Выходит-миф, треп, легенда?
     - Обижаешь, - говорит Сцевола. -  Подумаешь,  большое  дело  -  ручку
сжечь.
     Тут же Сцевола чиркает зажигалкой,  и  фланелка  на  рукаве  начинает
пылать.
     Поднимает горящую руку, как олимпийский  факел,  и  бежит  по  темной
аллее.
     - Але, Глеб, делай, как я!
     Поджечь руку было делом одной секунды. Бегу  за  Сцеволой.  Рука  над
головой трещит. Горит хорошо.
     Сцевола ныряет в черный туннельчик. Я - за ним. Кромешная мгла,  лишь
кое-где мелькают оскаленные рожи империалистов. На  бегу  сую  им  горящую
руку в агрессивные хавальники. Воют. Выбегаю из  туннеля  -  чисто,  тихо,
пустынно. По радио неуловимо знакомый голос:
     - Готов ли ты посвятить себя науке, молодой, красивый Глеб, отдать ей
себя до конца, без остатка?
     Гляжу-лежит Наука,  жалобно  поскрипывает,  покряхтывает,  тоненьким,
нежным и нервным голосом что-то поет.  Какие-то  добрые  люди  укутали  ее
брезентом, клетчатыми одеялами. Ору:
     - Готов!
     Нате вам, пожалуйста, - из комнаты смеха выходит  Лженаука  огромного
роста. Напоминает какую-то Хунту из какой-то жаркой страны. В  одной  руке
кнут, в другой - консервы рыбные и бутылка "Горного дубняка". Знаем мы эту
политику!
     Автоматически  включаю   штурмовую   подготовку.   Подхожу   поближе,
обращаюсь по-заграничному:
     - Разрешите прикурить?
     Лженаука пялит бесстыдные зенки на мою  горящую  руку.  Размахивается
кнутом. Это мы знаем, Носком ботинка в голень - в надкостницу!  Тут  же  -
прямой удар в  нос  -  ослепить!  Двумя  крюками  добиваю  расползающегося
колосса. Лженаука испаряется.
     Хлынул тропический ливень - ядовитый. Кашляю и сморкаюсь. Гаснет  моя
рука. Бегу по комнате смеха  -  во  всех  зеркалах  красивый,  но  мокрый.
Абсолютно не смешно. Пробиваю фанерную стенку и вижу...
     ...за лугами, за морями, за синими горами встает солнце, и  прямо  от
солнышка идет ко мне любимая в шелковой полумаске. Идет  по  росе  Хороший
Человек.

