тоял Его Величество Факт.
          <Идите от  анализа  к синтезу,  но стройте свои выводы на основе
     всего проверенного фактического материала. Я часто одерживал верх над
     противниками в научных спорах,  так как опирался на лично наблюденные
     факты>.
          Как справедливо   заметил   один   из   его   учеников,  научная
     производительность   Обручева   вполне    сопоставима    с    научной
     производительностью целого института.
          В связи  с  этим  чрезвычайно  интересны  и  поучительны  ответы
     Владимира     Афанасьевича    на    вопросы    профессора    М.    И.
     Евдокимова-Рокотовского,  который работал по теме <Организация  труда
     научных работников>. Письмо датировано апрелем 1943 года.


               К а к  о р г а н и з о в а н  м о й  т р у д

     На Вашу просьбу сообщить,  как  организован  мой  труд,  отвечаю  так
поздно потому,  что все время был очень загружен срочной работой.  (Письмо
М.  И.  Евдокимова-Рокотовского датировано 27 декабря 1942 года.  - А. Ш.)
Надеюсь, что сведения, посылаемые теперь, еще пригодятся Вам.
     Мой труд  издавна  организован  по  трем  принципам:   планомерность,
аккуратность и любовь к творчеству.
     Планомерность состоит в  том,  что,  получив  какое-либо  задание  по
службе или выбрав какую-либо научную тему по своему желанию,  я знакомлюсь
сначала с имеющейся  литературой  при  помощи  своей  обширной  картотеки,
которую  составляю уже много лет по интересным вопросам геологии,  и затем
составляю общий  план  работы,  который,  конечно,  в  порядке  выполнения
изменяется в том или другом отношении по мере надобности.
     Аккуратность состоит в организации рабочего  места.  Вся  литература,
используемая в течение дня для работы, не оставляется на столе, а ставится
на свое место в моей библиотеке,  а книги,  взятые  из  других  библиотек,
складываются  в  определенном месте.  Таким образом стол не загромождается
кучами книг,  частью уже ненужных,  в которых нужно  рыться,  чтобы  найти
требуемое  в  данный  момент.  По  окончании работы стол чистый,  книги на
местах,  рукопись лежит в соответствующем ящике стола или шкафа, в котором
имеется ряд ящиков с этикетками,  обозначающими районы,  по которым я веду
работы или отдельные темы.  Благодаря картотеке и распределению  рукописей
по содержанию всякие справки требуют минимум времени для поисков.
     Любовь к творчеству стимулирует работу, делает ее успешной. Я не беру
задач,  которые  меня  не  интересуют  или  не  соответствуют моей научной
подготовке и кругу вопросов,  которыми я  занимаюсь.  Но  взятую  на  себя
работу  я  стараюсь  выполнить  наилучшим образом,  а не кое-как,  лишь бы
отделаться от нее. Это научное творчество увлекает.
     Я полагаю, что успешности научной работы помогает также перемена тем.
Утром я обыкновенно занимаюсь разработкой  задачи,  требующей  наибольшего
внимания и напряжения,  а вечером другой, более легкой. По вечерам большею
частью выполняются научно-популярные статьи и книги,  рецензии  о  научных
книгах,  отзывы о диссертациях, корректуры и т. п., а еще позже, в течение
часа до отхода ко сну,  я по временам создавал свои  научно-фантастические
романы  и  уже в кровати часто обдумывал их продолжение на следующий день.
Эти романы также писались по заранее составленному плану,  который в  ходе
работы подвергался более или менее существенным изменениям.
     Рабочий день нормально,  если не нарушают  его  порядок  какие-нибудь
заседания,  продолжается от 10 ч. утра до 12 ч. ночи с перерывами, в общем
часов 10 - 11.  Дней отдыха не соблюдаю,  в кино  и  театрах  бываю  очень
редко.   Читаю  газеты,  научную  и  художественную  литературу  во  время
перерывов в работе и  вечером  в  кровати.  Мои  успехи,  как  ученого,  в
основном  обусловлены  вышеуказанными  тремя  условиями  -  планомерностью
работы,  ее аккуратностью и любовью к научному творчеству.  Облегчали  их,
кроме    того,   счастливые   семейные   обстоятельства   и   материальная
обеспеченность при скромных требованиях к жизненной обстановке.
     Так я  начал  работать  уже  в  1889  г.  в Иркутске.  Педагогические
обязанности в Томске в 1901 - 1912 гг.,  в Симферополе в 1919 - 1920 гг. и
в  Москве  в  1923  - 1929 гг.,  конечно,  в значительной степени нарушали
порядок рабочего дня,  и только со времени избрания в АН в 1929 г.  я  мог
проводить  этот  порядок  с  небольшими изменениями,  как указано выше,  и
достиг почти наибольшей продуктивности (...).  В отношении  педагогической
работы могу сказать,  что я готовился к лекции накануне вечером или утром,
если лекция была после полудня,  и всегда составлял памятку, в которой был
намечен порядок изложения (...).
     В отношении воспитания  молодыми  учеными  склада  ума,  характера  и
навыков  ничего  не  могу  прибавить  к вышесказанному.  Многое зависит от
индивидуальных особенностей,  семейной  и  жизненной  обстановки  ученого.
(Примечание  Обручева:  семейные  дела  могут  очень  тяжело отражаться на
состоянии духа и правильности и успешности работы,  а жизненная обстановка
способствовать  или препятствовать ей.) Один наиболее плодотворно работает
утром,  другой - вечером,  третий - ночью. Но планомерность и аккуратность
работы  при любви к научному творчеству и увлечении им являются,  по моему
мнению, основными условиями для успеха.


