олотистые
косы, надела на голову венок и подошла к восточному краю площадки.
     - Иди сюда,  мой жених,  -  сказала она.  - Мы произнесем перед лицом
солнца обет любви и верности; столбы и тайга - наши свидетели!
     Антон, любовавшийся девушкой в экстазе восторга, поднялся и подошел к
ней.  Она  взяла обе  его  руки  в  свои  и,  обратившись лицом к  солнцу,
произнесла громким голосом:
     - Вечное светило,  согревающее нашу  печальную землю и  дающее отраду
всему живущему!  Вековая тайга,  шумевшая над моей колыбелью и  навевавшая
грезы моего детства!  Древние столбы,  доставившие нам  столько счастливых
часов! Будьте все свидетелями нашего бракосочетания. Мы любим друг друга и
желаем пройти рука об руку жизненный путь,  как верные супруги.  Но не для
одних  только радостей любви  мы  хотим соединиться,  а  для  того,  чтобы
поддерживать друг друга в борьбе и работе на пользу родине.
     Мы клянемся перед твоим лицом,  вечное солнце,  перед тобой,  вековая
тайга,  перед вами,  дорогие столбы,  -  закончила Варя патетически,  - мы
клянемся любить друг друга и  отдать все свои силы работе для освобождения
родины...
     - Мы клянемся,  - повторил Антон, захваченный экстазом своей невесты,
хотя перед тем он в  глубине души счел этот обет на вершине столба слишком
театральным.
     Разъединив руки, Варя протянула их к солнцу и затем обвила шею своего
жениха и прильнула к его груди.  Затем,  словно вспомнив что-то, повернула
голову опять на восток и сказала задумчиво:
     - Будем ли  мы  венчаться еще  в  церкви,  Тоня,  или  нет,  это дела
фактически не изменит. Брачные цепи будут нас связывать только до тех пор,
пока в  наших  сердцах  сохранится взаимное чувство.  Если ты когда-нибудь
разлюбишь меня,  ты будешь свободен от первой половины клятвы...  Но не от
второй!  -  добавила она твердо.  - Того из нас,  кто изменит родине,  кто
перестанет трудиться для ее освобождения,  пусть судьба покарает  жестоко,
как предателя! Пусть он лучше погибнет!
     Варя мрачно сдвинула брови и подняла руку,  словно угрожая предателю.
Антону стало даже  жутко от  этого конца клятвы,  он  опустился на  колени
перед своей невестой и произнес взволнованным голосом:
     - Ты  будешь меня поддерживать в  этой борьбе,  ты будешь моим добрым
гением, Варя. Я чувствую, что без твоей помощи я ослабею и изменю клятве.
     Она поцеловала его в лоб,  как нежная мать, потом повернулась лицом к
востоку и сказала:
     - А  теперь постой здесь и  не  смей  оборачиваться,  пока я  тебя не
окликну.
     - Что ты хочешь сделать? - спросил Антон, все еще встревоженный.
     - Ничего страшного,  мой любимый, не бойся. Я хочу только надеть свой
брачный наряд, а жениху не полагается смотреть, как одевается его невеста.
     - Это все по древним обычаям,  которые ты собиралась не признавать, -
пытался протестовать Антон.
     - Когда я стану уже твоей женой,  ты будешь видеть, как я одеваюсь. А
теперь стой смирно и не оглядывайся.  Если оглянешься -  я брошусь вниз, в
бездну!
     - Ой, как грозно! Ну ладно, я слушаюсь тебя, моя повелительница...
     Антон стоял,  выделяясь черной тенью на ярко освещенном небе, а Варя,
отойдя  от   него  на  противоположный  край  площадки,   поспешно  начала
раздеваться.  Много времени не понадобилось, чтобы сбросить с себя простой
дорожный  костюм,   развязать  ботинки  и  снять  чулки.  Наконец  с  плеч
соскользнула рубашка, и, перешагнув через нее, Варя крикнула прерывающимся
от волнения голосом:
     - Теперь можно. Тоня!
     Антон повернулся. Озаренная яркими лучами солнца, с венком на голове,
с  рассыпавшимися по  плечам золотистыми волнами волос,  к  нему  медленно
приближалась маленькими шагами обнаженная девушка,  закрывшая глаза  одной
рукой,   а  другую  протягивавшая  вперед.   Это  была  сибирская  Венера,
поднявшаяся из  зеленых волн  дремучей тайги  на  голую  красную скалу,  -
молодая,  божественная,  шествовавшая  к  своему  возлюбленному...  Легкий
ветерок развевал пряди ее волос, солнечные лучи змеились в них золотистыми
переливами, целовали оба маленьких нежно-розовых бутона, поднимавшихся над
упругими  белыми  полушариями,   слегка  вздрагивавших  при  каждом  шаге,
скользили по  мягким  линиям  живота  и  крепких бедер,  щекотали стройные
колонны  ног  и  падали  на  маленькие ступни,  осторожно подвигавшиеся по
голому шероховатому камню.
     Антон  стоял безмолвно и  неподвижно,  пораженный и  очарованный этим
зрелищем.  Он  чувствовал невольно,  что  такие  мгновения слишком хороши,
чтобы тянуться долго,  и  наслаждался ими в  экстазе.  Он понимал,  что не
бесстыдство и  не похоть побудили молодую девушку обнажиться перед ним,  а
именно сознание красоты и божественности этих мгновений, желание предстать
перед возлюбленным в  образе богини любви в этой замечательной обстановке;
и эти чувства заставили ее отбросить девичий стыд без всяких колебаний.
     И  только когда Варя  подошла к  нему  совсем близко,  он  принял ее,
зардевшуюся,  но ликующую,  в  свои объятия,  и  уста их слились в  жгучем
поцелуе страсти, ожидавшей близкого удовлетворения.