     Третий сон Владимира Телескопова

     Бывают в жизни огорченья - вместо хлеба ешь печенье, Я слышал  где-то
краем  уха,  что  едет  Ваня  Попельнуха.  Придет  без  всяких  выкрутасов
наездник-мастер Эс Тарасов.
     Глаза бы мои на  проклятый  ипподром  не  смотрели,  однако  смотрят.
Тащусь, позорник, в восьмидесятикопеечную кассу. Вхожу в залу -  и  почему
это так тихо? Тихо, как в пустой церкви. И что характерно, все,  толкаясь,
смотрят на входящего Володю Телескопова. И я тоже смотрю на него, будто  в
зеркало, что характерно.
     Что характерно, идет Володя в пустоте весь белый, как с  похмелья,  И
что характерно, он идет прямо к Андрюше.
     Андрюша стоит у колонны. Что характерно, он тоже белый, как чайник,
     -  Андрюша,  есть  вариант  от  Ботаники  и   Будь-Быстрой.   Входишь
полтинником?
     Андрюша-смурняга пугливо озирается и, что характерно, шевелит губами.
     - Чего-о?
     - Ты думаешь, Володя, мы на них ставим? Они, кобылы, ставят ни нас.
     Включили звук. Аплодисменты. Хохот.  Заиграл  оркестр  сорок  шестого
отделения милиции.
     Андрюша гордо вскинул голову,  бьет  копытом.  Я  тоже  бью  копытом,
похрапываю. Подошли, взнуздали, вывели на круг. Настроение отличное - надо
осваивать новую специальность.
     У меня наездник симпатичный кирюха. У Андрюши-маленький, как сверчок,
серенький и, что характерно, в очках - видно, из духовенства. Гонг, пошли,
щелкнула резина.
     Идем голова в голову. Промелькнула родная  конюшня,  где  когда-то  в
жеребячьем возрасте читал  хрестоматию.  Вот  моя  конюшня,  вот  мой  дом
родной, вот качу я санки с пшенной кашей. От столба к столбу идем голова в
голову. Андрюша весь в мыле, веселый,
     А трибуны приближаются, все  белые,  трепещут,  Эге,  да  там  сплошь
ангелы. Хлопают крыльями, свистят.
     Финиш, гонг, а мы с Андрюшей жмем дальше, Наездники  попадали,  а  мы
чешем-улюлю!
     Видим, под тюльпаном Серафима Игнатьевна с Сильвией пьют чай и кушают
тефтель.
     - Присоединяйтесь, ребятишки!
     Очень хочется присоединиться, но невозможно. Бежим  по  болоту,  ноги
вязнут. Впереди  вспучилось,  завоняло-всплыла  огромная  Химия,  разевает
беззубый рот, хлопает рыжими глазами, приглашает вислыми ушами,
     Оседлал Андрюшу - проскочили.
     Бежим по рельсам. Позади стук, свист, жаркое дыхание-Физика догоняет.
Андрюша седлает меняуходим.
     Устали -  аж  кровь  из  носа.  Ложимся  -  берите  нас,  тепленьких,
сопротивление окончено.
     Вокруг травка,  кузнецы  стригут,  пахнет  ромашкой.  Андрюша  поднял
шнобель-эге, говорит, посмотри, Володька!
     Гляжу - идет по росе Хороший Человек, шеф-повар с двумя тарелками ухи
из частика.

     Третий сон Вадима Афанасьевича

     На нейтральной почве сошлись для решения  кардинальных  вопросов  три
рыцаря-скотопромышленник  Сиракузерс  из  Аргентины,  ученый  викарий   из
кантона Гельвеции и Вадим Афанасьевич Дрожжинин с Арбата.
     На нейтральной почве росли  синие  и  золотые  надежды  и  чаяния.  В
середине стоял треугольный стол. На столе бутылка "Горного дубняка", бычки
в томате. Вместо скатерти карта Халигалии.
     - Что касается меня, - говорит Сиракузерс, - то я от  своих  привычек
не отступлюсь - всегда я наводнял слаборазвитые страны и сейчас наводню.
     - Вы опираетесь на Хунту, сеньор Сиракузерс, - дрожащим от возмущения
голосом говорю я.
     Сиракузерс захрюкал, захихикал, закрутил  бычьей  шеей  в  притворном
смущении.
     - Есть грех, иной раз опираюсь.
     Аббат, падла такая позорная, тоже скабрезно улыбнулся.
     - Ну, а вы-то, вы, ученый человек, - обращаюсь я к  нему,  -  что  вы
готовите моей стране? Знаете ли вы, сколько там вчера родилось детей и как
окрестили младенцев?
     Проклятый расстрига тут же читает по бумажке.
     -  Девять  особ  мужского  рода,  семь  женского.  Девочки  все   без
исключения наречены Азалиями, пять мальчиков  Диего,  четверо  Вадимами  в
вашу честь. Как видите, Диего вырвался вперед, Задыхаюсь!
     Задыхаюсь от ярости, клокочу от тоски.
     - Но вам-то какое до этого дело? Ведь вам же на это плевать!
     Он улыбается.
     - Совершенно верно. Друг мой, вы опоздали. Скоро Халигалия  проснется
от спячки, она станет эпицентром новой интеллектуальной бури. Рождается на
свет новый философский феномен - халигалитет.
     - В собственном соку или  со  специями?  -  деловито  поинтересовался
Сиракузерс.
     - Со специями, коллега, со специями, - хихикнул викарий.
     Я встаю.
     - Шкуры! Позорники! Да я вас сейчас понесу одной левой!
     Оба вскочили - в руках финки.
     - Ко мне! На помощь! Володя! Глеб Иванович! Дедушка Моченкин!
     Была  тишина.  Нейтральная  почва,  покачиваясь,  неслась  в   океане
народных слез.
     - Каждому своя Халигалия, а мне моя! -  завизжал  викарий  и  рубанул
финкой по карте.
     - А мне моя! - взревел Сиракузерс и тоже махнул ножом.
     - А где же моя?! - закричал Вадим Афанасьевич.
     - А ваша, вон она, извольте полюбоваться.
     Я посмотрел и увидел свою дорогую, плывущую по тихой  лазурной  воде.
Мягко отсвечивали на солнце  ее  коричневые  щечки.  Она  плыла,  тихонько
поскрипывая, напевая что-то неясное и нежное,  накрытая  моим  шотландским
пледом, ватником Володи, носовым платком старика Моченкина.
     - Это действительно моя Халигалия! - прошептал я, - Другой мне  и  не
надо!
     Бросаюсь, плыву. Не оглядываясь, вижу: Сиракузерс с  викарием  хлещут
"Горный дубняк". Подплываю к своей любимой, целую в щеки, беру на буксир.
     Плывем долго, тихо поем.
     Наконец, видим: идет  навстречу  Хороший  Человек,  квалифицированный
бондарь с новыми обручами.

