Напротив, - возразил я. - Мне кажется, я понял все это, еще  учась  в
колледже. Мне попалась первая  книга  Майора  "Управление  государством  в
двадцатом веке", где я и почерпнул эти идеи... Я выбрал себе  такую  сферу
деятельности, где требовалось ограниченное число  специалистов,  а  потому
эта сфера избегнет автоматизации. В  результате  я  сравнительно  свободно
выбираю себе работу. Мне она нравится, говорят, я неплохой специалист и  к
тому же, как вы выразились, перекати-поле.
   - Итак, вы хозяин своей судьбы, чего  нельзя  сказать  о  нас,  жителях
Сьюдад-де-Вадоса? - Сеньора Посадор говорила ровным голосом, однако  глаза
выдавали ее беспокойство.
   Я покачал головой.
   - Я сказал, что относительно свободен. В конечном итоге я  нахожусь  во
власти все тех же неизвестных сил. Я должен есть и пить, спать и одеваться
и так далее. Я также несу бремя желаний, либо  навязанных  рекламой,  либо
приобретенных в силу привычки. Я курю, выпиваю, люблю поразвлечься,  когда
позволяет время. Наконец, я играю в шахматы. И по  существу,  я  такая  же
пешка, которой управляют те же  процессы,  благодаря  которым  развивалась
наша цивилизация от времен, когда человек впервые встал на две конечности.
   - Вы удивляете меня, сеньор Хаклют, - произнесла сеньора Посадор  после
недолгого молчания. - Вы, должно быть, понимаете, что  ваше  пребывание  у
нас заложило основы продолжительной и кровопролитной борьбы...
   Я прервал ее, хлопнув кулаком по ладони.
   - Заложило основы, черт побери! - воскликнул я. - Не обвиняйте  меня  в
непонимании сложившейся ситуации. Виной всему - решение Вадоса о  создании
этого города, что в свою очередь могло быть  вызвано  тем,  что  его  жена
слишком дорожила своей фигурой и не хотела иметь детей. Или,  может  быть,
детей не было по иным причинам, одним словом, что-то должно  было  ему  их
заменить. Как бы то ни было, им движут те же силы, что и нами. Я  старался
сделать все, что мог. Конечно, я выполнял указания, а потому мне не всегда
удавалось смягчать удары. Однако если Вадос в  течение  нескольких  недель
сумеет избежать открытого бунта, то, полагаю, относительное спокойствие  в
стране сохранится года на два. Но  и  через  два  года  ситуация  коренным
образом не изменится. Возникнут новые проблемы. И вот тогда-то,  возможно,
возьмутся наконец за разрешение основных проблем - нищеты и неграмотности.
А возможно, и не возьмутся. Люди не часто поступают логично.
   -  Но  ведь  только  что  вы  говорили,  что  поведение   людей   можно
предугадать. Разве из этого не следует, что они руководствуются логикой?
   - Нет, нет же... Если вы опираетесь на такие понятия, как  религия  или
генетическая предрасположенность, то вам придется  отказаться  от  логики.
Хотя теоретически, я думаю,  и  тут  можно  отыскать  какие-то  логические
обоснования. Предположим, что в далеком будущем ученые смогут сказать:  "У
этого  человека  в  генах  преобладание  таких-то  аминокислот   обусловит
недостаточный кровообмен в ногах, попросту у  него  будут  мерзнуть  ноги,
поэтому он станет постоянным потребителем электрических одеял". А на самом
деле в детстве этого человека ударило током, и он станет до смерти бояться
электричества, так что будет пользоваться только простыми грелками.
   Сеньора Посадор как-то беспомощно  развела  руками,  не  находя  нужных
слов.
   - Но если верить вам, что при наличии времени и необходимой  информации
можно легко предугадать поведение отдельного человека - почти так же,  как
и реакцию людей, спешащих на работу, - то жизнь в  таком  случае  лишается
смысла. Если, конечно, вы не  относитесь  к  числу  тех,  кто  собирает  и
использует эту информацию, а не является ее жертвой.
   Я покачал головой.
   - Нет-нет. Этому процессу настолько легко противостоять, что он никогда
не станет реальностью.
   - Как же так? Вы ведь только что говорили совсем о другом...
   - Сеньора, вы сами помогли мне с примером. После того как  вы  показали
мне, каким образом телевидение используется для воздействия на подсознание
зрителей, я перестал его смотреть. Может  ли  хороший  шахматист  оставить
фигуру под ударом, если он достаточно ориентируется в ситуации?  Вряд  ли.
