валифицированно   опроверг    толкование    Брауном
соответствующей статьи закона, в пух и прах разбив  его  аргументы.  Браун
недовольно ерзал. Было очевидно, что спор, по существу,  шел  не  о  букве
закона. Закон позволял городу ставить  планы  своего  развития  выше  прав
отдельных граждан.
   Сигейрас, однако, утверждал, что,  если  бы  не  намерение  именно  его
лишить преимуществ аренды, не возникло бы необходимости перестройки. Браун
со своей  стороны  пытался  доказать,  что  муниципалитет  и  транспортное
управление  во  главе  с  Энжерсом  в  своих  действиях  против  Сигейраса
руководствовались не заботой о благе горожан,  а  недоброжелательством.  В
конце концов все  свелось  к  выяснению  вопроса,  является  ли  поведение
Сигейраса  нарушением  общественного  порядка.  Люкас   заявил,   что   он
опровергает наличие злого умысла в действиях ответчиков, но не ставит  под
сомнение осквернение норм морали истцом.
   Судья, внимательно слушавший Люкаса, благосклонно заулыбался ему.
   Затем Люкас вызвал в свидетели Энжерса, который категорически  опроверг
упрек в злонамеренности действий муниципалитета и его представителей.
   Огонек, поблескивавший в глазах Брауна, когда тот  лениво  поднялся  со
своего места, не предвещал ничего хорошего.
   -  Сеньор  Энжерс,  вы  серьезно  утверждаете  перед  лицом  суда,  что
недовольны именно тем, что  участок  земли  под  центральной  станцией  не
используется для технических целей?
   - Конечно, нет.
   - Мешает ли нынешнее использование  участка  подходу  к  станции?  Или,
скажем, потоку пассажиров?
   - Предельно  ясно,  что  это  не  может  не  раздражать  пассажиров,  -
нахмурился Энжерс.
   - Не о том речь. Можете ли  вы  предложить  что-нибудь  конкретное  для
оздоровления данного участка?
   Энжерс беспомощно посмотрел на меня.
   Пытаясь выручить его, поднялся Люкас и объяснил, что по данному  пункту
выступит другой свидетель. Вероятно, он имел в виду меня.
   Но Браун, видимо, попал в цель и умело использовал это.
   - Действительно, - быстро проговорил он, - чтобы  скрыть  вашу  попытку
насильно  выселить  Сигейраса,  вы  пригласили   в   страну   иностранного
специалиста.  Вы  выдумали,  я  подчеркиваю  это  слово,   новый   вариант
использования участка, ущемляющий законные права Сигейраса.  Так  это  или
нет? - с напором спросил Браун.
   - Э... э... - пробормотал Энжерс.
   Браун с презрением махнул в его сторону рукой и сел на место.
   Все старания Люкаса не могли сгладить неудачных показаний Энжерса.
   Не повезло Люкасу и со следующим свидетелем - Колдуэллом. Бедный парень
заикался больше  обычного.  Люкас,  правда,  попытался  и  на  том  нажить
капитал, изображая живейшее сострадание. Он добился согласия суда на  свое
предложение давать свидетельские  показания  об  угрозе  трущоб  Сигейраса
здоровью и благосостоянию граждан под присягой.
   Но Браун не уступал. Он более часа допрашивал Колдуэлла, выдавливая  из
него признания одно за другим. Выяснилось, что условия жизни в трущобах не
хуже, чем в некоторых кварталах Пуэрто-Хоакина, и что у бедняков  не  было
других возможностей для проживания. Короче  говоря,  причиной  всему  была
нищета. Надо  было  в  целом  улучшать  положение.  Сигейрас  же  оказался
единственным, кто предпринял какие-то практические шаги.
   - Вполне разумно, - шепнул я на ухо Энжерсу.
   Энжерс все еще не мог прийти в себя после поединка с  Брауном.  Я  тоже
без особого энтузиазма  ожидал  момента,  когда  мне  нужно  будет  давать
показания.
   Затем наступила очередь Руиса.  Уцепившись  обеими  руками  за  перила,
словно за поручни капитанского мостика в бурю,  он  ринулся  в  бой.  Руис
приводил цифры о росте числа заболеваний, говорил о низкой  нравственности
обитателей трущоб, о тревогах родителей,  которые  должны  посылать  своих
отпрысков в одни школы с испорченными трущобными детьми.
   Когда Люкас  закончил  задавать  Руису  дополнительные  вопросы,  время
заседания уже почти истекло. На  долю  Брауна  оставалось  совсем  немного
времени,  а  Руис  стал  отвечать  ему  намеренно   пространно   с   жаром
профессионального оратора.
