паренек
был, должно быть, его ровесником, ему, должно быть, было уже лет 17 - 18, не
меньше, а прыгал и кривлялся он, как маленький паяц.
     - Ума-то маловато, - сказал ему Борис, густо покраснев.

     Вечерние  газеты  со щитов  оповещали  горожан  об открывающемся завтра
баскетбольном полуфинале и о прибытии в город "двух юных гигантов" -  Бориса
Филимонова  (221 см)  и Юстинаса Валдониса  (221 см),  в чьих пока неопытных
руках, может быть, уже сверкает наше будущее олимпийское золото.
     Борис уже видел литовца утром в холле гостиницы.  Вначале он увидел его
спину и затылок,  возвышающийся  над  толпой  спортсменов,  и ужаснулся, ибо
привык смотреть на предметы с точки зрения обычных людей.  Спина  и  затылок
показались ему невероятно огромными,  как будто бы принадлежали не человеку,
а какому-то чудовищу, мамонту, что ли.
     Потом он увидел  литовскую  команду в столовой и заметил,  что Валдонис
так  же,  как  и  он,  смущается  своего  непомерного  аппетита,  ежеминутно
краснеет, руками и ногами двигает осторожно, как бы чего не сломать, заметил
он также, что и Валдонис бросает на него быстрые робкие взгляды.
     Борис подумал тогда,  что хорошо было бы подружиться с Юстинасом, а еще
лучше было бы учиться с ним в одном классе.  Потом  он  вообразил,  что  все
ребята и девочки в этом  воображаемом  классе такого же роста,  как он и его
друг  Юстинас,  -  вот было бы  здорово:  и в баскет можно было бы играть на
равных,  и  даже в чехарду,  волынить,  как  хочешь,  и  назначать  девочкам
свидания в парке,  предлагать  им  дружбу,  целоваться,  что ли...  Он  даже
хрюкнул от радости и чуть не подавился третьим  эскалопом.  Нет,  решил он в
следующий момент,  такая дружба  невозможна:  ведь  если они будут  вдвоем с
Юстинасом ходить по улицам, - это будет просто цирк.

     Борис  играл  за команду  мастеров  всего лишь три месяца.  До этого он
играл сначала за свой класс,  потом  за  школу,  потом  за  сборную  района.
Никакого  влечения к баскетболу  у  него  не  было,  увлекался  он  как  раз
рисованием,  любил по вечерам сидеть дома,  слушать, как мама стучит швейной
машинкой, как отец что-то выпиливает лобзиком,  и рисовать старинные корабли
с распущенными парусами,  но что же ему было  делать  со  своим  необычайным
ростом, как не играть в баскетбол.
     Однажды к ним в школу пришли тренер команды мастеров  Герман  Грозняк и
прославленный игрок Шавлатов. Пришли они по Борисову душу.
     Баскетбольная  команда  была  гордостью  города,  Грозняк был личностью
почтенной и уважаемой, директор сиял, сопровождая его. С этого и началось --
на всех собраниях с захлебом,  с закатыванием  глаз:  "Питомец  нашей  школы
Борис Филимонов..."  Как будто это  именно  он,  директор,  путем  селекции,
гибридизации, путем внедрения передовой педагогической науки вырастил эдакое
чудо. Экзамены на аттестат прошли как по маслу.
     Маленький щуплый Грозняк стал тренировать огромного Бориса, занимался с
ним индивидуально, подключал к мастерам, учил финтам,  проходам, игре у щита
и прессингу,  давал  большие физические нагрузки,  сгонял  детскую пухлость.
Борис беспрекословно подчинялся  чернявому  серьезному  человеку,  и вот три
месяца назад Грозняк выпустил его на арену.
     - "Новая бомба Германа Грозняка!",  "Юный питомец Грозняка вновь принес
своей команде 30 очков!"  -  кричали по всей стране  спортивные и молодежные
газеты.  Теперь уже  Борис стал питомцем хитроумного тренера  Грозняка.  Его
прочили в олимпийскую сборную.