          Каждый вечер, уже перед сном, Владимир Афанасьевич, как правило,
     отвечал  на  письма.  И  корреспондентов  и  адресатов  всегда   было
     множество.   В  государственных  и  ведомственных  архивах,  в  семье
     хранятся тысячи писем Обручева. Даже в экспедициях, обработав полевой
     дневник, Владимир Афанасьевич обычно заканчивал день письмом.
          К сожалению, все это огромное эпистолярное наследство до сих пор
     не опубликовано,  даже и не выявлено полностью,  хотя,  думается, оно
     представляет немалый интерес.
          В книгах  Владимир  Афанасьевич  редко  рассказывал о трудностях
     путешествий,  о своих переживаниях.  В письмах,  даже официальных, он
     более откровенен.
          Вот, например,  одно из таких экспедиционных писем, адресованное
     российскому  посланнику  в  Пекине.  Датировано  письмо 30 марта 1894
     года:

     <Неделю тому  назад  я  прибыл  в  Лан-чжоу,  закончив  этим   зимнее
путешествие  в  Сы-чуань;  недостаток  времени  заставил меня ограничиться
исследованием системы Восточного Куэнь-Луня, так что собственно в пределах
Сы-чуани  я  провел  всего десять дней.  Самым южным пунктом,  достигнутым
мною, был г. Гуань- Юань, куда я прибыл 18-го февраля и откуда повернул на
север через Пи-коу, Кче-чжоу и Минь-чжоу.
     Несмотря на то,  что я выбрал для путешествия по этим  южным  странам
самое  лучшее  время года - конец зимы и начало весны,  когда редки дожди,
сильно затрудняющие движение летом и осенью,  два  месяца,  проведенные  в
Куэнь-Луне, я должен считать самыми неприятными из всего срока экспедиции;
вечно хмурое небо,  отвратительные дороги, ужасающе грязные, переполненные
насекомыми   постоялые  дворы,  приспособленные  только  для  носильщиков;
население более назойливое,  более любопытное,  чем на севере;  требования
относительно  помещения  для  ночлега,  пониженные уже в Северном Китае до
минимума,  возможного для культурного человека,  оказываются  еще  слишком
высокими  для  грязной  Сы-чуани,  где  в большинстве постоялых дворов нет
отдельной  комнаты  для  путешественника  и  приходится  удовольствоваться
полуразвалившимся   сараем,  конюшней  или  конурой  хозяина,  уступающего
путнику свой кан;  к этим лишениям присоединяется еще недостаток  хорошего
хлеба  и  однообразие  мяса - полтора месяца я питался одной свининой.  Ни
живописные дикие  горы,  красивые  скалы  и  ущелья,  ни  роскошная  южная
растительность с ее веерными пальмами,  бамбуком и другими подтропическими
растениями,  густо зеленеющими уже в половине февраля полями  и  цветущими
фруктовыми  деревьями,  - все это не может вознаградить путешественника за
неудобства дороги и ночлега,  и я с легким сердцем  простился  навсегда  с
югом, когда близ города Минь-чжоу началась северная природа, более тусклая
и пыльная, более холодная, но более благоприятная для путешествия.
     От южной  окраины  Ордоса  до  Лань-чжоу  я  шел  на  лошадях с двумя
погонщиками из китайских христиан, которыми снабдили меня боробалгасунские
миссионеры;  здесь  я  рассчитал их и теперь направляюсь в Сучжоу на своих
верблюдах,  пришедших сюда с зимовки в Боро-балгасуне  с  двумя  крещеными
монголами,  поступающими  ко мне в рабочие до Кульджи;  своего кяхтинского
казака я рассчитал и отправил на родину (через Ордос  и  Монголию)  еще  в
начале  января,  так  как этот человек в своем дурном поведении (пьянстве,
лени и грубости) превзошел всякие границы и не только не был  полезен,  но
вредил  моей  экспедиции и репутации,  рассказывая всем встречным китайцам
всякие грязные выдумки про меня и даже про миссионеров.
     Прибывши в  Лань-чжоу,  я  получил  из  ямына три пакета с письмами и
газетами за восемь месяцев прошлого года,  два возвращенные из Чен-ду-фу и
один адресованный сюда. На днях мне принесли также пакет, адресованный уже
в Су-чжоу,  благодаря чему я узнал  о  желаниях  Географического  общества
заблаговременно  и  из  Су-чжоу  сделаю  дополнительную  поездку в Средний
Нань-шань,  что отсрочит мое возвращение  в  Кульджу  до  конца  сентября.
Относительно  денег повторилась прошлогодняя история,  пока я не обратился
телеграммой к  любезному  содействию  Вашего  Сиятельства,  -  за  которое
глубоко благодарен,  - во всех ямынах говорили,  что денег нет;  через два
дня после телеграммы принесли 840 лан казенного веса хорошим серебром...>