   Мария Посадор и Фелипе Мендоса обменялись тревожными взглядами. Люкас и
Энжерс тайно торжествовали.
   - Он знает свое дело! - шепнул мне Энжерс. - Умный человек. Личный врач
президента. Один из лучших врачей страны.
   -  Меня  не  интересует  положение  в  Пуэрто-Хоакине!   -   запальчиво
воскликнул Руис. - Меня волнует исключительно ситуация в Сьюдад-де-Вадосе.
И речь здесь идет  именно  об  этом!  Я  утверждаю,  что  здешние  трущобы
представляют опасность для духовного и физического здоровья  населения.  И
чем скорее будут предприняты какие-либо меры по их ликвидации, тем  лучше.
Если трущобы сотрут с лица земли, рано или поздно на их месте что-то будет
построено!
   - Вы закончили допрос свидетеля, сеньор Браун? - вмешался судья.
   Толстяк отрицательно покачал головой.
   - Однако, к сожалению, мы должны отложить дело до  завтра.  На  сегодня
заседание закончено.
   Брауну оставалось только вытереть пот с лица.
   Я поспешил выйти из здания суда и у выхода столкнулся с Марией  Посадор
и Фелипе Мендосой. Пробормотав приветствие, я проследовал было дальше,  но
сеньора Посадор окликнула меня, чтобы представить своего собеседника.
   - Наш великий писатель, о котором вы, вероятно, уже слышали.
   Я холодно кивнул Мендосе.
   - Читал ваши нападки на меня в "Тьемпо", - сказал я небрежно.
   - Они направлены не лично против вас, сеньор, а против тех, кто  втянул
вас во всю эту историю,  речь  шла  о  движущих  мотивах  их  поведения  и
поступков.
   - Ну, это можно было бы, мне кажется, и объяснить читателям.
   - Если бы вам были известны факты, лежащие  в  основе  написанной  мною
статьи, думаю, у вас не возникло бы вопросов, сеньор Хаклют.
   -  Ну  хорошо,  -  согласился  я  не  без  раздражения.   -   Я   плохо
информированный  иностранец,  а  обстоятельства  чрезвычайно  запутаны   и
сложны. Так поведайте мне о них. Объясните, например, почему  именно  этот
процесс вызвал такой огромный общественный интерес.
   - Простите, сеньор Хаклют, - вмешалась Мария Посадор. - Поверьте, у нас
больше оснований для огорчений, чем у вас.
   Мендоса смотрел на меня горящими глазами.
   - Да, вы здесь чужой, сеньор, - мы стараемся  этого  не  забывать.  Нам
приходится бороться за то, чтобы в гражданском кодексе  учитывались  права
людей, которые родились на этой земле. Мы стараемся оберегать их от интриг
и махинаций иностранцев. Земля, на которой мы  стоим,  сеньор,  не  только
территория города, но и часть страны, а интересы страны мы ставим  превыше
всего.  Граждане  иностранного  происхождения,  живущие  в  нашем  городе,
подобно вам, пекутся лишь о Сьюдад-де-Вадосе. А для нас  он  неотделим  от
всей нашей земли со всем населяющим ее народом. Но, к  сожалению,  кое-кто
пытается разрушить свободы, которые мы однажды завоевали для него.
   - Но граждане иностранного происхождения тоже должны иметь  здесь  свои
права, - возразил я.  -  Они  покинули  родину,  чтобы  отдать  свои  силы
созданию Сьюдад-де-Вадоса, и, естественно, не  хотят  спокойно  наблюдать,
как рушатся плоды их труда. Руис в своем выступлении достаточно  ясно  дал
понять, что этот процесс связан исключительно с проблемами данного города.
К тому же не будь здесь иностранцев, не было бы  на  этом  месте  никакого
города.
   - Руис, - Мендоса не скрывал отвращения. - Я открою вам, что скрывается
за этим пошлым, наглым лицом.
   - Фелипе, - предостерегающе тронула его за руку Мария Посадор.
   Мендоса не обратил на это внимания.
   - Вот вам факт для размышлений. Наш президент был  уже  однажды  женат.
Как верующий католик он не мог рассчитывать на  получение  развода,  когда
жена стала ему в тягость. Однажды она занемогла. Ее лечил доктор Руис.  Не
прошло и недели, как она умерла. Это не помешало Вадосу назначить того  же
Руиса министром здравоохранения и гигиены.