                                   VIII

     Солнце поднялось почти к зениту,  когда новобрачные наконец собрались
спускаться со столба,  сделавшегося <приютом их любви>.  Так сказала Варя,
оставляя на  площадке свой брачный венок,  словно жертву на алтаре Венеры.
Она  вынула  из  него  только  четыре  цветка и,  отбирая их,  промолвила,
обращаясь к мужу:
     - Эти  цветы я  уношу на  память о  минувших часах блаженства;  белая
фиалка -  это  символ моей чистоты,  которую я  принесла тебе в  дар,  мой
возлюбленный;  голубой ирис -  знак моей веры в тебя,  мой дорогой; жгучий
огонек -  обозначает нашу  горячую молодую любовь,  а  белый  с  кровавыми
пятнами сапожок -  нашу  торжественную клятву верности друг  другу и  делу
освобождения родины!
     Еще  два  дня  провела  молодая  парочка  в  одиночестве на  столбах,
отдаваясь,  впрочем,  больше восторгам любви, чем восхождениям на кручи. И
побуревшие стенки балагана,  освещенные отблесками костра в тихие вечерние
часы,  и мшистые площадки под высокими зелеными сводами леса, и изумрудные
лужайки,  в  траве и  цветах которых Варя  и  Тоня скрывались,  слышали их
страстные речи,  видели их  долгие поцелуи и  сохранили тайну их  любовных
ласк.
     А  когда миновали эти  дни  и  истощился запас провизии до  последней
крошки,  молодая парочка,  утомленная,  но счастливая,  вернулась в город.
Через месяц,  когда  отец  Вари приехал с приисков,  они повенчались,  а в
начале августа уехали в Россию учиться.


