цу слабый запах огуречного
рассола пополам с пивом, и лишь иногда, спохватываясь, злил себя, - а  вот
пойду в облеобес, как хва-ачу, да как, - но тут же опять расслаблялся.
     Степанида Ефимовна в своей ячейке устроилась домовито, постелила шаль
и сейчас дремала под розовым флажком своего сачка, дремала  мирно,  уютно,
лишь временами в ужасе  вскакивая,  выпучивая  голубые  глазки:  "Окстись,
окстись, проклятущий!" - мелко крестилась и дрожала.
     - Ты чего, мамаша, паникуешь?  -  сердито  прикрикнул  на  нее  разок
Шустиков Глеб.
     - Игреца увидела, милок.  Игрец  привиделся,  извините,  -  смутилась
Степанида Ефимовна и затухла, как мышка.
     Так они и ехали в ячейках бочкотары, каждый в своей.
     Однажды на косогоре у обочины дороги путешественники увидели старичка
с поднятым пальцем, Палец был огромен, извилист и коряв, как сучок. Володя
притормозил, посмотрел на старичка из кабины.
     Старичок слабо стонал,
     - Ты чего, дедуля, стонаешь? - спросил Володя.
     - Да вишь как палец-то раздуло, -  ответил  старичок.  -  Десять  ден
назад собираю я,  добрые  люди,  груздя  в  бору,  и  подвернись  тут  гад
темно-зеленый, Ентот гад мене в палец и клюнул, зашипел и ушел. Десять ден
не сплю...
     - Ну, дед, поел ты груздей! - вдруг дико захохотал Володя Телескопов,
как будто ничего смешнее этой истории в жизни не  слыхал.  -  Порубал  ты,
дедуля,  груздей!  Вкусные  грузди-то  были  или  не  очень?  Ну,  братцы,
умора-дед груздей захотел!
     - Что это с вами, Володя? - сухо спросил Вадим Афанасьевич. - Что это
вы так развеселились? Не ожидал я от вас такого.
     Володя поперхнулся смехом и покраснел,
     - В самом деле, чего это я ржу,  как  ишак?  Извините,  дедушка,  мой
глупый смех, вам лечиться надо, починять ваш пальчик. Пол-литра водки  вам
надо выпить, папаша, или грамм семьсот.
     - Ничего, терпение еще есть, - простонал старичок.
     - А ты, мил-человек, кирпича возьми  толченого,  -  запела  Степанида
Ефимовна, - узвару пшеничного, лебеды да табаку. Пятак  возьми  медный  да
все прокипяти, Покажи этот киселек месяцу молодому, а как кочет  в  третий
раз зарегочет, так пальчик свой и спущай...
     - Ничего, терпение еще есть, - стонал старичок.
     - Какие предрассудки, Степанида Ефимовна, а еще научный  лаборант!  -
язвительно прошипел старик Моченкин. - Ты вот что, земляк, веди свою  рану
на ВТЭК, получишь первую группу инвалидности, сразу тебе полегчает.
     - Ничего, терпение есть, - тянул свое старичок. - Еще есть  терпенье,
люди добрые.
     - А по-моему, лучшее средство  -  свиной  жир!  -  воскликнула  Ирина
Валентиновна, - Туземцы Килиманджаро,  когда  их  кусает  ядовитый  питон,
всегда закалывают жирную свинью, - блеснула она своими познаниями.
     - Ничего, ничего, еще покуда терпенье не лопнуло, -  заголосил  вдруг
старичок на высокой ноте.
     -  Анпутировагь  надо  пальчик,  ой-ей-ей,  -  участливо  посоветовал
Шустиков Глеб. - Человек пожилой и без пальца как-нибудь дотянет.
     - А вот это мысля хорошая, - вдруг совершенно четко сказал старичок и
быстро посмотрел на свой ужасный палец,  как  на  совершенно  постороннего
человека.
