к  кружку-копилку,  стоявшую возле  служащего на
уступе. Это золото называлось <подъемным> и оплачивалось в конторе в доход
всей артели, работавшей в разрезе, чтобы предупредить хищение золота.
     Добытый  пласт   также   нагружался  в   таратайки  и   отвозился  на
золотопромывательную машину, стоявшую далеко ниже, на дне разреза (...).
     Познакомившись с составом торфов,  пласта и плотика в этом разрезе, я
в следующие дни посещал шахты на Успенском и других отводах этой компании.
В  шахты  спускались по  деревянным лестницам,  освещая себе  путь  свечой
(рабочие  имели  керосиновые  коптилки).  Рядом  с  лестничным  отделом  в
сквозном пролете двигались на канате вверх и вниз две большие бадьи в виде
ящиков из толстых досок,  в которых пласт,  добытый под землей, поднимался
на поверхность -  на-гора,  как говорят горняки. Шахты имели глубину от 20
до  30  и  даже до 40 м  (...).  В  обе стороны вдоль по длине россыпи шел
главный  штрек,  прочно  закрепленный сбоку  и  сверху  толстыми бревнами,
составлявшими дверные оклады (...). По дну штрека были проложены доски, по
которым в  тачках выкатывали добытый пласт к  шахте для  перегрузки его  в
бадьи (...).
     Упомяну,   что   при   изучении  приисков  я   впервые  столкнулся  с
практическим  значением   так   называемой  вечной   мерзлоты,   то   есть
существованием на некоторой глубине от поверхности земли мерзлой,  никогда
не  оттаивающей  почвы,   чем  она  и  отличается  от  мерзлоты  сезонной,
возникающей ежегодно с  наступлением морозов в зимнее время,  охватывающей
почву с  поверхности и  на некоторую глубину в  1  -  2  м  и весной опять
исчезающей (...).
     На  Ленских приисках мощность вечной мерзлоты,  то есть толщина слоев
земли,  скованных отрицательной температурой,  достигает 100  м,  если  не
больше.  Сама по  себе вечная мерзлота даже облегчает добычу золотоносного
пласта подземными работами:  шахты в мерзлоте стоят прочно,  воду отливать
при их углублении не нужно,  а  водоотлив стоит дорого.  Хотя золотоносный
пласт добывают пожогами или динамитом,  то есть с  некоторым расходом дров
или взрывчатых веществ, но это дешевле водоотлива, необходимого при работе
в  немерзлой почве,  и рабочие работают спокойно в валенках в сухих забоях
(...).
     При работе открытыми разрезами вечная мерзлота удорожает и  замедляет
вскрышу:  ее  нужно оттаивать разведением костров на  поверхности мерзлого
слоя или оставлять на  некоторое время в  покое,  чтобы она оттаяла теплом
воздуха,  и  потом  снимать оттаявший слой  и  снова  оставлять,  то  есть
работать с перерывами (...).
     В  мае 1891 года я  поехал вторично на прииски и попутно при плавании
вниз по  Лене выполнил задуманное беглое обследование берегов этой реки от
Качуга до Витима (...).
     Обследование приисков я  начал  снова с  Успенского,  где  нужно было
осмотреть некоторые новые шахты, а также прииски Андреевский и Водянистый,
расположенные по Бодайбо ниже устья Накатами (...).
     Рядом с Андреевским прииском,  в низовьях крутой боковой пади правого
склона р. Бодайбо, находился отвод мелкого золотопромышленника, на котором
несколько старателей копались в  маленьком разрезе.  Можно было удивляться
владельцу,  который платил налоги за этот прииск, едва ли окупавший их. Но
окружной  инженер  Штраус  объяснил мне,  что  такие  золотопромышленники,
получившие отвод  рядом с  приисками крупной компании,  занимаются скупкой
краденого золота  у  рабочих  этой  компании,  уплачивая за  него  немного
больше,   чем  платит  компания  за  так  называемое  <подъемное>  золото,
упомянутое выше.  Мелкий золотопромышленник, конечно, может платить за это
золото больше,  чем  крупный,  так  как не  несет никаких расходов по  его
добыче.  Уличить этих людей трудно:  они записывают это золото как добытое
на своем отводе,  который держат ради этого и для отвода глаз ведут на нем
какие-нибудь работы.  Большую часть купленного золота такие дельцы даже не
записывали в  книгу,  а  увозили в  Иркутск и  продавали китайским купцам,
которых  там  было  довольно много  и  которые имели  лавки  с  китайскими
товарами:  чесучой,  леденцом,  чаем.  В  Иркутске на  одной из улиц таких
китайских лавок был  целый ряд,  и,  заглядывая изредка в  них,  я  всегда
удивлялся отсутствию покупателей (...).