   - Вы хотите сказать, что Руис виновник ее смерти?
   - Фелипе, ты не должен так легко говорить о подобных вещах, - поспешила
вмешаться сеньора Посадор.
   - Вы совершенно правы! - поддержал я ее. - Нельзя на страницах прессы с
легкостью разбрасываться обвинениями "этот - продажен", "тот - убийца", не
приводя никаких доказательств.
   - Доказательства имеются, - возразила сеньора Посадор.
   Ее задумчивые глаза остановились на моем лице.
   - Доказательств предостаточно, и  можно  гарантировать,  что  в  случае
падения режима Вадоса "доброго" доктора Руиса ожидает расстрел... Если он,
конечно, не успеет спастись бегством.
   - Так какого же дьявола вы до сих пор их не используете?
   - Дело в том, - спокойно заметила сеньора Посадор,  -  что  пока  Вадос
находится у власти, всякий, кто выступит против Руиса, неизбежно  выступит
и против самого Вадоса, а следовательно, приведет страну к катастрофе.  Мы
реально мыслим, Хаклют. Что изменится, если еще один  убийца  до  поры  до
времени будет свободно разгуливать по  улицам?  Попытка  же  наказать  его
сейчас может повлечь за собой  гражданскую  войну.  Здесь  вокруг  столько
людей, которые взяли на свою совесть нечто более страшное, чем убийство. -
Пойдем, Фелипе... - обернулась она к писателю. - До свидания, сеньор!
   Она взяла Мендосу под руку, и они направились к выходу.
   Я почувствовал горький привкус во рту.



15

   В отеле меня ожидал мрачный полицейский. Он назвался Карлосом  Гусманом
и предъявил свое удостоверение.
   - Речь идет об угрозе в ваш адрес, - заявил он на сносном английском  и
ограничился этим утверждением.
   - Продолжайте, - сказал я.
   - Якобы некий Хосе Дальбан... - добавил он и снова замолчал.
   - Послушайте, - не выдержал я. - Говорить - так говорить, иначе  мы  не
кончим.
   Он огляделся вокруг. В холле было немноголюдно.
   - Что ж, хорошо, сеньор, - шумно вздохнул он. - Я думал, вам больше  по
душе, чтобы наш разговор не привлекал внимания... Но как вам будет угодно.
Мы не можем начать следствие на основании ваших  ничем  не  подтвержденных
косвенных улик.
   - Иного я и не ожидал, - резко ответил я.
   Он выглядел недовольным.
   - Мы не сомневаемся в истинности ваших слов, сеньор. Но сеньор  Дальбан
- слишком известный и уважаемый человек...
   - Особенно полицией! - Мне вспомнилось замечание  Эижерса,  и  я  решил
сделать пробный ход. - Уважаемый настолько, что вы закрываете глаза на все
его махинации?
   Гусман покраснел.
   - Ваши слова несправедливы, - приглушенно ответил он. - Сеньор  Дальбан
занимается экспортно-импортными операциями и...
   - Сбытом запрещенных товаров, контрабандой.
   Я был почти уверен, что главным источником  доходов  Дальбана  является
марихуана или нечто в этом роде, поэтому ответ Гусмана меня удивил.
   - Сеньор, - сказал он, укоризненно покачав  головой.  -  Ваша  честь  -
католик?
   Я пожал плечами и ответил, что нет. Гусман вздохнул.
   - А я верующий, таких,  как  я,  обычно  называют  ярыми  приверженцами
католической церкви. И все же я не стал бы осуждать  сеньора  Дальбана  за
то, чем он занимается... Я выходец из многодетной семьи, и  в  детстве  мы
очень часто голодали.
   Я понял, что промахнулся.
   - Что же это за темный бизнес? - осторожно спросил я.
   Гусман снова посмотрел по сторонам.
   - Сеньор, в католической стране это считается бесчестным делом, но...
   Я невольно рассмеялся, вспомнив  внушительный  вид  и  деланные  манеры
Дальбана.
   - Не иначе, Дальбан занят продажей противозачаточных средств?
   Гусман спокойно ждал, пока мое лицо снова станет серьезным.
   - Они ведь не запрещены, сеньор, - решил успокоить он  меня.  -  Они...
скажем так, непопулярны в  определенных  влиятельных  кругах.  Но  мы,  по
крайней мере многие из  нас,  находим,  что  он  оказывает  людям  хорошую
услугу.
   - Что ж, прекрасно. Согласен. Но он все же был у меня  и  заверил,  что
если я не уберусь по собственной воле, то меня заставят сделать это силой.
