этот  негр  -  решительный  человек.  Однако  теперь,  когда
гражданская партия практически  контролировала  ход  событий,  он  увенчал
отчаянные демарши народной партии поступком, который нельзя было расценить
иначе как геройский.
   Энжерс, естественно, придерживался другого мнения.



27

   Отправив жену на время волнений в Калифорнию, Энжерс пару раз приглашал
меня к себе после работы. Первый раз я отговорился, однако во  второй  раз
не смог - стало его как-то жаль. Под панцирем, который он на  себя  надел,
порой  проглядывало   что-то   человеческое,   но   я   не   простил   ему
воинственности, которая стоила жизни Толстяку Брауну.
   Мы  отправились,  закончив  обработку  очередных   расчетов,   выданных
компьютером. Энжерс сидел за рулем.  В  квартале  от  дома  он  неожиданно
сбросил скорость.
   - Интересно, что здесь происходит? - озабоченно спросил он.
   У  входа  в  дом  толпилось  человек  пятьдесят.  Они  пытались  что-то
разглядеть в окнах и бурно реагировали на увиденное.
   - Что бы там ни было, но они явно в восторге  от  того,  что  видят,  -
сказал я. - Похоже, они очень веселятся.
   - Что-то случилось с моей квартирой!  -  воскликнул  Энжерс,  приоткрыв
дверцу машины.
   В этот момент стекло одного из окон разлетелось вдребезги, и  в  проеме
появилась козлиная голова...
   - Боже мой! - пробормотал Энжерс и выскочил из машины.
   Он бегом пересек улицу и остановился возле  привратника,  который  стал
ему что-то объяснять. Но  тут  на  глаза  Энжерсу  попался  корреспондент,
который, присев поудобнее, собирался  сфотографировать  козла,  в  поисках
пищи пробовавшего губами занавески.
   Мне не приходило в голову, что Энжерс когда-либо играл в футбол. Тем не
менее  он  весьма  профессионально  пробил   по   фотоаппарату,   который,
ударившись о стену  дома,  разлетелся  вдребезги.  Незадачливый  фотограф,
протестуя, вскочил на ноги,  но  Энжерс  уже  проталкивался  сквозь  толпу
зевак. Я последовал за  ним.  Послышался  вой  приближающихся  полицейских
машин. Когда зрители поняли, что появился  хозяин  квартиры,  толпа  стала
быстро редеть. Я уже без труда пробрался ко входу.
   Энжерс был крайне взволнован, с  трудом  он  вставил  ключ  в  замочную
скважину,  но  оказалось,  что   дверь   забаррикадирована   изнутри.   Он
лихорадочно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого.  Заметив
на стене огнетушитель, он схватил его  и  стал  бить  им  в  дверь.  Дверь
слетела с петель, и мы попали в квартиру.
   Там оказался не только козел, но и  люди.  В  гостиной  играли  четверо
голых ребятишек. Куклой им служила статуэтка инков, сделанная  по  меньшей
мере четыре столетия назад. На диване сидела старуха в ребосос, ее  колени
покрывала шелковая подушка, на которой она перебирала четки.
   На шум из спальни вышел испуганный крестьянин с жареной фасолью в руке.
Откуда-то сзади послышался резкий женский голос. Женщина  спрашивала,  что
еще разбили дети.
   Энжерс медленно оглядел  комнату.  В  раме  блестели  остатки  зеркала,
повсюду валялись осколки разбитой  посуды.  Теперь  было  понятно,  почему
поднятый  нами  шум  не  очень  обеспокоил  женщину.  По  тюкам  и  узлам,
разбросанным на полу, можно  было  предположить,  что  семья  намеревалась
остаться здесь насовсем. Они уже водрузили  на  комод  семейное  распятие,
перед которым, заливая воском полированную поверхность, горели свечи.
   В дверях второй спальни появилась девушка лет двадцати. Она разразилась
такой отборной бранью, которой мне прежде не доводилось слышать. Из-за нее
выскочил поросенок и с визгом стал носиться по  гостиной.  Мужчина  бросил
фасоль на ковер и, схватив настольную лампу, пытался загнать его обратно в
спальню.
   Я  невольно  восхитился  Энжерсом.  Не  шелохнувшись,  он  наблюдал  за
происходящим и,  когда  поросенок  выскочил  в  другую  комнату,  ледяным:
голосом спросил:
   - Что вы делаете в моем доме?