     Ознакомившись основательно с приисками Ленского товарищества, я нанял
у местного подрядчика-якута трех лошадей,  получил от конторы в проводники
конюха, знавшего дороги по дальней тайге, и направился на восток (...).
     В  долине р.  Балаганнах было  два  прииска;  один из  них  назывался
Золотой  бугорок  и  принадлежал мелкому  золотопромышленнику,  который не
позволил мне спуститься в шахту под предлогом того, что она ремонтируется.
Пришлось   осмотреть  только   небольшой  разрез,   в   котором   работали
золотничники.  Переночевав  на  прииске,  я  поехал  дальше,  в  верховьях
Балаганнаха поднялся на высокий водораздел, представлявший гольцы, то есть
безлесные плоские вершины,  и спустился с него в долину речки Бульбухты. И
здесь на прииске в бортах старого разреза копались только золотничники.
     В  конторе владельца я  увидел несколько больших бутылей,  в  которых
водка  настаивалась на  красном  перце.  Этот  мелкий  золотопромышленник,
очевидно,  принадлежал  к  категории  тех,  которые  существовали  главным
образом не добычей золота из глубоких россыпей,  для чего у них не хватало
средств, а торговлей из своей лавки и продажей водки своим золотничникам в
обмен на  намываемое ими  золото.  Отдаленность этого прииска от  приисков
крупных владельцев не позволяла подозревать его в скупке хищенного золота,
от   которой  при   случае   он,   конечно,   не   отказывался.   Подобные
золотопромышленники брали отвод,  платили подесятинный налог и производили
небольшие работы для  отвода глаз,  чтобы  иметь  право  заводить лавку  с
товарами и  иметь  спирт  для  рабочих;  последний они  разбавляли водой и
подкрепляли красным перцем, в общем, эксплуатировали жестоко золотничников
и обманывали государство.
     Осмотрев работы  в  разрезе  и  обнажения в  берегах речки,  я  опять
перевалил через гольцы в  другом месте и спустился на север в долину речки
Кигелан, впадающей в Жую, где также работалась россыпь, но шахтами.
     Вечером на этот прииск прибыла большая кавалькада:  горный инженер Н.
И.  Штраус и  горный исправник Олекминского округа (то есть дальней тайги)
Минин с конвоем из десятка казаков,  которые на приисках являлись полицией
горного  надзора.  Эти  власти  совершали  свой  ежегодный  летний  объезд
приисков для проверки шнуровых книг по записи золота, осмотра горных работ
в отношении их соответствия правилам безопасности, ревизии цен на товары в
лавках, приема жалоб от рабочих, ведения следствия по уголовным делам и т.
п.  На  этом прииске в  начале лета был несчастный случай:  один рабочий в
шахте угорел насмерть после пожога для оттаивания вечной мерзлоты.
     Этот способ разведения костров у забоев в подземных выработках, чтобы
оттаять мерзлые пески россыпи для их легкой выемки и промывки,  применялся
на мелких приисках,  вблизи которых было еще достаточно леса для дров;  на
крупных  приисках для  добычи  мерзлых песков  в  забоях  предпочитали уже
взрывать их динамитом. Приехавшие инженер и исправник должны были провести
следствие по поводу смерти этого рабочего;  они торопились и выполнили это
вечером при  свете  факелов,  пригласив меня  в  качестве понятого.  Возле
шахты,  в которой угорел рабочий, поставили стол, стулья, принесли бумагу,
перья,  чернила. Мы втроем уселись, и начался допрос рабочих для выяснения
условий несчастного случая:  когда разожгли пожог в забое, сколько времени
ждали после его  догорания,  спустился ли  угоревший по  своей воле или по
приказу десятника,  был ли он трезв,  не хворал ли чем-нибудь,  не было ли
драки или убийства.  Труп был сохранен на  леднике прииска;  его принесли,
осмотрели, убедились в отсутствии следов какого-либо насилия. Из показаний
рабочих выяснилось,  что  покойник спустился в  шахту  слишком рано  после
пожога,  когда угар  был  еще  настолько силен,  что  он  лишился чувств и
задохся -  его нашли рабочие,  пришедшие своевременно,  уже мертвым. Вывод
следствия был такой,  что преступления нет и что покойный сам был виновен.