     Третий сон старика Моченкина

     И вот увидел он свою Характеристику. Шла она  посередь  поля,  вопила
низким голосом:
     - ...в-труде-прилежен-в-быту-морален...
     А мы с Фефеловым Андроном Лукичом приятельски гуляем, щупаем колосья,
     - Ты мне, брат Иван Александрович, представь свою  Характеристику,  -
мигает правым глазом Андрон  Лукич,  -  а  я  тебе  за  это  узюму  выпишу
шашнадцать кило.
     -  А  вот   она,   моя   Характеристика,   Андрон   Лукич,   извольте
познакомиться,
     Фефйлов строгим глазом смотрит на подходящую, а я весь дрожу - ой, не
пондравится!
     - Это вот и есть твоя Характеристика?
     - Она и есть, Андрон Лукич. Не обессудьте.
     - Нда-а...
     Хоть бы губы подмазала, проклятущая, уж  не  говорю  про  перманенту.
Идет, подолом метет, душу раздирает:
     - ...политически-грамотен-с-казенным - имуществом-щщапетилен...
     - Нда, Иван Александрович, признаться, я разочарован. Я  думал,  твоя
Характеристика - девка молодая, ядреная, а эта - как буряк прошлогод.
     - Ой, привередничаете, Андрон Лукич! Ой, недооцениваете...
     Говорю это я басом, а сам дрожу ажник,  как  фитюля  одинокая.  Узюму
хочется.
     - Ну, да ладно, - смирился Андрон Лукич - какая-никакая, а все ж таки
баба.
     Присел,  набычился,  рявкнул,  да  как  побежит  всем  телом  на  мою
Характеристику.
     - Ай-я-яй! - закричала Характеристика и наутек, дурь лупоглазая.
     Бежит  к  реке,  а  за  ей  Андрон   Лукич   частит   ногами,   гудит
паровозом-люблю-ю-у-у! Ну и я побегперехвачу глупую бабу!
     - Нет! - кричит Характеристика, - Никогда этого не будет! Уж лучше  в
воду!
     И бух с обрыва в речку! Вынырнула, выпучила зенки, взвыла:
     - ...с-товарищами-по-работе-принципиален!!! И камнем ко дну.
     Стоит Фефелов Андрон Лукич отвлеченный, перетирает в руке колосик.
     - Пшеница ноне удалась, Иван Александрович, а вот с узюмом перебой.
     И пошел он ог мене гордый и грустный, и, конечно, по-человечески  его
можно понять, но мне от этого не легче,
     И первый раз в  жизни  горючими  слезами  заплакал  бывший  инспектор
Моченкин, и кого-то мне  стало  жалко-то  ли  себя,  то  ли  узюм,  то  ли
Характеристику.
     Куды ж теперь мне деваться,  на  что  надеяться?  Сколько  сидел,  не
знаю,,. Протер глаза-на той стороне стоит в росной траве Хороший  Человек,
молодая, ядреная Характеристика.