          Письма Обручева  -  тоже  продолжение  дневной  работы.  В   них
     отстаиваются взгляды, ведется зачастую оживленная научная дискуссия.

     Т о м с к. 10/111/19/05.
     <Милостивый Государь Лев Семенович!
     Одновременно посылаю  Вам  под  бандеролью  свою статью об Ордосе (из
сборника в память И.  В.  Мушкетова) и пользуюсь случаем поблагодарить Вас
за  присылку  Ваших интересных трудов по Аральскому морю;  своевременно не
мог исполнить этот долг,  так как не знал  Вашего  адреса;  теперь  только
нашел его в списках членов Географического общества.
     Особенный интерес для меня имела Ваша статья о явлениях развевания на
берегах Аральского моря,  я использовал поучительные иллюстрации к ней для
диапозитив(ов), которые показываю студентам на своих лекциях по физической
геологии.
     С большим интересом прочел я также Вашу заметку  о  прежнем  впадении
Аму-Дарьи  в  Каспийское  море  (в <Землеведении> 1902 г.),  написанную по
поводу статьи Бартольда; но эта заметка показывает, что Вам неизвестны мои
мнения  о  впадении  Аму-Дарьи  в  Каспийское  море,  которые  оказываются
совершенно согласными с  историческими  данными,  приводимыми  Бартольдом.
Противоречие  есть  между  взглядами  Коншина  и  историей,  но  я  всегда
доказывал, что Коншин не прав; я указывал, что часть Аму-Дарьи до верхнего
водопада  была судоходна,  что у этого водопада есть остатки караван-сарая
(у Куртыша  и  Талай-хан-ата),  где  грузы  перекладывались  с  каюков  на
верблюдов и шли через пески Кызыл-кум на Кызыл-арват кратчайшим путем.
     Данные геологии и физ.  географии  именно  говорят  в  пользу  такого
предположения,  и  только Коншин мог истолковать их иначе,  а Вальтер,  не
видевший эту часть старого русла,  а только его низовья,  предложил  новую
гипотезу,  столь же мало обоснованную,  как и гипотеза Коншина. Мой спор с
Коншиным по этому вопросу будет со временем,  я в  этом  глубоко  убежден,
разрешен  новыми геологическими исследованиями в мою пользу;  ненадежность
геологических работ Коншина обнаружена недавно и на Кавказе Голубятниковым
по отношению к Бакинскому нефтеносному району.
     Мои взгляды на Узбой  изложены  в  книге  <Закаспийская  низменность>
(Записки Геогр.  общ. по общей географии, т. XX, вып. 3) и в примечаниях к
книге Коншина <Разъяснение вопроса о древнем течении Аму-Дарьи> (в тех  же
Записках, т. XXXIII, вып. 1) на стр. 249 - 256.
     Могу только  порадоваться,  что  исторические   изыскания   Бартольда
подтвердили мои геологические выводы, так упорно оспариваемые Коншиным.
     С искренним уважением                                    В. Обручев>.