   Гусман сидел с несчастным видом.
   - Сеньор, мы готовы предоставить  вам  личную  охрану,  если  хотите...
Полицейского, который день и ночь будет находиться возле вас. У  нас  есть
крепкие ребята, хорошо подготовленные. Нужно только ваше  согласие,  и  мы
вам выделим любого из них.
   Какое-то время я колебался. Вероятно, я и согласился  бы,  если  бы  не
вспомнил полицейского, который отобрал деньги у нищего паренька.
   - Нет, - ответил я. - Из рядов вашей полиции мне  охрана  не  нужна.  И
даже скажу вам почему.
   Он с невозмутимым видом  выслушал  меня;  Когда  я  замолчал,  он  едва
заметно кивнул.
   - Я знаю об этом случае,  сеньор.  Того  молодчика  на  следующий  день
уволили со  службы.  Он  вернулся  в  Пуэрто-Хоакин,  может,  ему  удастся
устроиться докером. Он единственный кормилец в семье. Отец погиб во  время
пожара. Но и  нищий,  которого  он  хотел  ограбить,  возможно,  тоже  был
единственным кормильцем в своей семье.
   Он поднялся.
   - Я доложу шефу. Приятного вечера, сеньор Хаклют.
   Я ничего не ответил. У меня было ощущение, будто я ступил  на  какую-то
твердь, а оказался по шею в воде и в любой момент меня может подхватить  и
унести течением.


   На следующий день дело Сигейраса  практически  почти  не  продвинулось.
Браун обрабатывал  доктора  Руиса  с  невероятной  настойчивостью,  а  тот
сопротивлялся с равным упорством. Настроение Брауна явно ухудшалось,  хотя
допрос он  вел  со  свойственной  ему  напористостью  и  остроумием.  Руис
становился все более резким. Когда судья объявил, что следующее  заседание
переносится на понедельник, зал вздохнул с облегчением.
   В  течение  недели  город  успокоился.  Мне  казалось,  что   положение
нормализовалось и я могу вернуться к прерванной работе. К тому  же  Люкас,
возглавивший  гражданскую  партию,  был  очень  занят,  и  я  надеялся  на
временное  затишье  на  политической  арене,  по  крайней  мере  пока   не
завершится слушание дела Сигейраса. Поэтому в субботу я вновь отправился в
район рынка. Дойдя до дома, где в нише я видел зажженные в память  Герреро
свечи, я с удовлетворением увидел одинокую фигурку богородицы.
   Однако спокойствие сохранялось недолго. В  воскресенье  утром  конфликт
разгорелся с новой силой. Поводом для волнений явилась статья в воскресном
выпуске "Тьемпо", посвященная делу Сигейраса. Она содержала ряд выпадов  в
адрес  Руиса,  речь  шла  о  его  тесных  связях  с  президентом,  делался
прозрачный намек на то, что эти связи сопряжены  со  смертью  первой  жены
Вадоса.
   Мне трудно было судить, какое впечатление статья  могла  произвести  на
тех, кто не располагал дополнительной информацией. Для  меня  же  цель  ее
написания была совершенно очевидна.  Я  полагал,  что  Христофоро  Мендоса
рассчитывает на предъявление иска за клевету, чтобы использовать  судебное
разбирательство как трибуну, с  которой  вопреки  мнению  сеньоры  Посадор
можно будет пролить свет  на  всю  историю.  Если  только  улики  окажутся
действительно неопровержимыми, удар придется и  по  самому  Вадосу.  Вадос
будет вынужден избавиться от обвинителей. Противники режима  поднимутся  с
оружием в руках - вот и гражданская  война,  которую  предсказывала  Мария
Посадор.
   Однако кое-кто, видимо, понял подтекст статьи. Уже в воскресенье  после
обеда, впервые после многодневного перерыва, можно было  наблюдать  смелые
выступления представителей народной партии.
   Зайдя в бар, я даже явился свидетелем поножовщины. Высокорослый  парень
в огромном сомбреро громогласно утверждал, что считает  Руиса  убийцей,  а
несколько хорошо одетых подростков кинулись на него.
   Моя  работа  грозила  перейти  в  стадию  обычной  рутины.  Для   сбора
информации я мог бы прибегнуть к  помощи  нескольких  специалистов.  Но  я
придавал большое значение собственным непосредственным  наблюдениям.  Дело
было не только в том,  чтобы  установить,  сколько  машин  и  каких  марок
проедут в том или ином месте. По внешнему виду и поведению  шофера,  когда
он подъезжал к светофору, я старался определить, местный  ли  это  житель,
частый ли посетитель этих мест или случайный, спешил ли он или  располагал
временем, знал ли, куда ехать, или нет.