                        Сон внештатного лаборанта
                            Степаниды Ефимовны

     Вы  ли,  тетеньки,  гусели  фильдиперсовые!  Ой  ли,  батеньки,   лук
репчатый, морква сахарная,,, Ути, люти, цып-цып-цып...
     Ой, схватил мене за подол игрец молоденькай, пузатенькай. Ой, за косу
ухватил, косу девичью,
     - Пусти мине, игрец, на Муравьиную гору!
     - Не пущщу!
     - Пусти мине, игрец, во Стрекозий лес!
     - Не пущщу!
     - Да куды ж ты мине тянешь, в какое игралище окаянное?
     - Ох, бабушка-красавочка, лаборант внештатный, совсем вы без понятия!
Закручу тебя, бабулька, булька, яйки, млеко,  бутербротер,  танцем-шманцем
огневым, заграмоничным! Будешь пышке молодой, дорогой гроссмуттер! Вуаля!
     Заиграл игрец, взбил копытами модельными, телесами задрожал  сочными,
тычет пальцем костяным мне по темечку, щакотит-жизни хочет лишитьай-тю-тю!
     - Окстись, окстись, проклятущий!
     Не окщается. Кружит мине по ботве картофельной танцами ненашенскими.
     Ой, в лесу мурава пахучая, ох, дурманная... Да куды ж ты мине, куды ж
ты мине, куды ж ты мине... бубулички...
     Гляжу, у костра засел мой игрец  брюнетистый,  глаз  охальный,  пузик
красненькай.
     - А ну-ка, бабка-красавка-плутовка, вари мне суп! Мой хотель покушать
зюпне дритте нахтигаль. Вари мне суп, да наваристый!
     - Суп?
     - Суп!
     - Суп?
     - Суп!
     - Суп?
     - Суп!
     - А,  батеньки!  Нахтигаль,  мои  тятеньки,  по-нашему  соловушка,  а
по-ихому, так и будет нахтигаль, да только очарованный. Ой, бреду я,  баба
грешная, по муравушке,  выковыриваю  яйца  печеные,  щавель  щиплю,  укроп
дергаю, горькими слезами заливаюся, прощеваюсь с  бочкотарою  любезною,  с
вами, с вами, мои голуби полуночные.
     Гутень, фисонь, мотьва купоросная!
     А темень-то тьмущая, тятеньки, будто  в  мире  нет  электричества!  А
сзади-то кочет кычет, сыч хрючет, игрец регочет.
     И надоть: тут тишина пришла благодатная, гульгульная, и  лампада  над
жнивьем повисла масляная. И  надоть-вижу:  по  траве  росистой,  тятеньки,
Блаженный Лыцарь выступает, научный, вдумчивый, а за ручку он  ведет,  мои
матушки,  как  дитятю  он  .ведет   жука   рогатого,   возжеланного   жука
фотоплексирусабатюшку.

                              Второе письмо
                      Володи Телескопова другу Симе

     Многоуважаемая Серафима Игнатьсана, здравствуйте!
     Дело прежде всего. Сообщаю  Вам,  что  ваша  бочкотара  в  целости  и
сохранности, чего и Вам желает.
     Сима, помнишь Сочи те дни и ночи священной клятвы вдохновенные  слова
взаолнованно ходили ел пп комнате и что-то резкое в лицо бросали мне а я с
тобой сильно заскучал хотя рейсом  очень  доволен  вы  говорили  нам  пора
расстаться я страшен в гневе.
     Перерасхода бензина нету, потому что едем на нуле уж который день,  и
это конечно новаторский почин, сам удивляюсь.
     Возможно Вы думаете,  Серафима  Игнатьевна,  что  я  Вас  неправильно
информирую, а сам на пятнадцать суток загремел, так это  с  Вашей  стороны
большая ошибка.
     Бате моему притарань колбасы спиной домашней 1 (один) кг за  наличный
расчет.
     Симка, хочешь честно? Не знаю когда свидимся, потому что едем не куда
хотим, а куда бочкотара наша милая хочет. Поняла?
     Спасибо тебе за любовь и питание.
     Возможно еще не забытый
     Телескопов Владимир.