Скорее всего он передвинет ее в безопасное положение или,  если  никто  не
заметит, просто-напросто смахнет с доски фигуру противника. Та  абсолютная
система, о которой  я  говорил,  может  функционировать  лишь  в  условиях
глубочайшей тайны. В повседневной жизни не должно быть никаких  изменений.
И я, и вы,  и  этот  официант  должны,  как  обычно,  есть,  пить,  спать,
влюбляться и болеть. А вдруг такая система уже функционирует, можем ли  мы
это проверить? А если мы с вами не более чем  пешки  на  шахматной  доске,
которым не известны правила игры? Но мы предпочитаем делать вид, что ни  о
чем не подозреваем, так как не можем сами двинуться на другое поле и ждем,
когда это сделают за нас.
   - Вы представляете себе все в слишком мрачных тонах, сеньор  Хаклют,  -
проговорила сеньора Посадор после продолжительной паузы.
   - Не совсем. Мы  привыкли  считать,  что  наши  возможности  ограничены
неподвластными нам силами. До тех пор, пока эти силы не подвластны  никому
и мы все в одинаковом положении, мы миримся с этим. Однако знать, что есть
люди, которые управляют этими незримыми силами, - совсем другое дело.
   - И все же  нами  управляют  другие,  ведь  нередко  мы  имеем  дело  с
абсолютистскими режимами. И даже вами с  вашей  свободой  действий,  разве
вами не руководят  люди,  контролирующие  какие-то  моменты  в  экономике?
Скажем, хотя бы те, кто оплачивает ваш труд?
   - Это меня особенно не  волнует.  Меня  волнует  нечто  совсем  другое.
Допустим, в каком-нибудь ресторане в полдень повара  готовят  определенное
количество каких-то блюд, столько приблизительно, сколько клиентов выберет
их в сегодняшнем меню. Повара уверены, что постоянные  посетители  выберут
именно эти блюда и у них не останется ничего лишнего. Видите ли, в этом  и
скрыт весь ужас: даже сами повара не заметят, что что-то изменилось.
   Сеньора Посадор поежилась.
   - Простите, если я сказал что-то неприятное, - извинился я.
   - Отнюдь, сеньор. - Она посмотрела на часы. - Но я чувствую себя как-то
неловко с вами, сама не знаю почему.
   Она поднялась, явно занятая какими-то своими мыслями.
   - Прошу простить меня, но у меня  назначена  встреча.  Хочу  надеяться,
что, - она мило улыбнулась, - незримые силы не помешают нам  увидеться  до
вашего отъезда. До свидания, сеньор. И желаю вам успеха в вашей игре.
   Я быстро поднялся.
   - Благодарю вас. Желаю вам того же. Не согласитесь ли вы  поужинать  со
мной до моего отъезда, чтобы хоть как-то скрасить мои последние дни здесь?
   Она покачала головой, уже не улыбаясь.
   - Нет, - спокойно ответила она. - Я не  могу  воспринимать  вас  больше
просто как человека. Поймите меня, вы для меня - подручный тех сил, против
которых я борюсь. Я предпочла бы, чтобы все было иначе...
   Она повернулась и вышла.



29

   Вечером я не находил себе места. Мне хотелось расслабиться, я спустился
в бар, но и это не помогло. Я решил пройтись. Вечер был теплым, дул легкий
бриз.
   Гуляя, я вспомнил о мужчине, который сидел рядом со  мной  в  самолете,
летевшем из Флориды,  том  самом,  который  одинаково  хвастался  и  своим
европейским акцентом, и приютившей его страной. Когда я  расплачивался  за
ужин, то обнаружил в бумажнике его визитную карточку. Звали его Флорес.  Я
вспомнил, как думал тогда про себя, что знаю о его городе больше, чем  он,
хотя ни разу там не был.
   Что я знал тогда? И знал ли  вообще  что-нибудь?  Тогда  я  не  мог  бы
сказать, как могу сейчас, что вон  тот  мужчина,  который  слишком  быстро
проскочил перекресток на европейской спортивной машине,  вероятнее  всего,
сторонник гражданской партии,  а  потому  длиннолицый  индеец,  зажигающий
свечу перед фигуркой богоматери в стене, из принципа ненавидит его.  Я  не
мог тогда сказать, что вон та старуха, которая несет на  руках  заспанного
младенца, больше беспокоится о здоровье принадлежащего  семье  скота,  чем
ребенка, - ведь калека годен еще на то,  чтобы  просить  подаяния,  а  вот
больное животное не годно ни на что.