          Это письмо адресовано Льву Семеновичу Бергу, будущему академику,
     а  следующее  -  известному  исследователю  Центральной Азии Григорию
     Ефимовичу Грум-Гржимайло. В нем очень четко выражены взгляды Обручева
     на научную дискуссию, его принципы:

     <Я говорю всегда прямо, что думаю, без экивок и недомолвок, и в таком
смысле прошу понимать мои отчеты - путевые, предварительные и полные, и не
читать в них между строк, отыскивая невысказанные или недосказанные мысли.
Если меня  у б е д я т,  что мои мнения ошибочны,  я  от  них  отказываюсь
прямо, без почетного или непочетного отступления, замаскированного разными
<но> и <ежели>.  Так я поступил в вопросе о  Ханхае,  когда  мне  доказали
палеонтологические находки,  что это было не соленое море,  как я думал, а
цепь пресных озер;  так поступлю и в спорных между нами вопросах,  если вы
мне д о к а ж е т е,  что я не прав. Но пока я этих доказательств не вижу,
Вы мне их не  дали,  и  я  остаюсь  на  п е р в о н а ч а л ь н о й  точке
зрения>...

          Некоторые гипотезы,  высказанные  и  обоснованные Обручевым,  на
     протяжении многих  десятков  лет  вызывали  (и  вызывают)  оживленные
     дискуссии - в частности, гипотеза о происхождении лесса.
          Читатель уже знает - в настоящее время насчитывается чуть ли  не
     семь десятков лессовых гипотез.
          Владимир Афанасьевич считал, что нужно четко разделять первичные
     и  вторичные лессообразующие факторы.  И на склоне лет он по-прежнему
     энергично и страстно защищал свою эоловую гипотезу:

     <Неужели Вы,  видевший большие площади Внутренней Азии, также все еще
сомневаетесь  в  правильности  эоловой  теории  (она  уже вполне заслужила
термин - теория) и  считаете  ее  только  одним  из  возможных  объяснений
генезиса этой пылевой почвы? Сколько же десятилетий полевых работ геологов
нужно еще  ждать,  чтобы  географы  признали  эоловую  теорию  единственно
правильной, вполне объясняющей генезис лесса. Ведь прошло уже 56 лет с тех
пор,  как Тутковский (П. А. Тутковский - геолог, палеогеограф, академик АН
Украинской  ССР.  -  А.  Ш.)  вполне  правильно  выяснил  пылевой  генезис
украинского лесса в связи с ледниковым периодом!  Сколько лет  географы  и
почвоведы,  мудрствуя  лукаво,  будут  сомневаться  в правильности эоловой
теории,  замалчивать ее или стараться находить еще какое-нибудь выдуманное
объяснение, как <облессование>...
     Я полагаю,  что  географам  уже  пора  признать  полную  правильность
эоловой теории,  которая на основании уже многочисленных точных наблюдений
в многочисленных местностях установила пылевой генезис неслоистого лесса и
естественный  переход  его,  при  переносе  водой,  в лессовидные суглинки
разного качества.
     Сейчас заканчивается  съемка  кинофильма  в  Туркмении,  и  Вы осенью
увидите на экранах Москвы разновидности лессовых толщ из Средней Азии и их
связь с песчаными пустынями,  доставляющими эту пыль на окаймляющие степи.
И неужели,  глядя на эти картины больших толщ пылевидных  и  водно-пылевых
почв,  Вы  все  еще  будете сомневаться в точности эоловой теории и искать
другие объяснения их генезиса?
     С сердечным приветом                                     В. Обручев>.

          Это письмо,  датированное  6 июня 1955 года,  адресовано Эдуарду
     Макаровичу  Мурзаеву  -  доктору  географических   наук,   известному
     исследователю  Центральной  и  Средней  Азии.  Сам  Эдуард  Макарович
     считает себя учеником Владимира Афанасьевича, они всегда оставались в
     добрых, дружеских отношениях.
          Заметьте, сколь непреклонен Обручев в своем письме,  и в  то  же
     время  сколь  сердечен.  Замечательный  пример  высокой этики научной
     дискуссии!


