ту штрафа  был  арестован  и  заключен  в
тюрьму. Дальбан же и его сообщники не  шевельнули  пальцем,  чтобы  помочь
ему.
   Оказывается, эти  члены  народной  партии  -  на  самом  деле  жестокая
публика.  Пока  безграмотный  крестьянин-трибун  был   им   полезен,   они
пользовались его доверием; когда же дело обернулось иначе, они бросили его
на произвол судьбы.
   Я развернул газету и еще  раз  убедился,  как  ловко  поступают  братья
Мендоса. Люкас был прав. На этот раз Фелипе Мендоса обрушился на коррупцию
в финансовом управлении. Имени Сейксаса не упоминалось, но из  приведенных
в статье фактов без труда можно было узнать, о ком шла речь.
   Мне стало не по себе. Значит, постановление суда против братьев Мендоса
еще не служит  гарантией  от  нападок  и  клеветы.  Правда,  Люкас  обещал
расследовать  роль  Дальбана  во  всем  этом   деле.   Если   им   удастся
договориться, я смогу спокойно заниматься  своей  работой.  Признаться,  я
молил бога о том, чтобы поскорее с ней развязаться.
   Следовало  при  первой  же  возможности  нанести  Люкасу  визит,  чтобы
поблагодарить его. Завтрак я заканчивал уже в более приятном  расположении
духа, чем это было накануне.


   В холле  отеля  с  унылым  видом  сидела  Мария  Посадор.  Она  изучала
шахматную позицию, двигая пешкой и не решаясь, как с ней поступить.
   Что, черт побери, она все-таки вечно делает  здесь,  будто  у  нее  нет
собственного дома? Просто ли ей тут нравится или она встречается с кем-то?
Или занимается делами народной партии?
   Я подошел к ней.
   - Сеньора Посадор! Позвольте побеседовать с вами.
   - Пожалуйста, сеньор Хаклют, -  ответила  она,  не  глядя  на  меня.  -
Присаживайтесь.
   Она показала на кресло.
   - Полагаю, мое общество вам не очень приятно, - начал я. - Имеете ли вы
отношение к тому, что недавно писала обо мне "Тьемпо"?
   Она уронила пешку, которой поигрывала, и откинулась в  кресле,  закинув
ногу на ногу.
   - Я не отвечаю за то, что печатает "Тьемпо". Кто вам сказал, что я имею
к ней отношение?
   - Какая разница. Но вы как-то связаны с газетой?
   - Я иногда передавала средства Христофоро Мендосе и не более того.
   Насколько я могу судить, она  говорила  откровенно,  прямо  отвечая  на
заданный вопрос. Я почувствовал некоторое облегчение.
   - Если вы дружны с братьями Мендоса, то, наверное, могли  бы  ответить,
почему они обрушились на меня именно сейчас?
   Сеньора Посадор некоторое время молча разглядывала  меня.  Наконец  она
сказала:
   - Сеньор Хаклют, вы, видимо, полагаете, что газеты издают исключительно
в целях информации? - последние слова она произнесла особенно отчетливо. -
"Тьемпо" не содержит особых новостей. Нет их и у "Либертад". Обе они  лишь
средства для обработки общественного мнения. "Либертад" служит  не  только
запасным каналом для  радио  и  телевидения,  но  и  несет  дополнительную
информацию для тех образованных и  влиятельных  лиц,  которые  в  конечном
счете и определяют политику в стране. Оппозиция противопоставляет им  свой
рупор - "Тьемпо". Успех политической линии Вадоса в том, что  ему  удалось
сохранить доверие общественности к его пропагандистскому аппарату. А  ведь
обычно правительственным органам, излагающим  официальную  позицию,  редко
удается в течение двадцати лет сохранить  свой  авторитет.  Чаще  всего  в
таких случаях заявляют: "Я им больше не верю! Я читал  -  или  видел,  или
слышал - слишком много явной лжи". Здесь вы такого не услышите.