   Подоспели полицейские. Посмотреть на происходящее из  спальни  вышла  и
подававшая голос женщина. В руке у нее тоже была жареная  фасоль.  Четверо
ребятишек заревели почти одновременно,  тихо  завыла  старуха.  А  девушка
обрушила на полицейских не только ругань, но  и  один  за  другим  бокалы,
которые стояли на буфете. Только после того, как двум здоровенным  стражам
порядка  удалось  оттащить  ее  на  кухню,  мы  попытались  разобраться  в
происшедшем.
   Объяснения давал обескураженный крестьянин. Они перебрались в город  из
горной местности. Приехали сегодня. Летом у них  была  сильная  засуха,  и
люди голодали. Их родственники и знакомые еще раньше перебрались в город и
подыскали себе жилье, конечно, не такое хорошее  и  просторное,  как  этот
дом. Когда они доехали до города и спросили, куда им  дальше  направиться,
их привели сюда. Здесь им очень понравилось: есть и  место  для  скота,  и
много воды, и мягкие полы. Только вот нет дров  и  негде  развести  огонь,
поэтому завтра им придется соорудить печь. А сегодня они  очень  устали  с
дороги, пожарили на костерке немного фасоли и теперь  хотели  бы  поскорее
лечь спать.
   Ни больше, ни меньше.
   "Костерок" они устроили в раковине, использовав вместо хвороста  книги.
Им было трудно поверить, что вода здесь есть постоянно, и они заполнили ею
все емкости, которые только нашли в доме. Сосуды с водой были  на  шкафах,
на полках, в кладовке, под кроватями.
   Казалось невероятным, как за такое  короткое  время  можно  перевернуть
квартиру вверх дном.
   - Все это, - сухо сказал Энжерс, -  дело  рук  Сигейраса.  Вы  помните,
Хаклют, как он угрожал мне?
   Я действительно вспомнил слова Сигейраса, услышанные при первом осмотре
его трущоб.
   - Узнайте у них, не Сигейрас ли  их  сюда  привел,  -  приказал  Энжерс
полицейскому.
   Однако крестьяне даже и не слышали такого имени.
   - Как же, черт возьми, им удалось попасть в квартиру? - требовал ответа
Энжерс. - Да еще со скотом! Где, наконец, этот идиот привратник?
   Едва не плачущий испуганный привратник поспешил свалить все  на  своего
помощника, двадцатилетнего парня, известного своими симпатиями к  народной
партии. Его же самого сегодня вызвали проверить жалобы на работу уборщиков
мусора. А помощник куда-то запропастился.
   - Отправляйтесь искать его в трущобы! - приказал полицейским Энжерс.  -
Немедленно! И задержите Сигейраса, если он там!
   Полицейские арестовали только Сигейраса. Честно говоря, я  не  понимал,
на что он надеялся. Это был эффектный, рассчитанный на публику демарш,  но
он неизбежно должен был повлечь за собой возмездие. И оно последовало.
   На все вопросы Сигейрас с вызовом отвечал, что он обо всем предупреждал
Энжерса.
   Когда страсти несколько утихли и семью крестьянина убрали из  квартиры,
Энжерс с угрюмым видом оценил нанесенный ущерб.
   - Вот теперь, - заявил он, - надо пригласить корреспондентов.


   На следующий  день  снимки  разоренной  квартиры  не  только  заполнили
страницы  "Либертад",  но  и  оказались  расклеенными  на  стенах   домов.
Комментарии были излишни: они  наглядно  иллюстрировали,  что  произойдет,
если обитателей трущоб поместить в нормальные городские условия!
   Результат не замедлил сказаться.
   В тот же день в три часа  полиции  пришлось  использовать  слезоточивые
газы и брандспойты, чтобы рассеять толпу молодежи, кинувшейся с палками  в
руках очищать от обитателей трущобы в  районе  монорельсовой  станции.  Не
будь тюрьма  хорошо  защищена,  такая  же  толпа  вытащила  бы  из  тюрьмы
Сигейраса и просто-напросто линчевала бы его.
   В районе шоссе, ведущего в Куатровьентос, такие  же  смутьяны  подожгли
несколько лачуг. В ответ крестьяне выкатили на шоссе бочки  из-под  нефти.
Обычно машины мчатся здесь со скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час, и
из-за такого неожиданного препятствия несколько машин разбилось.
   Страсти продолжали накаляться, и я вспомнил дни, когда властям пришлось
установить пулеметы на Пласа-дель-Сур.