     - Да что  вы,  товарищи!  -  выскочил  вдруг  на  первый  план  Вадим
Афанасьевич, - Что за нелепые  советы?  В  ближайшей  амбулатории  сделают
товарищу продольный разрез и антибиотики, антибиотики!
     - Правильно! - заорал Володя. - Спасать надо этот палец! Так пальцами
бросаться будем - пробросаемся! Полезай-ка, дед, в бочкотару!
     - Да ничего, ничего, терпение-то у меня еще есть, -  снова  заканючил
укушенный гадом дед, но все тут возмущенно загалдели, а Шустиков Глеб, еще
секунду назад предлагавший свое боевое решение, спрыгнул на землю,  поднял
легонького странника и посадил его в свободную ячейку, показав тем  самым,
что на ампутации не настаивает.
     -  Опять,  значит,  крюк  дадим,  -  притворно  возму-  тился  старик
Моченкин,
     - Какие уж тут  крюки,  Иван  Александрович!  -  махнул  рукой  Вадим
Афанасьевич, и с этими его словами  Володя  Телескопов  ударил  по  газам,
врубил третью скорость и полез на косогор, а потом запылил по боковушке  к
беленьким домикам зерносовхоза.
     - Я извиняюсь, земляк,  -  полюбопытствовал  старик  Моченкин,  косым
глазом ощупывая стонущего ровесника,  -  вы,  можно  сказать,  просто  так
прогуливались с вашим пальцем или куда-нибудь конкретно следовали?
     - К сестрице я шел, граждане хорошие, в  город  Туапсе,  -  простонал
старичок.
     - Куда? - изумился Шустиков Глеб, сразу вспомнив столь далекий отсюда
пахучий южный порт, черную ночь и светящиеся острова танкеров  на  внешнем
рейде.
     - В Туапсе я иду,  умный  мальчик,  к  своей  единственной  сестрице.
Проститься хочу с ней перед смертью.
     - Вот характер, Ирина,  обрати  внимание.  Ведь  это  же  Сцевола,  -
обратился Глеб к своей подруге.
     - Скажи, Глеб, а ты смог бы, как Сцевола, сжечь все, чему поклонялся,
и поклониться всему, что сжигал? - спросила Ирина.
     Потрясенный этим вопросом, Глеб закашлялся,  А  старик  Моченкин  тем
временем уже вострил свой карандаш в областные инстанции.

                         Проект старика Моченкина
                     по ликвидации темно-зеленой змеи

     Уже много лет районные организации развертывают  успешную  борьбу  по
ликвидации темно-зеленого уродливого явления, свившего себе уютное змеиное
гнездо в наших лесах.
     Однако, наряду  с  достигнутым  успехом  многие  товарищи  совсем  не
чухаются окромя пустых слов.
     Стендов нигде нету.
     Надо развернуть повсеместно наглядную агитацию против  прссмыкиющихся
животных, кусающих ним пальцы, вооружить население литературой по  данному
вопросу и паче чанья учредить районного инспектора по - змее с окладом  18
рублей 75 копеек и с выдачей молока.
     В просьбе прошу не отказать.

     Моченкин  И.  А.,  бывший  инспектор  по  колорадскому   жуку,   пока
свободный.

     Вот так они и  ехали.  Телескопов  с  Дрожжининым  в  кабине,  а  все
остальные в ячейках бочкотары, каждый в своей.
     Однажды они приехали в зерносовхоз и там сдали терпеливого старичка в
амбулаторию.
     В  амбулатории  старичок  расшумелся,  требовал  ампутации,  но   его
накачали антибиотиками, и вскоре палец  выздоровел.  Конечно  же,  на  шум
сбежался весь  зерносовхоз  и  в  числе  прочих  "единственная  сестрица",
которая вовсе не в Туапсе проживала, а именно в этом зерносовхозе,  откуда
и сам старичок был родом. Что-то тут напутал терпеливый  старичок,  Должно
быть, от боли.
     Однажды они заночевали в поле, Поле было дикое с выгнутой  спиной,  и
они сидели на этой спине у огня, под звездами, как на  закруглении  Земли.