   Господи, какое  могущество  ждет  всякого,  у  кого  есть  решимость  и
терпение использовать знание человеческой натуры!
   На протяжении всей истории демагоги и диктаторы пользовались  этим!  Но
это были  дилетанты,  эмпирики,  и  в  конечном  счете  отсутствие  знаний
приводило  их  к  катастрофе.  Нельзя  управлять  людьми,   если   вы   не
контролируете полностью не только  внешней  стороны  их  жизни  -  условий
существования, свободы передвижения, законов, правил, но и  гораздо  более
тонких моментов - предрассудков, страхов, убеждений, любви, неприязни.
   Я безответственно болтал тогда, что хорошо  бы  создать  математические
модели, аналогичные тем, которыми я пользовался в  своей  работе,  которые
были бы предназначены  для  определения  поведения  человека  вообще  и  в
конкретной ситуации в частности. Сейчас же меня  осенило,  что  теперь  я,
пожалуй, располагаю чем-то похожим на такие модели.
   Допустим, я поеду отсюда работать  над  питермарицбургским  проектом  -
крупнейшей планируемой в Африке транспортной системой. Там я буду вынужден
считаться с местными условиями, следовать  указаниям,  предусмотреть  все,
что положено  для  белых  и  цветных.  То  же  самое  и  здесь.  Учитывать
обстановку на месте...
   Зачем меня вообще втянули в это дело? Отнюдь не  потому,  что  возникла
реальная  транспортная  проблема.  Просто  совокупность  политико-правовых
аспектов потребовала решить  транспортную  проблему,  чтобы  легче  прошло
непопулярное решение. Мне очень хотелось верить, что  я  сделал  все,  что
мог. Но факт остается фактом:  я  не  выполнил  свою  работу.  Моя  работа
осталась несделанной. Я выполнил грязную работу за  людей,  у  которых  не
было необходимых знаний, чтобы сделать ее самим.
   Хорошо, что я здесь посторонний.  Я  могу  покинуть  Сьюдад-де-Вадос  и
забыть о конфликте между сторонниками народной и гражданской партий, между
уроженцами других стран и коренными  жителями,  между  Вадосом  и  Диасом.
Возможно, когда будут подведены окончательные итоги, обнаружится  значение
проделанного. История помнит подобные случаи -  работы  барона  Османна  в
Париже, снесение лачуг в Сен-Жиле в Лондоне, когда перепланировку  улиц  и
расчистку трущоб использовали для того, чтобы  избавиться  от  рассадников
преступности и разврата. Но там кроме наживы преследовалась цель  улучшить
планировку  города.  А  вот  исподволь   вызывать   социальные   перемены,
воздействуя на баланс факторов, породивших нежелательные  условия,  -  это
гораздо тоньше и совсем другое, принципиально другое.
   Господи, я не ошибся!
   Иногда какие-то факты  могут  быть  у  вас  перед  глазами,  но  вы  не
пользуетесь ими, не понимая их истинного значения вообще или ценности  для
вас. Я надеялся, что ко мне больше подходит второе.
   Я только теперь понял, что обладаю могуществом,  о  котором  раньше  не
подозревал.
   Здесь в Вадосе, столице "самой управляемой  страны  в  мире",  родилась
идея использовать меня как  своего  рода  рычаг,  чтобы  вызвать  желаемые
социальные перемены. Сами они не представляют, как это можно  сделать,  но
отлично понимают, где получить такие знания.
   Теперь когда дело сделано, найдутся подражатели. Секрет  -  специальные
знания.
   Я вспомнил об одном из своих  предшественников  по  специальности.  Ему
принадлежал первый крупный успех в своей области: перед ним стояла  задача
улучшить сообщение между этажами небоскреба,  в  вестибюле  которого  люди
постоянно толпились в ожидании лифтов.
   Он изучил обстановку и предложил установить в  холле  справочный  стол.
Входившие в здание посетители  замедляли  движение  и  либо  сразу  шли  к
справочному столу, либо делали это после некоторых колебаний. В результате
ритм движения изменился и лифты стали справляться с ним.