Владельцу и  десятнику поставили в  вину недостаточный надзор за  входом в
шахту и после пожога.
     Это  ночное следствие при  свете факелов,  освещавших лица  рабочих и
собравшегося  всего  населения  прииска,  раскрыло  предо  мной  еще  одну
страницу из жизни и условий работы у мелких золотопромышленников.
     На следующий день мы втроем спустились в  шахту и осмотрели забой,  у
которого еще  сохранились обугленные поленья и  пепел.  Дрова для  пожога,
очевидно,  были сырые и горели медленнее,  чем обычно, поэтому угоревший и
ошибся в  оценке времени.  Мелкие золотинки в забое были видны.  Подземные
работы на этом прииске велись в вечной мерзлоте без водоотлива, работали в
валенках.  Сырость  дров  и  отсутствие надзора за  входом  в  шахту  были
поставлены  в  вину  владельцу  в  заключении следствия,  и  его  обязали,
во-первых,  уплатить пособие семье угоревшего,  если таковая окажется,  и,
во-вторых,  запирать спуск в  шахту на замок после разжога дров и  хранить
ключ в конторе.
     Горный  инженер Штраус,  узнав,  что  я  собираюсь посетить остальные
прииски дальней тайги, предложил мне присоединиться к их объезду (...).
     Наш  караван  из  25  верховых и  вьючных  лошадей  вытянулся длинной
лентой,  которая вилась то  по  редкому лесу  и  кустам на  склонах долин,
поднимаясь на водоразделы или спускаясь в долины, то двигалась медленно по
болотистому дну долин,  где вьючные лошади местами увязали до  брюха,  что
вызывало остановки; казаки спешивались и помогали увязшей лошади подняться
или развьючивали ее,  вытаскивали из грязи и  опять вьючили.  В лесу вьюки
нередко цеплялись за деревья и расстраивались,  так что казакам было много
работы.  На склонах тропа также не везде была удобна для проезда;  местами
между переплетами корней зияли ямы с грязью,  в которые лошадь должна была
ступать.  Гнус  в  виде  комаров  и  мошки  вился  тучами  над  лошадьми и
всадниками,  лошади мотали головами, обмахивались хвостами, а люди ехали в
черных сетках-комарниках,  усиливавших духоту знойного и  влажного летнего
дня, или все время обмахивались эелеными ветками. Переезд занял целый день
до сумерек,  и  все были разбиты усталостью,  когда добрались до прииска и
можно  было  снять  комарники,  расправить отекшие  ноги,  сбросить лишнюю
одежду.
     Читатель может  спросить:  как  же  по  таким  таежным тропам  ездили
старики,  больные,  вообще люди, не могущие держаться в седле? Их возили в
волокушах.  Это  две  длинные  жерди,  представляющие оглобли,  в  которые
впрягают лошадь.  Одни концы жердей укреплены в хомуте,  другие тащатся по
земле.  Ближе  к  этим  концам  прикреплено между  оглоблями сиденье вроде
кресла,  в которое садится пассажир, поставив ноги на дощечку, соединяющие
оглобли.  Пассажир правит лошадью, которая тащит волокушу концами оглобель
по тропе; оглобли мешают лошади глубоко вязнуть в болоте. Если пассажир не
может править сам, лошадь ведет за собой всадник, едущий впереди (...).
     Я  хотел посетить еще самую западную группу приисков на р.  Кевакте и
сделать маршрут с  них до Лены и  обратно,  а окружной инженер и исправник
торопились вернуться на главные прииски дальней тайги.
     Из долины Тоноды я вскоре поднялся на Патомское нагорье, как называют
всю местность по течению рек Таймендры,  Тоноды и  Хайварки и  до верховий
Большого Патома (...).