   Время от времени  я  должен  был  делать  перерыв,  чтобы  передохнуть.
Правила  уличного  движения   в   Вадосе   соблюдались   безупречно,   что
подтверждало  одну  из  моих  теорий:  плохие  дороги   порождают   плохих
водителей. В хорошо спланированной транспортной системе Вадоса редко можно
было потерять терпение, попав в пробку и застыв  со  стиснутыми  зубами  в
ожидании, не надо было тратить уйму времени в поисках  стоянки.  Потому  у
водителей не  было  нужды  дергаться,  срезать  углы  и  рисковать,  чтобы
наверстать упущенное время.
   Можно было только желать, чтобы в Вадосе и все остальное протекало  так
же безупречно, как автодорожное движение.


   Было довольно поздно, когда я заглянул в бар. Там, как всегда,  работал
телевизор.
   Только я успел сделать заказ у стойки, как услышал позади себя  в  зале
зычный голос:
   - Ах, это Хаклют, черт бы  его  побрал!  Маленький  Бойдик  собственной
персоной!
   В зеркале я увидел отражение Толстяка Брауна. Вместе с ним за  столиком
сидели индеец и женщина средних лет с усталым лицом. Она с грустью следила
за Брауном. На столе стояла  почти  пустая  бутылка  рома  и  единственный
стакан.
   - Идите к нам, - позвал Браун.
   Свой пиджак он, видимо, где-то оставил. Мокрая от пота  рубашка  плотно
облегала тело.
   - Присоединяйтесь к нам, Бойдик. Хотите сигару?
   Он стал шарить в нагрудном кармане несуществующего пиджака.
   Без особой охоты я направился к его столику.
   - Я не надолго, - сразу же предупредил я, надеясь, что Браун достаточно
трезв, чтобы понять меня. - Я еще должен сегодня поработать.
   - Дерьмовая работа, если надо работать и в субботний вечер!  Сегодня...
все должны гулять!
   Я внимательно посмотрел на его собеседников. Женщина  ответила  на  мой
взгляд, печально склонив голову.
   - Моя жена... прекрасная женщина! По-английски  не  говорит.  Старик  с
мышиным лицом - мой шурин.  Тоже  не  говорит  по-английски.  И  не  хочет
веселиться. Противный, да? Не хочет отпраздновать со мной... - в его  тоне
сквозила горечь.
   - Что же вы сегодня отмечаете? - спросил я.
   Он как-то странно посмотрел на меня и, перегнувшись  через  стол,  тихо
произнес:
   - Только  никому  не  говорите.  Я  должен  стать  отцом.  Как  вы  это
находите... а?
   Я не знал, что сказать, и он заметил это по моему выражению лица.
   - Д-да. Так она, во всяком случае, говорит. Да, она говорит, что я буду
папашей. Я ее и в глаза ни разу не  видел.  Вот  проклятье.  С  ума  можно
сойти. Стать отцом ребенка, ни разу не столкнувшись с его матерью. Каково?
   - А кто же она? - поинтересовался я.
   - Маленькая тварь по имени Эстрелита. Эстрелита Халискос. - Он  прикрыл
глаза. - Шлюха, дружок. Размалеванная и разодетая как кукла. "У меня будет
ребенок", - сказала она мне вдруг, появившись сегодня. Правда. Ей,  видите
ли, нужны десять тысяч доларо, иначе она пойдет  к  Руису  и  скажет,  что
ребенок у нее от меня. Д-да, брат. С десятью тысячами доларо она могла  бы
заплатить ему за услуги. Говорят, он это хорошо  делает,  у  него  большая
практика.
   Браун открыл глаза и, неуверенно потянувшись к бутылке, плеснул немного
рома в свой стакан. Он предложил и мне, но я отказался.
   - Вот какие дела! Я счастлив  в  браке,  понимаешь.  Может,  моя  жена,
которая сидит здесь, и не первая красавица, но,  черт  возьми,  она  самая
лучшая женщина из всех, которые мне  встречались!  -  последние  слова  он
почти прокричал. - Что мне делать с несовершеннолетней  потаскухой?  А?  Я
слишком стар для этого... Знаешь, мне ведь уже почти шестьдесят... У  меня
есть сын - адвокат в Милуоки и замужняя дочь, которая живет  в  Нью-Йорке.
Ведь я уже дедушка. А эта в