   Я мог бы попробовать другое.  В  Южной  Африке  ненависть,  порожденная
апартеидом, бурлит не только на поверхности. Предположим, я  спроектировал
бы центральную пересадочную станцию таким образом, что два сегрегированных
потока пассажиров - белых и черных - сталкивались бы  друг  с  другом  или
пересекали друг другу дорогу. Умело  оценив  накапливающееся  раздражение,
можно сделать так, что в какой-то особенно жаркий день, когда возбужденные
и усталые люди будут возвращаться после работы, оно станет  непреодолимым.
Достаточно  одному  человеку  толкнуть  другого,  оказаться  сбитым  -   и
пожалуйста вам взрыв!
   Если критические точки очевидны, их замечают при планировании и требуют
изменений. Но кому придет в голову, что такие факторы могут быть  заложены
сознательно?
   И здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, многое могли обнаружить  при  планировании
города. Конечно, они не располагали достаточной информацией. Кто знал, что
Фернандо Сигейрас окажется упрямым и настойчивым, как мул, или что  Фелипе
Мендоса получит известность не только у себя на родине и  в  испаноязычных
странах, по и во всем мире, или что судья Ромеро впадет в маразм?  Но  вот
что лишенные воды крестьяне хлынут в город, они  могли  предположить,  как
могли бы учесть и возможность  ревностного  отношения  местных  жителей  к
пришельцам. Можно было бы догадаться еще и о многих других вещах. Нет,  не
догадаться. Додуматься. Но создатели города - увы! - пренебрегли этим.
   И вот теперь призвали меня с моими знаниями и использовали, как им было
нужно. Заставили ходить, как пешку на шахматной доске.


   Я увидел большую толпу и  только  тут  сообразил,  куда  меня  занесло.
Каким-то  образом  я  вышел  на  Пласа-дель-Оэсте  и  стоял  теперь  перед
городским спортивным залом. Афиши гласили, что сегодня  вечером  состоятся
финальные игры регионального шахматного турнира  Сьюдад-де-Вадоса.  Играет
Пабло Гарсиа.
   Я понял, что собравшихся привело сюда отсутствие телевидения.
   Поддавшись порыву, я пробился через толпу к  кассе.  В  вестибюле  было
полно народу, люди спешили  занять  свои  места.  Молоденькая  кассирша  с
улыбкой покачала головой.
   - Сеньор, вы, очевидно, приезжий, - сказала она не без  самодовольства.
- Иначе вы бы знали, что все билеты  проданы,  как  обычно,  еще  два  дня
назад.
   Она отвернулась, чтобы выдать кому-то заказанные билеты. Я направился к
выходу, так и не поняв, зачем мне понадобилось сюда  заходить,  тем  более
что перспектива сидеть весь вечер и наблюдать за  шахматной  партией  меня
вовсе не привлекала.
   Я  с  трудом  спустился  по  лестнице  из-за  валивших  навстречу   мне
болельщиков.
   Внезапно на улице послышалась сирена.  Словно  из-под  земли  появились
полицейские, которые стали оттеснять толпу, освобождая проход  к  залу.  Я
оказался у возникшего людского коридора, и в это  время  подъехала  машина
президента.
   Подвижный маленький человек в вечернем  костюме  -  возможно,  директор
спортивного комплекса - и полная женщина с официальным  значком  шахматной
федерации приветствовали появившихся из машин Вадоса и его жену.  Улыбаясь
и кивая в ответ на аплодисменты собравшихся, они направились ко входу.
   Проходя мимо, Вадос заметил меня.
   - Сеньор Хаклют! - произнес он, останавливаясь.  -  Вам  не  повезло  с
билетом?
   Я признался, что это действительно так.
   - Но это неважно, - добавил  я.  -  Тем  более  что  я  оказался  здесь
случайно...
   - Нет,  очень  важно!  -  с  воодушевлением  воскликнул  Вадос.  -  Мне
доложили, что ваша работа закончена и вы  скоро  покинете  нас.  Немыслимо
уехать, не повидав игру, которая  занимает  в  нашей  жизни  столь  важное
место!
   Он повернулся к сопровождавшему его подвижному человеку.
   - Поместите еще одно кресло в президентскую ложу! - скомандовал  он.  -
Сеньор Хаклют - мой гость.
   Я проклял про себя его любезность, но, пробормотав слова благодарности,
направился следом за ним.