     С этого водораздела мы спустились в долину Кевакты,  которая по всему
верхнему  течению  была  уже   выработана  мелкими  золотопромышленниками,
открывшими  здесь  золото  еще  в  семидесятых годах.  Видны  были  старые
разрезы,  затопленные и превращенные в пруды,  а еще чаще галечные (...) и
торфяные отвалы.  Несколько приисков еще работалось,  и  я  смог осмотреть
разрезы на  них.  Все  россыпи этой долины были неглубокие и  сравнительно
небогатые,  и  нынешние  владельцы больше  пробивались торговлей из  своих
лавок,  чем  добычей  золота,  то  есть  наиболее  жестокой  эксплуатацией
золотничников-старателей,   которым  платили  только  за  каждый  золотник
добытого   золота   и    давали   квартиру   и   инструменты.    Один   из
золотопромышленников,  поляк,  сосланный в  Сибирь за восстание 1863 года,
жаловался мне,  что он уже 15 лет работает на Кевакте, но все еще не может
рассчитаться со  своими  кредиторами  за  деньги,  полученные  от  них  на
обстановку скромного дела.  Таково  вообще  было  положение мелких частных
золотопромышленников в  Сибири.  В  надежде на  <фарт>,  то  есть открытие
богатой  россыпи,  не  имея  никаких  геологических знаний  и  собственных
средств на закупку и  доставку инструментов и  припасов,  на наем рабочих,
они брали их взаем у купцов,  получали от них в долг товары, продукты, все
это за ростовщические проценты и всю жизнь работали,  в сущности,  на этих
кредиторов,  если  не  удавалось случайно открыть богатое золото,  которое
позволяло сразу  уплатить долги  и  стать  независимым,  получив оборотные
средства (...).
     Через Большой Патом мы переправили багаж на лодке, а лошадей вплавь и
пошли  вверх  по  долине  речки  Туюкан,  в  низовьях которой  поднимались
последние более  высокие горы.  Далее  высоты резко  понизились к  Ленской
плоской  возвышенности,  и  неглубокие долины  речек  Пильки  и  Крестовки
пролегали среди  плоских  гор,  сплошь  покрытых  тайгой,  и  были  сильно
заболочены.
     Здесь мы имели интересную встречу.  Мы ехали лесом по тропе и впереди
заметили несколько человек,  которые,  увидев нас,  скрылись в кустах. Мой
конюх рассмеялся:
     - Это  спиртоносы.  Они  увидели  вашу  форменную фуражку  и  светлые
пуговицы, подумали, что едет горный исправник с конвоем, и спрятались.
     - А чего им бояться его? - спросил я.
     - Ну как же!  Он бы отобрал у них спирт.  Вольная продажа на приисках
не дозволена.
     Спиртоносы  составляли  отличительную  черту  приисковой  жизни  того
времени.  На приисках не было кабаков, никакой торговли вином во избежание
спаиванья   рабочих.   Золотопромышленники  могли   иметь   запас   спирта
пропорционально  числу  занятых  ими  рабочих,  но  не  продавали  его,  а
отпускали своим  рабочим по  крючку (жестяная мерка  размером в  небольшой
стаканчик) ежедневно после работы.  На  крупных приисках был  даже  особый
служащий, целовальник, отпускавший крючки рабочим по списку через окошечко
в складе. На мелких приисках спирт отпускал сам хозяин (вспомним бутылки с
красным перцем на речке Бульбухте).  Золотничникам отпускали спирт в  счет
платы за золото.  Дополнительными крючками поощряли работы в  очень мокрых
забоях.  Но купить спирт или водку было негде.  Поэтому и  возник промысел
спиртоносов.
     Предприимчивые люди из  крестьян,  или мещан,  или из бывших рабочих,
имея некоторые средства,  закупали в  городах спирт и компаниями,  редко в
одиночку,  переносили его в  плоских жестянках на спине и груди по таежным
тропам к приискам, где в хорошем укрытии устраивали свой стан и обменивали
у  рабочих,  знавших тропы к  стану,  спирт на  похищенное золото.  Казаки
горного надзора преследовали их и отнимали спирт и купленное золото (...).