   Я же тем временем  засел  в  отеле  с  тем,  чтобы  поскорее  закончить
последнюю часть проекта, связанную с районом окраинных трущоб.  Необходимо
было  так  организовать  здесь  транспортные   потоки,   чтобы   исключить
"завихрения", влекущие за собой разрастание этих  поселений.  Проект,  как
мне казалось, удался,  по  крайней  мере  я  был  им  доволен.  Оставалось
подсчитать его стоимость, отработать отдельные детали,  и  я  мог  послать
Сьюдад-де-Вадос ко всем чертям.
   В понедельник утром я положил Энжерсу на стол чертежи,  предварительные
расчеты и прочую документацию.
   - Готово, - сказал я. - Здесь все.
   Энжерс посмотрел на меня с кислым видом и покачал головой.
   - Боюсь, Хаклют, - ответил он, -  что  это  еще  далеко  не  все.  Вот,
посмотрите.
   Он протянул мне через стол какую-то бумагу. Я пробежал ее  глазами.  На
бланке  министерства  внутренних  дел  за  подписью  самого   Диаса   было
напечатано:

   "По делу о лишении собственности Фернандо Сигейраса.
   Сеньору  Энжерсу  запрещается  предпринимать  какие-либо  действия   по
реализации плана, представленного его ведомством, без  специальных  на  то
указаний со стороны, вышеназванного министерства".

   - Что это значит? - воскликнул я. - Разве он  правомочен  давать  такие
указания?!
   - Представьте, правомочен, - вяло ответил Энжерс, откинувшись в кресле.
- Путаница в нашем безумном городе еще почище, чем взаимоотношения  штатов
и федеральных  властей  в  США.  Как  начальник  транспортного  управления
Сьюдад-де-Вадоса я подотчетен только самому Вадосу как мэру города,  но  в
то же самое время в качестве автодорожного инспектора я подчиняюсь Диасу и
министерству внутренних дел. А этим злосчастным проектом желают руководить
сразу оба! Мне ничего не остается, как подчиниться в одном моем  качестве,
не подчиниться - в другом и подать в отставку - в обоих!
   - И такое случается часто?
   - Не реже двух раз в неделю, - с горечью проговорил Энжерс. - Но на сей
раз - особый случай. Посмотрите, что они еще прислали.
   И он передал мне лист бумаги с перечнем подобных  прецедентов.  Их  там
было около двадцати.
   -  Готов  поклясться,  это  работа  Домингеса.  -  Энжерс   внимательно
посмотрел на меня.
   - Во всех этих случаях решение выносилось не в  пользу  муниципалитета,
поскольку  имелись  доказательства,  что  участвующий  в   разбирательстве
служащий испытывал личную неприязнь к обвиняемому. Ну, а  уж  относительно
моих чувств к Сигейрасу сомневаться не приходится. Нас это свяжет по рукам
и ногам.  Может  потребоваться  несколько  месяцев,  чтобы  доказать,  что
прецеденты не имеют отношения к нашему делу. Похоже на то, что Домингес не
дурак. Он ведет себя чертовски умно, затягивая разбирательство.
   - Что касается лично меня, - я положил оба листа на стол, - то работу я
почти закончил. Вы получаете проект, а исполнение его уже не моя забота. Я
свою задачу выполнил и, клянусь богом, Энжерс, никогда еще не был так  рад
завершению контракта.



28

   В моей  работе  есть  одна  особенность.  Закончив  проект,  я  начинаю
смотреть на него как бы со стороны.
   Еще вчера я представлял себе город в виде колонок цифр, а  его  жителей
исключительно как  водителей  и  пешеходов.  С  сегодняшнего  дня  у  меня
наступили каникулы.
   Завтра я, пожалуй, узнаю, принято ли решение о строительстве скоростной
автомагистрали в Питермарицбурге. И если решение утверждено, я предложу им
свои услуги.
   Сегодня же...
   Я отпил  из  бокала  и  представил  себя  туристом,  тепло  встреченным
Сьюдад-де-Вадосом. Я приехал сюда, чтобы воочию  убедиться  в  достижениях
этого города, где самое большое в мире количество  кондиционеров  на  душу
населения, где нашли воплощение достижения человеческого гения  в  области
градостроительства, где никогда не бывает заторов и  пробок  на  улицах  и
проспектах...
   И где, кстати, в настоящий момент  отсутствует  телевидение  и  выходит
одна-единственная газета.