                          Часть II. Ангел Смерти

                                    I

     Быстро пролетели четыре года и  принесли молодым супругам больше горя
и  печали,  чем радостей;  только первые месяцы совместной жизни в столице
протекали благополучно, и Варя чувствовала себя на седьмом небе, устраивая
свое гнездышко,  знакомясь с  достопримечательностями столицы,  посещая не
виданные никогда театры, вступая в общение с товарками на курсах, упиваясь
лекциями.  Но  в  половине осени она  начала уже  чувствовать недомогание,
которое вскоре  объяснилось беременностью,  оказавшейся в  первой половине
очень неприятной, доставлявшей Варе не только много мучений, но и мешавшей
ей часто бывать на курсах,  а  тем более в театрах или в гостях.  Только к
весне  ей  стало  легче,  но  пополневшая  и  отяжелевшая фигура  все-таки
заставляла ее  сидеть больше дома.  Тоня оказался не  очень нежным мужем и
под предлогом лекций,  практических занятий,  а  также работы в подпольной
организации часто оставлял жену одну.
     В  конце мая Варя родила довольно хилого и болезненного мальчика,  и,
конечно,  супруги не  могли  везти его  в  далекий Красноярск на  короткое
летнее время;  пришлось провести лето на  даче в  окрестностях столицы,  и
Варя посвящала ребенку,  которого сама кормила,  почти все свое время. Она
была привязана к дому и могла отлучаться только на короткое время,  а Тоня
часто уходил на  далекие прогулки,  на охоту и  рыбную ловлю,  ухаживал за
другими дагницами,  не  связанными младенцами,  и  Варя  опять-таки  часто
оставалась одна.  Она часто жаловалась,  что ребенок совершенно перевернул
все ее планы жизни в  столице,  в которые этот новый член семьи не входил,
так как ей  почему-то  казалось,  что у  нее не  будет детей,  несмотря на
пророчество кукушки.  Но  он  явился,  и  приходилось отдавать ему и  свое
время,  и  свои силы,  и  свою любовь и  заботу,  отнимая все это от мужа,
которому скоро надоело помогать при купании,  пеленании, лечении и слушать
писк.  Таким  образом,  отношения между молодыми супругами,  расхоложенные
тяжелой беременностью Вари,  мало поправились за лето;  бывали и маленькие
сцены ревности,  упреки и  слезы,  после которых Тоня  на  некоторое время
становился более внимательным и чаще оставался с женой.
     То  же продолжалось и  осенью в  городе:  Варя была связана ребенком,
который часто хворал,  а  почти все  остальное время должна была  отдавать
занятиям на  курсах,  чтобы  наверстать пропущенное за  прошлый год  и  не
отстать от  товарок.  Тоня также усиленно занимался,  чтобы весной кончить
курс.  Но внезапно стряслась беда,  которую он должен был ожидать, так как
не  прерывал  сношений с  нелегальными кружками и  принимал участие  в  их
работе; в конце января его арестовали, и он просидел больше двух месяцев в
доме  предварительного заключения;  Варя  осталась  на  свободе,  так  как
благодаря  беременности и  ребенку  еще  не  успела  увлечься  нелегальной
деятельностью.
     На  свиданиях  с  ней  Тоня  поговаривал,  что  его  скоро  вышлют  в
отдаленные места  Сибири,  и  она  скрепя  сердце начала уже  готовиться к
отъезду;  и  вот  неожиданно перед пасхой ее  муж  явился домой -  он  был
освобожден,  и ему даже разрешили держать выпускные экзамены. Вскоре после
этого тяжело заболел и в начале мая умер их ребенок. Его смерть возвращала
Варе прежнюю свободу, но молодая мать была тяжело потрясена и в своем горе
не обратила внимания,  что Тоня после тюрьмы сделался  каким-то  странным,
старался  избегать  разговоров  с  женой  и  очень  часто исчезал из дома.
Впрочем,  Варя вскоре после смерти  ребенка  уехала  за  границу  лечиться
вместе  с  отцом,  прибывшим  из  Сибири  с  той же целью.  Тоня не мог ее
сопровождать,  так как у него выпускные экзамены  затянулись  до  половины
июля, а затем его вызвали в Красноярск к тяжело заболевшему отцу; это была
первая продолжительная разлука молодых супругов.
     Осенью они опять съехались; Тоня остался служить в столице в ожидании
окончания Варей учения и  причислился кандидатом к окружному суду;  Варя с
увлечением  принялась  за  занятия,  которым  уже  ничего  не  мешало.  Но
отношения  между  супругами  оставались  уже  слегка  надорванными тяжелым
минувшим годом,  и  безмятежное счастье  первых  месяцев брака  больше  не
возвращалось. Тоня привык проводить время без жены и под предлогом занятий
в суде по утрам и партийной работы по вечерам часто исчезал надолго.  Варя
не раз случайно узнавала,  что он был не там,  где указывал,  а в немецком
клубе  и  что  он  играл  в  карты.  Сначала  это  обстоятельство вызывало
объяснения  и  слезы,  но  затем  Варя  убедилась,  что  в  результате муж
становится только более скрытным, и оставила его в покое, возложив надежды
на недалекое будущее,  когда им предстояло вернуться на родину и найти там
много живого и неотложного дела. Иногда к Тоне приходили личности, которые
ни  по  своей внешности,  ни  по  манерам не могли быть его сослуживцами и
вообще казались подозрительными.  Но муж уверял, что это партийные деятели
из мастеровых, и Варе приходилось этому верить, так как Тоня действительно
занимался партийной работой.  Сама Варя, желая скорее и без помехи кончить
курс  и  работать  на  родине,  нелегальной  деятельностью  в  столице  не
занималась, а только поддерживала некоторые сношения с членами партии ради
будущих связей.
     Так  прошли еще  два  года без  особых происшествий;  отношения между
Варей и ее мужем не улучшились; по внешности они были хорошие, но в них не
было  ни  прежней  теплоты,  ни  взаимного полного доверия первых  месяцев
брака.  Тоня хлопотал уже о месте в Сибири,  и, когда Варя была еще занята
экзаменами,  он  получил назначение в  Красноярск и  собирался уехать туда
недели на три раньше жены, чтобы не пропустить срок для явки.