                       Письмо Владимира Телеекопова
                            Сильвии Честертон

     Здравстпуйте многоуважаемая Сильвия, фамилии не помню.
     Слыхал от общих знакомых о Вашем вступлении  в  организацию  "Девичья
честь". Горячо Вас поздравляю, а Гутику Роземблюму передайте, что ряшку  я
ему все ж таки начищу.
     Сильвия, помнишь ту полшебную южную  ночь,  когда  мы...  Замнем  для
ясности. Помнишь или нет?
     Теперь  расскажу  тебе   о   своих   успехах.   Работаю   начальником
автоколонны. Заработная плата скромная - полторы тыщи, но  хватает.  Много
читаю. Прочел: "Дети капитана Гранта" Жюль Верна, журнал "3нание-сила"  N7
за этот год, "Сборник. гималайских сказок", очень интересно,
     Сейчас выполняю общественное поручение.  Хочешь  знать  какое?  Много
будешь  знать,  скоро  состаришься!  Впрочем,  могу  тебе   довериться   -
сопровождаю бочкотару, не знаю как по-вашему, по-халигалийски. Она у  меня
очень нервная и если бы ты ее знала, Сильвочка, то конечно бы полюбила.
     Да здравствует Дружба молодежи всех стран и оттенков кожи.  Регулярно
сообщай о своих успехах в учебе и спорте. Что читаешь?
     Твой, может быть, помнишь, Володя Телескопов (Спутник).