   Из просторной ложи отлично были видны  четыре  стола,  на  которых  шла
игра. Но я сразу же почувствовал себя тут лишним - кроме Вадоса с женой  и
полной женщины, которая оказалась секретарем шахматной  федерации  города,
здесь уже сидел Диас.
   Он встал пожать руку Вадосу, и фотовспышка осветила  этот  впечатляющий
момент. Взрыв аплодисментов прокатился по  переполненному  залу;  зазвучал
записанный на пленку национальный гимн.
   Гроссмейстеры, которые дошли до финала, заняли свои места.  Улыбающийся
Гарсиа раскланялся и был награжден овацией. Затем главный судья призвал  к
тишине, и игра началась.
   Каждый сидящий в зале мог свободно следить за тем, что  происходило  на
столах,  кроме  того,  ходы  повторялись  на  больших  освещенных   табло,
расположенных по всему периметру зала. Я  вспомнил,  что  видел  такие  же
табло перед входом, но не понял тогда их предназначения.
   Некоторое время я старательно  делал  вид,  что  мне  весьма  интересно
присутствовать на матче. Но когда за шахматными досками воцарилось тяжелое
раздумье, мне стало совсем скучно.
   Я  украдкой  взглянул  на  сеньору  Вадос.  Лицо  ее  выражало   только
спокойствие, и  я  решил,  что  она  в  совершенстве  овладела  искусством
светской жизни.
   Посмотрел я и на Диаса. Надо думать,  он  должен  испытывать  некоторое
напряжение в присутствии президента после того, как отменил его  указание,
данное Энжерсу. И действительно,  я  заметил,  как  играли  мышцы  на  его
больших руках и время от времени он косил глаза на Вадоса.
   Сам же Вадос казался полностью погруженным в игру.
   Всплеск аплодисментов, которые служители не смогли остановить, и тут же
возмущенное шипение. Я заметил, как Гарсиа с удовлетворением выпрямился  в
кресле, а его партнер буквально стал чесаться от волнения.  Коварный  ход,
надо полагать. Но аудитория интересовала меня больше, чем игра. Кто они  -
эти любители шахмат?
   Казалось, здесь были представлены все слои  общества.  Небрежно  одетый
мужчина, похожий на  рабочего,  повторял  ходы  Гарсиа  на  видавших  виды
карманных  шахматах,  наблюдая  за  игрой  по  табло.  Сидящая  неподалеку
женщина, поглядывая на игроков, вязала.  Целый  сектор  был  плотно  набит
подростками.
   На другом конце зала более дорогие места, откуда был отлично виден стол
Гарсиа, занимали мужчины во фраках и женщины с глубокими  декольте,  более
подходящими для оперы, чем для спортивного  зала.  Там  были  и  белые,  и
смуглокожие...
   И тут у меня мелькнула мысль, что зал подобен шахматной  доске:  черные
против белых.
   Я стал вглядываться в  лица  зрителей  и  почувствовал,  как  по  спине
побежали мурашки. Может быть, это совпадение? Не похоже. Диас сидел справа
от Вадоса, и большинство зрителей с его стороны  были  индейцы  и  мулаты.
Попадались тут и белые, но смуглокожих было большинство. В противоположной
стороне зала все было наоборот; темные лица встречались  по  одному  среди
множества белых.
   Я вспомнил, каким одиноким почувствовал себя  в  смуглолицей  толпе  на
Пласа-дель-Сур в один из первых дней своего приезда.  Тогда  я  не  придал
этому никакого значения.
   И тут мне стало совершенно  очевидно,  что  две  стороны,  игравшие  на
площадях города в гораздо более опасную, чем шахматы,  игру  были,  как  и
шахматные фигуры, поделены на черных и белых.



30

   - А! - внезапно воскликнул Вадос. - Хорошо! Прекрасно!
   Ход пешкой гроссмейстера  Гарсиа  только  что  появился  на  табло.  Но
поскольку в отличие от всех я не очень  внимательно  следил  за  развитием
игры, то не заметил в его  ходе  ничего  примечательного.  Увидел  за  ним
что-то и противник Гарсиа,  он  минут  пять  раздумывал  и  потом,  качнув
головой, отодвинул назад свое кресло. Зрители разразились аплодисментами.
   Гарсиа как-то отрешенно улыбнулся в  ответ  и  пожал  руку  противнику.
Потом жестами попросил аудиторию  вести  себя  тише