     На  Тихонозадонском прииске я  пробыл еще  несколько дней  в  Ленском
товариществе,  где  горный  инженер  Грауман  уже  начал  проводить  новые
порядки, а затем (...) выехал на резиденцию Бодайбо. Еще оставалась неделя
летнего времени,  и мне захотелось проплыть вниз по Витиму на лодке, чтобы
осмотреть выходы  коренных пород  и  связать  этим  маршрутом наблюдения в
приисковом районе с  наблюдениями на берегах Лены,  выполненными в  начале
лета.  На  резиденции я  в  этот  раз  познакомился с  горным  исправником
Витимского округа,  человеком  непомерной толщины  и  кутилой.  Он  служил
раньше в гвардии или в кавалергардах;  прокутился, задолжал и вынужден был
занять  должность  полицейского  начальника  на  Ленских  приисках,  чтобы
поправить свои дела.  По приискам он ездил всегда в тарантасе,  так как ни
одна  верховая  лошадь  не  выдерживала  его  тяжести.  Рассказывали,  что
спиртоносы использовали это  обстоятельство.  Они  положили бочку спирта в
тарантас,  закрыли ее  офицерским пальто,  один из них нарядился ямщиком и
повез бочку на  Успенский прииск.  Когда горная стража остановила тарантас
на перевале,  ямщик объявил,  что везет горного исправника, который спит и
не велел себя будить до Успенского прииска.  Казаки заглянули в  тарантас,
увидели офицерское полотно на огромном пузе и пропустили спирт.
     Чтобы  объяснить причины  принятия  гвардейским офицером  полицейской
должности на  далеких приисках,  нужно сказать,  что в  это время окружной
горный  инженер  и  горный  исправник на  золотых  приисках  не  могли  бы
существовать  на  государственное жалованье  ввиду  дороговизны  жизни  на
местах,  где  все  было привозное.  Поэтому они получали регулярно крупную
сумму от золотопромышленников,  которая раскладывалась по приискам данного
округа в  зависимости от числа занятых рабочих,  и,  кроме того,  получали
бесплатно квартиру и  отопление.  Естественно,  что  горный надзор смотрел
сквозь  пальцы  на  некоторые  нарушения  правил  безопасности  на  горных
работах,  на снабжение и  жилищные условия рабочих,  на соблюдение такс на
товары  и   припасы  в   приисковых  лавках,   на  качество  товаров,   на
продолжительность   рабочего   дня.   Мелкие   золотопромышленники  больше
считались с правилами горного надзора,  чем крупные: они платили немного в
счет субсидии, и к ним относились строже (...).
     Изучение геологии Ленского района и его золотых приисков, выполненное
летом в 1890 и 1891 годах,  дало мне достаточно материала, чтобы составить
общий геологический очерк этой  местности и  выяснить основные особенности
золотоносных россыпей...>

          Еще в середине шестидесятых годов прошлого века географ и геолог
     П.  А.  Кропоткин обратил внимание на явные следы прежнего оледенения
     Олекминско-Витимского  района  -  характерная ледниковая штриховка на
     скалах,  многочисленные эрратические (принесенные издалека) гранитные
     валуны.  Когда поблизости нет выходов гранитов,  совершенно ясно, что
     <доставить> валуны мог только отступающий  ледник.  Кропоткин  считал
     даже, что оледенение Олекминско-Витимского района было двукратным.
          Однако против  выводов  Кропоткина  резко   возражал   известный
     исследователь Сибири И.  Д.  Черский. А не менее известный климатолог
     А.  И. Воейков категорически утверждал, что в сухом сибирском климате
     образование ледников просто невозможно.
          Факты убедили Владимира Афанасьевича со  всей  несомненностью  -
     Кропоткин  прав.  Правда,  оледенение,  по  мнению Обручева,  было не
     сплошным,  а <пятнистым>. И это, как выяснилось, во многом определяло
     расположение  участков  золотоносных  россыпей  Олекминско-Витимского
     района.
          Когда-то, еще в доледниковое время,  считал Обручев,  древнейшие
     осадочные   породы,   залегавшие   здесь,   были   местами   прорваны
     изливавшимися  гранитами.  Газы,  которые  выделялись  из  остывающих
     гранитов,   пропитывали   вышележащие   осадочные   породы,   образуя
     одновременно  и  самородное золото,  и кубические кристаллики серного
     колчедана - пирита.
          Анализам нельзя  было  не  верить  -  золото  таилось  в кубиках
     пирита!
          С течением времени дожди, реки, грунтовые воды разрушали кубики,
     растворяли  содержащееся в них золото,  а затем вновь отлагали его на
     речных террасах.
          В ледниковую  эпоху  долины