     Итак, они шли вдвоем с Ляховым по вечерним улицам  незнакомого  города.
На  перекрестке  двух   главных   улиц,  на  шумной  городской   плешке  они
остановились, и тут же из молодежного кафе к ним выскочил Шавлатов.
     - Але,  мальчики,  все  в  ажуре!  -  закричал он.  - Пошли, пошли! - и
затащил их в кафе.
     В кафе,  в углу, вихлялись над коктейлями три девицы - одна черненькая,
одна рыженькая и курносая блондинка.
     - Значит, так, - сказал Шавлатов.  -  Черненькая - мой хороший друг еще
по прошлогоднему первенству,  с рыженькой повздыхает Ляхов,  а курносый кадр
для Борьки. Не тушуйся, Борька, - у нее метр восемьдесят, не меньше.
     Девицы, как по команде, сделали квадратные глаза при виде Бориса.
     Шавлатов мигом всех перезнакомил, заказал девицам еще по коктейлю, себе
крюшон,  а Ляхову и Борису тоже коктейли,  но молочные - ничего,  вот завтра
припилим литовцев, тогда и выпьем.
     Девицы  перешептывались,  хихикали,  а Борис сидел красный до ушей.  Он
вообще-то первый раз был в кафе, никогда ему и в голову не приходило зайти в
молодежное кафе,  где крутят бедрами ловкие паренечки среднего роста,  а тут
еще все на него глазели, со всех столиков на него пялились,  и за стеклянной
стеной на улице собралась целая толпа. Только курносая на него не смотрела.

     После коктейлей отправились гулять в парк и разошлись парами по  разным
аллеям. Борис и опомниться не успел, как оказался наедине с курносой.
     Они шли по темной аллее, над ними поскрипывали  высокие  сосны,  где-то
неподалеку играла музыка.  Борис  молчал,  он был в  неслыханном  судорожном
волнении, в смятении, в ознобе.  Девица шла чуть впереди.  Она действительно
была высокой, примерно ему по грудь,  и крепкой,  ладной,  эдакой спортивной
кобылкой с выделяющимися икрами.  Она тоже молчала отчужденно, а может быть,
и  враждебно,  может  быть,  она злилась на  подруг,  поставивших ее в такое
идиотское положение.
     Они шли и шли по темной аллее,  и Борис совсем уже пришел в отчаяние --
он не видел  никакого  выхода из этой  молчаливой  прогулки,  да и вообще он
впервые гулял с девушкой в парке.
     - Может быть,  немного  посидим?  -  наконец выдавил он.  Девица тут же
резко повернула к скамье и села, запахнув плащ.
     Борис  осторожно  присел  рядом.  Скамья  угрожающе  качнулась  под его
тяжестью.
     - Сигареты у вас есть? - спросила девица.
     - Я не курю, - ответил Борис. Ему стало жарко.
     Девица плотнее запахнулась в плащ, положила ногу на ногу. Плащ у девицы
был короткий, а юбка и того короче, и бедро оголилось почти наполовину. Лицо
же у девицы было намеренно каменным, замкнутым,  что было в общем-то смешным
при ее курносости.
     Борис  сцепил  пальцы  своих  огромных  рук,  сжимал,  разжимал,  жалко
улыбался.
     - А  вы...  (о,  боги,  боги  детства,  пузатый  слоник,  когда  я  был
маленьким)... а вы, что же...  (внезапная смелость,  влияние морского ветра,
долетевшего сюда из бескрайних лохматых просторов)...  вы,  значит,  тоже...
(ай-я-яй, как такого крокодила только мама уродила - или точнее - не в мать,
не в отца, а в проезжего молодца)... вы... э... э...  тоже,  значит,  уже...
(о, ужас, воробушка, воробушка)... как-то... (ужас,  крушение,  при повороте
тела разбил чайный сервиз)... так сказать...  (сколько вообще разбил посуды)
... вы,  значит, тоже...  (ложный драйв с угла и два гигантских шага к щиту)
... тоже в баскетбол играете?.. (бросок - два очка!).
     - Ой умру, - сказала девица в сторону и чуть повернулась к Борису. - Да
нет,  раньше  играла,  а сейчас  поступила в училище  живописи и ваяния и со
спортом покончила, не до этого.
     - Значит, вы художник?!  - воскликнул Борис,  восхищенный обилием слов,
вылетевших из ее уст и восхищенный уже самой особой художницы.
     - Будущая, - сказала девица и кашлянула. - Курева, значит, нет?
     - Знаете, это моя  мечта - стать художником,  -  заговорил Борис,  -  я
очень люблю рисовать, и находили вообще-то способности и...
     - Серьезно? - девица заинтересованно задрала голову, взглянула Борису в
далекое, высокое лицо, маячившее среди ранних звезд.
     "А голова у него красивая, - может быть, подумала она вдруг,  -  только
целовать его с лесенки надо".
     Борис  тоже  повернулся  к  ней,  но  слишком  неосторожно  -  скамейка
разъехалась и рухнула, и оба они оказались на земле.
     Взрыв адского хохота раздался  из-за кустов,  и выскочили  кривляющиеся
фигурки, заплясали вокруг, визжа, хрюкая, улюлюкая. Борис ушиб спину,  завяз
в декоративном кустарнике, он с трудом поднимался, а когда поднялся, увидел,
что светлый плащ мелькает уже далеко  -  девица панически убегала,  а вокруг
приплясывали хохочущие фигурки и подбегали новые.
     - Что за шум, а драки нет?
     - Ой  не могу,  ой  сдохну,  ой,  ребята,  он  тут  с  Галкой  Виницкой
обжимался! - верещал вертлявый паяц,  и Борис узнал того, кому он сегодня на
улице "ногу сломал".
     - Не обжимался! Не ври! Подлый! - закричал Борис и бросился на него.
     Паяц  припустил  по  аллее,  но  Борис  быстро  его нагнал и схватил за
шиворот.
     - Зачем брешешь? Зачем подсматривал?
     - Ой, дяденька,  пусти,  -  скулил паренек,  извиваясь и тараща глаза в
неподдельном страхе.
     Какой я тебе дяденька? - пробормотал Борис, смущенный его страхом.
     Пусти меня, юный гигант, - умолял паренек. - Пусти, я у мамки один.
     Борис отпустил его.  Подбежали какие-то люди,  возмущенно стали кричать
на паренька, стыдить его за хулиганское поведение.
     - Все понимаю, - сказал паренек. -  Все понял, товарищи.  Это будет для
меня хороший жизненный урок.
     Он сгорбился, поднял плечики и ушел,  шаркая подошвами, покаянно шмыгая
носом.
     Борис  тоже  выбрался  из  толпы,  свернул  с  аллеи  и  пошел по узкой
тропинке,  по  склону  холма,  под  которым  текла  ночная река,  отражающая
беспокойные огни порта.
     Он остановился возле  огромной сосны,  прислонился к ее корявому  боку,
понюхал кору  -  пахло смолой,  нагретым летним лесом.  Сосна,  многоярусная
мачта,  уходила высоко в небо,  чуть покачивала  вершиной,  как  бы  пытаясь
повернуть звездное небо.  Борис  вдруг  почувствовал  наслаждение  от  своей
малости перед этой сосной.  Ведь что такое для этой сосны излишек его роста,
каких-то  жалких   пятьдесят   сантиметров,   возвышающих  его  над  средним
человеком? А есть в мире вещи и более огромные, чем эта сосна. Например, вся
земля.  Солнце.  Гигантские  звезды.  Галактика.  Наша  галактика,  одна  из
бесчисленного множества галактик.  Господи, а вся вселенная! А...  Дальше не
надо.