                                    II

     Последние дни  перед отъездом Тоня  проводил вне  дома под  предлогом
разных заказов,  покупок,  прощальных визитов и  ликвидации партийных дел.
Уезжать нужно было утром; накануне Тоня целый день отсутствовал и вернулся
уже под вечер.  Дома он нашел телеграмму,  в которой его извещали, что его
мать тяжело заболела и что если он хочет застать ее еще в живых, то должен
ускорить свой  приезд.  Тоня  предполагал ехать  от  Тюмени  до  Томска на
пароходе и  приноровил отъезд из столицы ко дню отхода парохода из Тюмени;
теперь же  приходилось оставить этот  план  и  ехать через Западную Сибирь
кратчайшим путем  на  лошадях,  что  давало  возможность при  спешной езде
выиграть два - три дня сравнительно с пароходом.  Но можно  было  выиграть
еще сутки на волжских пароходах, выехавши из столицы не утром на следующий
день,  как  предполагалось,  а  немедленно,  вечером.  Оставалось   только
экстренно уложиться, так так почти все было уже приготовлено, а не готовое
или забытое могла затем привезти Варя.
     Так и сделали, и Тоня успел еще попасть на вокзал к отходу последнего
поезда.
     На следующее утро Варя,  собирая старое платье,  оставленное ее мужем
для продажи татарину,  и осматривая карманы,  чтобы убедиться, не остались
ли в них деньги или письма, нашла в пиджаке, который Антон носил последнее
время,  старую,  потрепанную записную книжку.  Желая узнать,  оставлена ли
книжка как  уже  ненужная,  Варя  начала ее  перелистывать и  среди разных
полустертых записей вдруг  наткнулась на  адреса нескольких конспиративных
квартир, которые были ей известны.
     <Какой неосторожный,  -  подумала она,  -  разве  можно держать такие
адреса в записной книжке,  которую можно потерять, которую могут найти при
обыске...>
     Это обстоятельство заставило ее  заняться более внимательно изучением
содержания книжки,  которую теперь  становилось опасно везти  с  собой,  а
уничтожить, не спросивши мужа, было нельзя.
     Кроме   большого   количества   адресов,   даже   с   фамилиями,   ей
преимущественно незнакомыми,  но и  фамилиями нескольких крупных партийных
деятелей,  она нашла реестр,  озаглавленный:  <получения от Жанны>. В этом
реестре с  пометками года,  месяца и дня был приведен ряд чисел от 50 и до
500 рублей.  Варя заметила,  что эти <получения> касались только последних
двух   лет,   но   были  почти  ежемесячные.   Это   обстоятельство  очень
заинтересовало молодую женщину; она знала, что со времени смерти отца Тоня
из дома денег больше не получал,  а,  наоборот,  к  праздникам сам посылал
матери небольшие суммы.  Она знала также, сколько жалованья получал ее муж
за службу  в  суде,  но  <получения  от  Жанны> намного превышали скромное
жалованье кандидата и за два года составили около  четырех  тысяч  пятисот
рублей.
     Сообразив все  это,  Варя  побледнела,  и  руки  у  нее  похолодели и
задрожали при мысли о  том,  что ее муж связался с  какой-то Жанной и даже
брал у  нее крупные суммы,  то есть поступил к ней на содержание.  Супруги
Ваньковские жили  скромно;  жалованья мужа  и  субсидий отца  Вари на  эту
скромную жизнь было  достаточно;  на  экстренные расходы -  как  во  время
болезни  ребенка,  поездки за  границу -  отец  присылал всегда  отдельно.
Следовательно,  семейные нужды не  могли заставить Тоню  искать какие-либо
посторонние  источники  дохода.   Значит,   это   были  деньги  секретные,
неизвестные Варе, скрытые от нее и, очевидно, нужные на какие-то секретные
надобности. Варя вспомнила игру в клубе, случайно дошедшую до ее сведения,
вспомнила частое  позднее  возвращение мужа  домой  в  не  вполне  трезвом
состоянии,  в  чем она убеждалась не раз,  когда ей случалось просидеть за