Пахло пожухлой  травой,  цветами,  дымом,  звездным  рассолом.  Стрекотали
ночные кузнецы.
     -  Стрекочут,  родные,  -  ласково  пропела  Степанида  Ефимовна.   -
Стрекочьте, стрекочьте, по кузнецам-то я квартальный план  уже  выполнила.
Теперича мне бы по батюшке фотоплексирусу дать показатель, вот была  бы  я
баба довольная,
     Личико ее пошло  лучиками,  голубенькие  глазки  залукавились,  ручка
мелко-мелко - ох, грехи наши  тяжкие  -  перекрестила  зевающий  ротик,  и
старушка заснула,
     - Сейчас опять игреца увидит мамаша, - предположил Глеб.
     - Ай! Ай! Ай! - во сне прокричала старушка. -  Окстись,  проклятущий,
окстись!
     -  Хотелось  бы  мне  увидеть  этого  ее  игреца,  -   сказал   Вадим
Афанасьевич. - Интересно, каков он, этот так называемый игрец?
     -  Он  оченно  приятный,  -  сказала  Степанида  Ефимовна,  сразу  же
проснувшись. - Шляпочка красненька, сапог  модельный,  пузик  кругленький,
оченно интересный.
     - Так почему же вы его, бабушка, боитесь? -  наивно  удивилась  Ирина
Валентиновна.
     - Да как же его  не  бояться,  матушка  моя,  голубушка-красавица,  -
ахнула старушка. - А ну как щекотать начнет да как  запляшет,  да  зенками
огневыми как заиграет! Ой, лихой он, этот игрец, нехороший...
     - Перестраиваться вам надо, Мамаша, - строго сказал Шустиков Глеб.  -
Перестраиваться самым решительным образом.
     - В самом деле, бабка, - сказал Телескопов, - загадай себе и увидишь,
как хороший человек...
     - ...идет по росе, - сказали вдруг все хором и  вздрогнули,  смущенно
переглянулись.
     - Лыцарь? - всплеснула руками догадливая старушка.
     - Да нет, просто Друг, готовый  прийти  на  помощь,  -  сказал  Вадим
Афанасьевич. - Ну, скажем, простой пахарь с циркулем...
     - Во-во, - кивнул Володька, - такой кореш в лайковых перчатках...
     - Юридический, полномочный, - жалобно затянул старик Моченкин.
     - Уполномоченный? - ахнула старушка. - Окстись,  окстись!  Мой  игрец
тоже уполномоченный.
     - Да нет, мамаша, какая вы непонятливая, - досадливо сказал  Глеб,  -
просто красивый лицом и одеждой и внутренне собранный, которому до  феньки
все турусы на колесах...
     - И мужественный! - воскликнула Ирина Валентиновна. - Героичный,  как
Сцевола...
     - Поняла, голубчики, поняла!  -  залучйлась,  залукавилась  Степанида
Ефимовна. - Блаженный человек идет по росе, ай как хорошо!
     Тут же она и заснула с открытым ртом.
     - Запрограммировалась мамаша, -  захохотал  было  Шустиков  Глеб,  но
смущенно осекся. И все были сильно смущены, не глядели друг на друга,  ибо
раскрылась общая тайна их сновидений.
     Блики костра трепетали на их смущенных лицах,  принужденное  молчание
затягивалось, сгущалось, как головная боль, но тут нежно скрипнула во  сне
укутанная платками и одеялами  бочкотара,  и  все  сразу  же  забыли  свой
конфуз, успокоились.
     Шустиков Глеб  предложил  Ирине  Валентиновне  "побродить,  помять  в
степях багряных лебеды", и они церемонно удалились,
     Огромные сполохи освещали на мгновения бескрайнюю холмистую равнину и
удаляющиеся фигуры моряка и педагога, и  старик  Моченкин  вдруг  подумал:
"Красивая любовь украшает нашу жиеь передовой  молодежью",  -  подумал,  и
ужаснулся, и для душевного своего спокойствия сделал очередную  пометку  о
низком аморальном уровне.