     Борис снял брюки,  стащил через голову куртку  тренировочного  костюма,
сшитого  по  специальному  заказу  трикотажной   фабрикой   родного  города.
Подпрыгнул несколько раз на месте, пружиня ноги.
     - Почему гематома на спине? - резко спросил Грозняк.
     - Поскользнулся на лестнице, - промямлил Борис.
     - Иди разминайся, - сказал Грозняк.
     Борис вышел на площадку - гул на трибунах сразу усилился.  Он обернулся
и увидел Грозняка,  который смотрел ему вслед с застывшей  странной улыбкой.
Может  быть,  в этот момент он уже видел будущее Бориса,  его превращение из
розовощекого   гиганта-мальчишки   в   жилистого   боевого   коня    мировых
баскетбольных  ристалищ,  может  быть,  он уже  видел в этот момент усталую,
пустую  и равнодушную  голову  тридцатилетнего  Бориса,  покачивающуюся  над
разноязыкой  толпой в мировых  столицах,  может быть,  в этот момент резко и
болезненно  завидовал  ему,  как  завидовал  всю жизнь баскетбольным асам, а
может быть, он и жалел его.
     - Давай, давай! - крикнул Грозняк, стряхивая мгновенное оцепенение.
     Борис побежал к своим,  которые уже разминались,  крутили  "восьмерку",
годную в нынешние времена только лишь для разминки,  и разом прыгали,  когда
мяч отскакивал от кольца после дальнего броска.
     Напротив крутили стремительный хоровод литовцы.  Борис сделал бросок со
средней дистанции, попал и покосился на литовцев как раз в тот момент, когда
Валдонис  в прыжке  -  сверху на манер Чемберлена заколачивал мяч в корзину.
"Ого, - подумал Борис,