книжкой  до  его  возвращения.   Все  это  она  вспомнила,  сопоставила  с
получениями от Жанны и задрожала от негодования, к которому присоединилась
безотчетно для нее самой и доля ревности.
     - Такая  низость!   -   прошептала  она.   -   Связался  с   какой-то
француженкой,  должно быть,  старой,  которая покупает его любовь;  а свою
выручку он  проигрывает в  карты и  пропивает...  Но  эта  мысль была  так
чудовищна для Вари, все еще верившей в любовь и верность мужа, несмотря на
его видимое охлаждение к ней за последние два года, что молодая женщина не
поверила  своим  предположениям и  начала  еще  тщательнее  пересматривать
записи  книжки  в  надежде  найти  разъяснение <получений  от  Жанны>,  не
оскорбительное для ее любви.
     Наконец  среди  адресов,   заполнявших  целые  странички,  в  большом
количестве зачеркнутых и с пометками <умер>,  <уехал>, <сослан>, она нашла
полустершуюся загадочную запись:  <П.  П. удалось бежать с К.; узнать, где
он скрывается, и сообщить Жанне>.
     Эта запись навела Варю на мысль, что Жанна имеет отношение к партии и
что,  может быть,  все  эти  <получения от  Жанны> были  просто деньги для
партийной работы, жертвуемые разными сочувствующими людьми.
     При  этой  мысли  сердце Вари  радостно забилось,  и  она  продолжала
поиски,  чтобы получить еще доказательства невиновности мужа в измене.  Но
больше ничего интересного не попадалось,  и она хотела уже отложить книжку
в сторону, как вдруг из карманчика ее обложки высунулся угол бумажки. Варя
развернула ее - она была не помятая и не загрязненная,  очевидно вложенная
недавно,  и  на  ней была запись свежими чернилами,  содержавшая несколько
адресов,  среди  которых  сразу  бросились   в   глаза   слова   <Илларион
Элпидифорович>.  Варя  вспомнила,  что  так зовут жандармского ротмистра в
Красноярске,  о котором ей недавно писала подруга,  что  он  начал  сильно
притеснять политических ссыльных в городе; адрес его на бумажке был указан
красноярский,  хотя город не был  назван,  как  не  была  названа  фамилия
ротмистра.  Рядом  стоял  другой  адрес  с  отметкой <канцелярия>,  и Варя
узнала,  что это адрес жандармского отделения,  находившегося наискось  от
гимназии,  где  она  училась,  и  известного  ей с детства.  Еще несколько
сибирских адресов ничего не говорили Варе,  и только один обратил на  себя
ее внимание: <Ив. Петр. Железнов, смотритель в Александровском централе>.
     Все эти сведения могли быть нужны для партийной работы,  хотя в  этом
случае  хранить  в  записной  книжке  такие  из  них,   как  о  смотрителе
центральной каторжной тюрьмы, через которого, очевидно, можно было завести
сношения с заключенными, было крайне неосторожно со стороны Ваньковского.
     Таким образом,  изучение записной книжки мужа вызвало в  душе молодой
женщины ряд мучительных вопросов, на которые она не находила определенного
ответа; все можно было объяснять так или иначе.


                                   III

     Варя сидела еще  в  глубоком раздумье с  книжечкой в  руках,  когда в
прихожей  раздался  звонок  и  прислуга  принесла ей  телеграмму от  мужа,
поданную ночью  в  Бологом.  Тоня  писал:  <Забыл кармане пиджака записную
книжку   крайне  нужными  адресами  вышли   немедленно  почтой  Красноярск
востребования. Обнимаю. Антон>.
     Подписавши расписку,  Варя сама понесла ее в  прихожую,  чтобы отдать
рассыльному,  и  увидела рядом  с  последним какого-то  молодого человека,
очевидно вошедшего без  звонка,  так  как  дверь была  полуоткрыта.  Когда
расссыльный вышел, молодой человек, поклонившись Варе, спросил ее:
     - Могу ли видеть Антона Антоновича?
     - Он, к сожален