     Вадим Афанасьевич и Володька  лежали  рядом  на  спинах,  покуривали,
пускали дым в звездное небо.
     - Какие мы маленькие, Вадик, - вдруг сказал Телескопов, - и  кому  мы
нужны в этой вселенной,  а?  Ведь  в  ней  же  все  сдвигается,  грохочет,
варится, вея она химией своей занята, а мы ей до феньки.
     - Идея космического одиночества? Этим занято много умов, - проговорил
Вадим  Афанасьевич  и  вспомнил  своего   соперника-викария,   знаменитого
куэнечника из Гельвеции.
     - А чего она варит, чего сдвигает и что же будет в конце концов, да и
что такое "а конце концов"? Честно, Вадик, мандраж меня  пробирает,  когда
думаю об  этом  "в  конце  концов",  страшно  за  себя,  выть  хочется  от
непонятного, страшно за всех, у кого  руки-ноги  и  черепушка  на  плечах.
Сквозануть  куда-то  хочется  со  всеми  концами,  зашабашить  сразу,  без
дураков. Ведь не было же меня и не будет, и зачем я взялся?
     - Человек остается жить в  своих  делах,  -  глухо  проговорил  Вадим
Афанасьевич в пику викарию.
     - И дед Моченкин, и бабке Степанида, и я, богодул несчастный? В каких
же  это  делах  остаемся  мы  жить?  -  продолжал  Володя.  -  Вот  раньше
несознательные массы знали; бог, рай, ад, черт-и жили  под  этим  законом.
Так ведь этого же нету, на любой лекции тебе  скажут.  Верно?  Выходит,  я
весь ухожу, растворяюсь к нулю, а сейчас остаюсь без всяких  подробностей,
просто, как ожидающий, так? Или нет? Был у нас в Усть-Касимовском  карьере
Юрка Звонков. Одно только знал - трешку стрельнуть до аванса, а  замотает,
так ходит именинником, да к девкам в  общежитие  залезть,  били  его  бабы
каждый вечер, ой, смех. Однажды стрела на Юрку упала, повезли  мы  его  на
кладбище, я в медные тарелки бил. Обернусь, лежит Юрка,  важный,  строгий,
как будто что-то знает, никогда я раньше такого  лица  у  него  не  видел.
Прихожу в амбулаторий, спрашиваю у Семена Борисовича; отчего у  Юрки  лицо
такое было? А он говорит, мускулатура разглаживается у покойников,  оттого
и такое лицо. Понятно вам, Телескопов? Это-то мне понятно, про мускулатуру
это понятно...
     - Человек остается в любви, - глухо проговорил Вадим Афанасьевич.
     Володя замолчал, тишину теперь нарушал лишь треск костра  да  легкое,
сквозь сои, поскрипывание бочкотары.
     - Я тебя понял, Вадюха! - вдруг вскричал Володя. - Где любовь, там  и
человек, а где нелюбовь, там  эта  самая  химия-химия-вся  мордеха  синяя.
Верно? Так? И потому ищут люди любви, и куролесят, и дурят, а в каждом она
есть, хоть немного, хоть на донышке. Верно? Нет? Так?
     - Не знаю, Володя, в каждом ли, не знаю, не знаю, -  совсем  уже  еле
слышно проговорил Вадим Афанасьевич.
     - А у кого нет, так там только химия. Химия, физика, и без остатка...
Так? Правильно?
     - Спи, Володя, - сказал Вадим Афанасьевич,
     - А я уже сплю, - сказал Володя и тут же захрапел.