          Когда пришла  к  Владимиру Афанасьевичу литературная известность
     (наверное, можно сказать, литературная слава), хлынули потоком письма
     читателей - сотни, тысячи.
          <Плутония>, <Земля Санникова> в равной степени увлекали и  детей
     и взрослых.

     <Глубокоуважаемый Владимир Афанасьевич! - писал из Перми профессор Г.
А.  Максимович.  - На днях купил несколько книг и в том  числе  Ваш  роман
<Земля Санникова>.  Книга пролежала у меня несколько дней. Вчера, закончив
последний курс в этом полугодии,  я открыл ее.  Открыл и положил  ее  в  4
утра,  закончив  чтение.  Несмотря  на  наличие  многих дел,  которые были
намечены на вечер, я все забыл, так был увлечен.
     Увлекательнейшая книга   получилась   у  Вас,  Владимир  Афанасьевич!
Литература должна пожалеть, что Вы не писатель.
     Не будь я геологом, я бы тоже пожалел. Однако сознание важности Вашей
роли в  создании  нашей  отечественной  геологии  заставляет  меня  только
поздравить  Вас с блестящим успехом на новом поприще научно-фантастической
литературы.
     Извините, что  побеспокоил  Вас  своим  письмом,  но  оно  получилось
невольно, утром под впечатлением прочитанной книги>.

          Еще одно из <взрослых> писем хочется процитировать  потому,  что
     высказанную в нем идею и сейчас еще не поздно осуществить:

     <Уважаемый т. Обручев.
     Недавно я с Вашей экспедицией совершил путешествие в  Плутонию.  Меня
оно  очень  увлекло,  но было досадно,  что в действительности не придется
совершить  подобного  путешествия,  и  поэтому  мне  захотелось   Плутонию
вытащить на свет божий.
     Почему бы не просить Моссовет помочь в этом деле?
     Примерно в  Химках  создать  громадный  парк с бассейнами,  пещерами,
гейзерами, громадными пластами древнейших пород, которые свойственны Вашей
Плутонии,   и  заселить  этот  древний  парк  обитателями  давно  минувших
тысячелетий - из бетона,  из мрамора.  Пусть они разевают из разных  углов
этого  парка  страшные пасти.  Пусть этот мрамор извивается в предсмертных
судорогах неравной борьбы, и пусть у человека мурашки ползут по коже.
     Я обращаюсь  к  Вам,  как  к  главному  виновнику  этой  идеи и как к
человеку,  имя которого будет авторитетно в Моссовете.  Создав бригаду  из
скульпторов, геологов, архитекторов, декораторов и т. д., через 5 лет Ваша
Плутония начнет жить  на  поверхности  земли.  Насколько  я  знаю,  такого
зоопарка нет на земном шаре.  Я буду рад,  если Вы мне скажете Ваше мнение
по данному вопросу.
     Уважающий Вас -  подпись.
     Мой адрес:  Москва,  Арбат, Сивцев-Вражек пер., д. 30, кв. 3. Баянову
И. Р.>...

          Большинство писем было,  конечно, от молодежи. Сотни из них и до
     сих пор хранятся в  архиве  Обручева  -  тридцатые  годы,  сороковые,
     пятидесятые.  Можно  было  бы даже провести небольшое социологическое
     обследование - как за два десятка лет изменились читатели.
          Кажется, в  тридцатых  годах  интерес  к  книге был более живым,
     более активным.  Хорошая книга становилась руководством к действию, и
     можно смело утверждать,  что <Плутония>, <Земля Санникова> определили
     судьбу многих юных читателей.

     <Дорогой дедушка Обручев, шлю вам большой привет, прямо громадный.
     Я читал  ваши  книги  <Плутония>  и <Земля Санникова>,  они мне очень
понравились.  Прочтя   <Плутонию>,   я   заинтересовался   доисторическими
временами.  Меня интересует быт людей, которые тогда жили, животные, какие
тогда были,  как произошла Земля,  какое первое существо  было  на  земле,
какие  ящеры  были  хищными,  какие  травоядными,  что есть внутри земли и
почему в шахте чем ниже,  тем жарче.  Вот  и  все,