   Я расслабился в кресле, стараясь забыть на время о  происходящих  здесь
событиях. Однако  снова  представить  себя  туристом  мне  не  удалось.  Я
почувствовал, как кто-то сел в кресло рядом.
   Я поднял глаза и увидел Марию Посадор.
   - Вы что-то перестали здесь бывать в последнее время, сеньора? - сказал
я. - А жаль.
   В ответ она, как обычно, устало улыбнулась.
   - Много всяких забот, - уклончиво произнесла она. - Мне сказали, что вы
уже закончили свои дела в Вадосе.
   - Совершенно верно.
   - Это значит, что вы уезжаете?
   - К сожалению, не сразу. Мне  придется  задержаться  еще  на  несколько
дней, возможно,  даже  на  неделю.  Нужно  закончить  последние  подсчеты,
утрясти детали и, надеюсь,  получить  гонорар.  Но  в  принципе  я  работу
закончил.
   - Вы говорите об этом без особого  энтузиазма,  -  заметила  она  после
небольшой паузы. - Разве вы плохо провели здесь время?
   - Ну, этого вы могли бы и не спрашивать.  Слишком  часто  у  меня  было
желание оказаться подальше от этого города.
   Она не спеша вынула свой золотой портсигар, достала тонкую  сигарету  и
закурила.
   - Мне сказали, - она пустила облако дыма, - что вы не очень-то довольны
результатами своей работы?
   - Я и не пытаюсь  скрывать  этого.  Ведь  когда  я  приехал  сюда,  мне
сказали, что моя работа состоит в том, чтобы разделаться со всем тем,  что
мешает нормальному кровообращению города. Идея мне понравилась.  И  только
потом я понял, сколь неблагодарную роль мне отвели.
   Она изучающе смотрела на меня своими красивыми глазами, как бы подбирая
нужные слова. Наконец она заговорила:
   - Сеньор Хаклют, меня удручает, сколь безответственно  вы  подходите  к
своей работе. Я полагаю, вы просто поверхностный  человек.  Слишком  много
внимания вы уделяете внешней стороне вопросов и не  утруждаете  себя  тем,
чтобы разобраться, что скрывается внутри.
   - Часть моей работы как раз и состоит в  том,  чтобы  разбираться,  что
скрывается внутри, - я был уязвлен ее словами.
   - В таком случае вы не того уровня специалист, каким хотите казаться, -
проговорила  она  решительно.  -  Кстати,  что  вы,  например,  думаете  о
президенте Вадосе?
   - Как о человеке или как о президенте?
   - Человек и президент - одно лицо, - ответила она. - Мне  бы  хотелось,
чтобы вы ответили откровенно.
   - Тогда я могу вам сказать, что я хорошего мнения о  нем  как  о  главе
государства.  Он  честолюбив,  и  ему  наверняка   удастся   еще   многого
добиться...
   - И его имя по-прежнему недобрым словом будут вспоминать простые люди в
Астория-Негре, -  закончила  сеньора  Посадор.  -  А  в  Пуэрто-Хоакине  с
наступлением темноты по-прежнему будут жечь на кострах его портреты.  Или,
может быть, я вас несправедливо назвала поверхностным человеком?  Но  ведь
вы - перекати-поле. Вы живете там, где работаете, а работаете вы в  разных
концах света. И, пожалуйста, не считайте,  что,  пробыв  столь  недолго  в
Агуасуле, вы стали разбираться во всем, что в стране происходит.
   Затем как бы для самой себя она добавила:
   - Вы уедете, а здесь все так и останется.
   - Я знаю, - твердо ответил  я.  -  И  мне  кажется,  я  отчетливо  себе
представляю, какие здесь происходят процессы. Но у меня не  было  времени,
чтобы докопаться до их истоков. Я  стал  лишь  свидетелем  того,  как  они
подспудно  влияли  на  окружающих.   В   моей   работе   необходимо   быть
беспристрастным. Но именно здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, мне  это  не  всегда
удается. А вы мою  объективность  принимаете  за  поверхностность.  Именно
когда вы подошли, я думал о том, как приятно видеть в людях  людей,  а  не
элементы транспортных потоков. Хотя человек  как  составляющая  социальной
группы неизбежно становится элементом транспортных потоков! Можно провести
определенную  параллель  между  поведением  людей  в   транспорте   и   их
естественным поведением. Я уверен, что кто-то  подобный  Алехандро  Майору
мог бы раскрыть внутренний механизм этого, а не только  ограничиться,  как
я, общей схемой.