     Вадим Афанасьевич долго еще лежал с  открытыми  глазами,  смотрел  на
сполохи, озаряющий мирные поля,  думал  о  храпящем  рядом  друге,  о  его
откровениях, вспоминал о своей  любимой  (что  греха  таить,  и  он  порой
вскакивал среди ночи в холодном поту) работе, заглушавшей подобные  мысли,
думал о Глебе  и  Ирине  Валентиновне,  о  Степаниде  Ефимовне  и  старике
Моченкине, о пилоте Ване Кулаченко, о терпеливом старичке, о папе и  маме,
о всемирно знаменитом викарии, прыгающем по разным  странам,  ошеломляющем
интеллектуальную   элиту   каждый   раз   новыми   сногсшибательными    то
католическими,  то   буддийскими,   то   дионистическими   концепциями   и
возвращающемся всякий раз в кантон Гельвецию, чтобы подготовить  очередную
интеллектуальную бурю - что-то он готовит  сейчас  блаженной,  бесштанной,
ничего не подозревающей Халигалии?
     С этими мыслями, с этим беспокойством Вадим Афанасьевич и уснул.

     В отдалении на полынном холме, словно  царица  Восточного  Гиндукуша,
почивала под матросским бушлатом Ирина Валентиновна. Весь мир лежал  у  ее
ног, и в этом мире бегал по кустам ее верный Глеб, шугал козу Романтику.
     Она гугукала в кустах, шурша, юлила в кюветах, выпью выла из ближнего
болота, и Глеб вконец измучился, когда  вдруг  все  затихло,  замерло;  на
землю лег обманчивый покой, и Глеб напружинился, ожидая нового подвоха.

     И точно... вскоре послышалось тихое жужжание и по дороге силуэтами на
прозрачных Колесах медленно проехали турусы.
     Вот вам пожалуйста -  расскажешь,  не  поверят.  Глеб  сиганул  через
кювет, напрягся, приготовился к активному  сопротивлению,  И  точно-турусы
возвращались, Описав кольцо  вокруг  полынного  холма,  вокруг  безмятежно
спящей царицы Восточного Гиндукуша, они медленно катили  прямо  на  Глеба,
четверо турусов - молчаливые ночные соглядатаи.
     В дрожащем свете  сполоха  мелькнул  перед  моряком  облик  вожака  -
детский  чистый  лоб,  настырные  глазенки  и  широченные,  прямо  скажем,
атлетические плечи,
     Почти не раздумывая, с жутким степным криком  Глеб  бросился  вперед.
Что-то  тут  разыгралось,  что-то  замелькало,  что-то   заверещало...   в
результате военный моряк поймал всех четырех.
     - Ха, -  сказал  Глеб  и  подумал  совершенно  отчетливо:  "Вот  ведь
расскажешь, не поверят".
     Он тряхнул турусов-они были гладкие.
     - Ну, - сказал он великодушно, - можно сказать,  влопались,  товарищи
турусы на колесах?
     - Отпусти нас, дяденька Глеб, - пискнул кто-то из турусов.
     Глеб от удивления тут же всех отпустил и еще больше удивился; . перед
ним стояли четверо школьников из родного райцентра.
     - Это еще что такое? - растерялся молодой моряк.
     - Велопробег "Знаешь ли  ты  свой  край",  -  глухим  дрожащим  басом
ответил один из школьников.
     - Дяденька Глеб, да вы  нас  знаете,  -  запищал  другой,  -  я  Коля
Тютюшкин, это Федя Жилкин, это Юра Мамочкин, а это Боря Курочкин.  Он  нас
всех и подбил. Прибежал, как чумной,  организовал  географический  кружок.
Знаешь ли ты, говорит, свой край? Вперед, говорит, в погоню за этой...
     - За кем, за кем в погоню? -  вкрадчиво  спросил  Глеб  и  на  всякий
случай взял Борю Курочкина за удивительно плотную руку.
     -  За  романтикой,  не  знаете,  что  ли,  -   буркнул   удивительный
семиклассник и показал свободной рукой куда-то вдаль.
     Очередной сполох озарил пространство, и  Глеб  увидел  пылящую  вдали
полнотелую Романтику на дамском велосипеде.