     Оба эти письма Володя  отслюнявил  карандашом  на  разорванной  пачке
"Беломора", Симе на карте, Сильвии - на изнанке.  В  пыльном  луче  солнца
сидел  он,  грустно  хлюпая  носом,  на  деревянной  скамейке,  изрезанной
неприличными   выражениями,   в   камере    предварительного    заключения
Гусятинекого отделения милиции. А дело было так...
     Однажды они прибыли в городок Гусятин, где на бугре  перед  старинным
гостиным двором стоял величественный аттракцион "Полет в неведомое".
     Володя остановил грузовик возле аттракциона  и  предложил  пассажирам
провести остаток дня и ночь в любопытном городе Гусятине,
     Все охотно согласились и  вылезли  из  ячеек.  Каждый  занялся  своим
делом. Старик Моченкин пошел в местную поликлинику сдавать желудочный сок,
поскольку справочка  во  ВТЭК  об  его  ужасном  желудочном  соке  куда-то
затерялась, Шустиков Глеб с Ириной  Валентиновной  отправились  на  поиски
библиотеки-читальни, Надо было немного поштудировать  литературку,  слегка
повысить уровень, вырасти над собой. Что касается Степаниды  Ефимовны,  то
она, увидев не заборе возле клуба афишу кинокартины "Бэла" и на этой афише
Печорина, ахнула от нестерпимого  любопытства  и  немедленно  купила  себе
билет.  Что-то  неуловимо  знакомое,  близкое  почудилось  ей   в   облике
розовощекого молодого офицера с маленькими усиками, Володя  же  Телескопов
не отрывал взгляда от  диковинного  аттракциона,  похожего  на  гигантскую
зловещую скульптуру попарта.
     - Вадик! Ну ты! Ну, дали! Во, это штука! Айда кататься!
     - Ах, что ты, Володя, - поморщился Вадим Афанасьевич, - совсем  я  не
хочу кататься на этом агрегате.
     - Или ты мне Друг, или я тебе портянка. Кататься  -  кровь  из  носа,
красился последний вечер! - заорал Володька.
     Вадим Афанасьевич обреченно вздохнул.
     - Откуда у тебя, Володя, такой инфантилизм?
     - Да что ты, Вадик, никакого инфантилизма, клянусь честью!  -  Володя
приложил руку к груди, выпучился на Вадима Афанасьевича, дыхнул. - Видишь?
Ни в одном глазу. Клянусь честью, не взял ни грамма! Веришь или нет?  Друг
ты мне или нет?
     Вадим Афанасьевич махнул рукой.
     - Ну, хорошо-хорошо...
     Они подошли к подножию аттракциона,  ржавые  стальные  ноги  которого
поднимались из зарослей крапивы, лебеды и лопухов - видно, не так уж часто
наслаждались  гусятинцы  "Полетом  в   неведомое".   Разбудили   какого-то
охламона, спавшего под кустом бузины.
     - Включай машину, дитя природы! - приказал ему Володя.
     - Току нет и не будет, - привычно ответил охламон.
     Вадим  Афанасьевич  облегченно  вздохнул.  Володя  сверкнул  гневными
очами,  закусил  губу,  рванул  на  себя  рубильник.  Аттракцион  неохотно
заскрипел, медленно задвигалось какое-то колесо,
     - Чудеса! - вяло удивился охламон. - Сроду вам току не было, а сейчас
скрипит. Пожалте, граждане, занимайте места  согласно  купленным  билетам.
Пятак - три круга.
     Друзья уселись в кабины, Охламон нажал какие-то кнопки и  отбежал  от
аттракциона  на  безопасное  расстояние.  Начались  взрывы.  На  выжженной
солнцем  площади  Гусятина  собралось  десятка  два  любопытных   жителей,
пять-шесть бродячих коз.
     Наконец - метнуло, прижало, оглушило, медленно,  с  большим  размахом
стало раскручивать.
     Вадим Афанасьевич со сжатыми  зубами,  готовый  ко  всему,  плыл  над
гусятинскими домами, над гостиным двором. Где-то, счастливо  гогоча,  плыл
по пересекающейся орбите Володя Телескопов, изредка попадал в поле зрения.
     Круги становились все быстрее, мелькали звезды  и  планеты-пышнотелая
потрескавшаяся Венера, синеносый мужлан Марс, Сатурн с кольцом  и  другие,
безымянные, хвостатые, уродливые.
     -  Остановите  машину!  -   крикнул   Вадим   Афанасьевич,   чувствуя
головокружение. - Хватит! Мы не дети!
     Площадь была пуста. Любопытные уже разошлись. Охламона тоже  не  было
видно. Лишь одинокая коза пялилась еще на гудящий, скрежещущий  аттракцион
да неподалеку на скамеечке  два  крепкотелых  гражданина,  выставив  зады,
играли в шахматы.
     - Как ходишь, дура? - орал, проносясь над шахматистами, Володя. - Бей
слоном е-восемь! Играть не умеешь!
     - Володя, мне  скучно!  -  крикнул  Вадим  Афанасьевич.  -  Где  этот
служитель? Пусть остановит.
     - Что ты, Вадик! - завопил Володька. - Я ему пятерку дал! Он сейчас в
чайной сидит!
     Вадим Афанасьевич потерял  сознание  и  так,  без  сознания,  прямой,
бледный, с трубкой в зубах, кружил над сонным Гусятином.
     Вечерело. Солнце, долго висевшее над колокольней, наконец, ухнуло  за
реку. Оживились улицы. Прошло стадо. Протарахтели мотоциклы.
     Возвращались в город усталые Шустиков Глеб  с  Ириной  Валентиновной,
Так и не нашли они за весь день Гусятинской библиотеки-читальни.
     Старик Моченкин шумел в гусятинской поликлинике.
     - Вашему желудочному  соку  верить  нельзя!  -  кричал  он,  потрясая
бланком, на котором вместо прежних ужасающих  данных  теперь  стояла  лишь
скучная "норма".
     Степанида Ефимовна по  третьему  разу  смотрела  кинокартину  "Бэла",
вглядывалась в румяное лицо, в игривые глазки молодого офицера, шептала;
     - Нет, не тот. Федот, да не тот. Ой, не тот, батюшки!
     Ва