   - Продолжайте, пожалуйста, сеньор.
   Мария Посадор казалась глубоко заинтересованной.
   В этот момент в холле появилась уже  знакомая  мне  троица:  человек  с
блокнотом и множеством авторучек и двое могучих сопровождающих. Человек  с
блокнотом, торжественно  подойдя  к  одному  из  официантов,  обратился  с
вопросом. Официант ему ответил, и троица снова вышла на улицу.
   - Чем они интересуются  на  сей  раз?  -  спросил  я  сеньору  Посадор,
сообразив, что еще ни разу не видел результатов этих опросов в печати.
   - Какими-то санкциями против Сигейраса, - нетерпеливо ответила  она.  -
Прошу вас, продолжайте!
   - У меня действительно сложилось впечатление от  ранних  работ  Майора,
что он ставит перед  собой  именно  эту  цель.  Я  делаю  свои  обобщения,
рассматривая поведение людей, как поведение  идентичных  молекул  газа,  а
потому  заимствую  для  расчетов  формулы  из  гидродинамики  и   механики
жидкостей. Толпой спешащих на работу людей перед  входом  в  метро  движут
некие силы, которые не менее эффективны, чем, скажем,  мощный  вентилятор.
Эти силы не зависят от того, хорошо ли выспалась тетушка Мэй  или  ребенок
кричал до четырех утра или проспал ли сегодня Педро, не успев выпить  свою
привычную  чашку  кофе,  или  нет.  В  этот  момент  действует  совершенно
конкретная сила, которая движет людьми, формируя из них видимый поток.
   Я сделал паузу.
   - Теперь возьмем рекламу. Реклама, по существу, не сила,  а  импульс  к
мотивированному устремлению, которое зиждется на естественных инстинктах -
чувстве  голода,  жажды,  потребности  в  одежде  и  крове,  а  также   на
привнесенных желаниях. Желании, например, быть  не  хуже  других.  Тем  не
менее специалисты по рекламе управляют потоком наших эмоций. В  итоге  они
добиваются того, что мы совершаем  те  или  иные  конкретные  действия,  в
частности отправляемся в магазин и покупаем рекламируемый товар.  Конечно,
здесь процесс уже намного сложнее, однако он тоже поддается  управлению  и
может  прогнозироваться.  Можно,  например,  определить,  что   столько-то
покупателей приобретут данный продукт за такой-то  период  времени,  точно
так же как я могу утверждать, что столько-то  пассажиров  при  таких-то  и
таких-то условиях  заполнят  метро  через  десять  минут  после  окончания
рабочего дня.  Насколько  я  понимаю,  мы  не  можем  разработать  систему
прогнозирования и влияния на поступки человека в течение  всей  его  жизни
лишь потому, что у нас нет возможности собрать  необходимую  информацию  о
каждом лице, участвующем в этих процессах.
   - Сеньор, - тихо проговорила Мария Посадор, - известно,  что  Алехандро
Майор стремился контролировать действия и устремления  людей  в  масштабах
страны. Я сама показала вам один из методов, к  которым  он  прибегал.  Но
имеется ли в виду, что таким образом можно  управлять  поведением  каждого
человека?
   - Им уже управляют, - удивленно ответил я. -  Посмотрите  на  человека,
который утром едет на работу в метро. Он контролирует  свое  поведение  не
больше чем пешка на шахматной доске! Он едет на работу, чтобы зарабатывать
себе на жизнь. Выбор работы для него жестко лимитирован.  Может  быть,  он
склонен, скажем, к широкому общению  с  людьми,  поэтому  он  хочет  стать
коммивояжером. Однако его товар идет  туго.  Над  семьей  нависает  угроза
голода, и ему приходится заниматься  тем,  чего  он  терпеть  не  может  -
обработкой данных для  компьютера.  Получает  он  теперь,  возможно,  даже
больше, однако пользы от него меньше,  нежели  от  установки,  которая  бы
автоматически считывала исходные данные. А что ему, собственно,  остается?
Он может только перерезать себе вены - иногда и такое случается, - но  для
католика самоубийство - тяжкий грех. Вот потому он и едет вместе со  всеми
в метро.
   - Вы, сеньор, циник, - сказала Мария Посадор.
   Даже золотистый загар плохо скрывал ее бледность. Она часто дышала.
   -