     - Это-депо хорошее, ребята, -  повеселев,  сказал  он.  -  Хорошее  и
полезное. Пусть сопутствует вам счастье трудных дорог.
     И тут он окончательно отпустил школьников и совершенно  спокойный,  в
преотличнейшам настроении поднялся на полынный холм к своей царице.

     Третий сон педагога Ирины Валентиновны Селезневой

     Жить спокойно, жить беспечно, в вихре танца мчаться вечно. Вечно! Ой,
Глеб, пол такой скользкий) Ой, Глеб, где же ты?
     Ирочка, познакомьтесь, - это мой Друг,  преподаватель  физики  Генрих
Анатольевич Допекайло.
     Генрих Анатольевич, совсем еще не  старый,  скользя  на  сатирических
копытцах, подлетал в вихре вальса - узнаете, Селезнева?
     На одном плече у него катод, на другом - анод.  Ну,  как  это  понять
моей бедной головушке?
     С какой стати, скажите, любезная бабушка, квадрат катетов  гипотенузы
равен региональной конференции аграрных стран в системе атомного пула? Еще
один мчится, набирая скорость, - чемпион мира Диего Моментальный, в  руках
букет экзаменационных билетов. Ах да, мое соло!
     В пятнадцатом билетике пятерка  и  любовь,  в  шестнадцатом  билетике
расквасишь носик в кровь, в семнадцатом билетике копченой кильки хвост,  а
в этом вот билетике вопрос совсем не прост.
     Кругом   вальсировали   чемпионы    мира,    мужчины    и    женщины,
преподаватели-экзаменаторы приставучие. Ждали юрисконсульта из облсобеса -
он должен был подвести черту.
     И  вот  влетел,  раскинув  руки,  скользя  в   пружинистом   наклоне,
огненно-рыжий  старичок.  Все  расступились,  и  старичок,  сужая   круги,
рявкнул:
     - Подготовили заявление об увольнении с сохранением содержания?
     Повсюду был лед, гладкий лед, раскрашенный причудливым орнаментом,  и
только где-то в необозримой дали шел по королевским мокрым  лугам  Хороший
Человек. Шел он, сморкаясь и кашляя, а за ним на цепочке плелись мраморные
львята мал мала меньше.

     Третий сон военного моряка Шустикова Глеба

     Утром обратил внимание на некоторое отставание мускулюс  дельтоидеус.
Немедленно принял меры.
     Итак, стою возле койки - даю нагрузку  мускулюс  дельтоидеус.  Ребята
занимаются кто чем, каждый своим делом - кто трицепсом, кто бицепсом,  кто
квадрицепсом. Сева Антонов мускулюс глютеус качает - его можно понять.
     Входит любимый мичман Рейнвольф Козьма Епистратович. Вольно!  Вольно!
Сегодня манная каша, финальное соревнование  по  перетягиванию  канатов  с
подводниками. Всем двойное масло, двойное мясо, тройной компот.
     А пончики будут, товарищ мичман?  Смирно!  И  вот  схватились.  Прямо
передо мной надулся жилами неуловимо знакомый подводник. Умело борется  за
победу, вызывает законное уважение, хорошую зависть,
     В результате невероятный случай в  истории  флота  со  времен  ботика
Петра - ничья! Канат лопнул. Все довольны.
     Я лично доволен и в полном параде при всех значках гуляю по  тенистым
аллеям. Подходит неуловимо знакомый подводник.
     - Послушай, друг, есть предложение познакомиться.
     - Мы, кажется, немного знакомы.
     - А я думал, не узнали, - улыбается подводник.
     - Телескопов Володя?
     - Холодно, холодно, - улыбается он.
     - Дрожжинин, что ли? - спрашиваю я.
     - Тепло, тепло, - смеется он.
     Пристально вглядываюсь.
     - Иринка, ты?
     - Почти угадали, но не совсем. Моя фамилия - Сцевола.
     - А, это вы? - воскликнул я.  -  Однако  ручки-то  у  вас  обе  целы.