   - Это ничего не значит.
   - Напротив. Вы что, сеньор, на самом деле ангел?
   - Что вы имеете в виду?
   - Вы ведь не станете утверждать, что вы ангел. Тем не  менее  разве  вы
стали протестовать, когда вас представили таковым на  телевидении?  Именно
против  этого  попыталась  выступить  "Тьемпо",  изобразив  вас  в   менее
благоприятном, но более близком к истине свете.  Мы  все  легко  ранимы  и
далеко не всезнающи. Естественно, что вы возражаете против изображения вас
в неприглядном свете. Я вас не осуждаю. Мне бы хотелось  только,  чтобы  у
нас была одна цель.
   - В сотый раз, - перебил я, - повторяю, что я  не  встану  на  чью-либо
сторону, я не желаю вмешиваться во внутренние дела Вадоса. Меня наняли как
специалиста,  и  обращаться  со  мной  как  с   наемным   убийцей   просто
несправедливо.
   - Хотите вы этого или нет, - тихо проговорила она, - но  вы  стали  уже
определенным символом. Наверное, лучше, если вы уедете, не  закончив  свою
работу, чем окончательно потеряете возможность влиять  на  ход  событий  и
окажетесь поверженным стихией, которая неумолимо надвигается.
   - Вы не сомневаетесь, что катастрофа неизбежна, - сказал я. - А что  же
делают ваши друзья -  братья  Мендоса,  чтобы  предотвратить  ее?  Ничего.
Похоже, они содействуют ее приближению. В воскресенье вечером  я  случайно
наблюдал поножовщину, поводом для которой послужили  нападки  "Тьемпо"  на
доктора  Руиса.  К  счастью,  это  пока  не  привело  к  более   серьезным
последствиям.
   - Только потому, что дело провалилось, сеньор  Хаклют.  Только  потому,
что исчез сеньор  Браун.  Я  считаю,  что  Фелипе  напрасно  настаивал  на
публикации этого материала; но, как я вам уже говорила, я не  могу  влиять
на политику "Тьемпо". Я лишь считаю оправданным и  необходимым  ведение  в
Сьюдад-де-Вадосе какой-то контрпропаганды.
   - Хорошо, допустим, что оппозиции нужна своя пресса.  Согласен.  Однако
хотелось бы знать, должна ли она быть клеветнической?
   - При нынешних условиях она должна  быть  настолько  резкой,  насколько
допускает закон. Молоко и вода, сеньор, не могут заменить читателям  более
крепкие напитки. Что касается доктора Руиса, то, полагаю, со  временем  он
все поймет. Я довольна, что Фелипе отказался от  своего  намерения,  иначе
сейчас на площадях были бы баррикады, а  вас,  чего  доброго,  пырнули  бы
ножом.
   Она посмотрела на шахматную доску.
   - Поверьте мне, сеньор Хаклют, я понимаю вас. Наши  проблемы  не  очень
волнуют вас, но тем не менее они существуют. И мы,  обитатели  Вадоса,  не
можем отказаться от борьбы за свои интересы лишь потому, что на нашем пути
оказался  иностранец,  к  которому  мы  не  питаем  неприязни.  Разве  это
несправедливо?
   Я поднял руки вверх.
   -  Сеньора,  ваша  логика  безупречна.  Однако  я  не  могу  оставаться
равнодушным, когда со мной так обращаются. И еще один вопрос. Вы  случайно
не знакомы с человеком по имени Хосе Дальбан?
   Зрачки ее несколько расширились. Она кивнула.
   - Тогда при случае передайте ему от моего имени, что, если он еще  хоть
раз допустит выпад против меня, ему не поздоровится.
   - Объясните подробнее.
   - Он поймет, что я имею в виду. Он уже дважды пытался запугать меня.  В
третий раз это не пройдет. Откровенно говоря, у меня  есть  сведения,  что
вы, сеньора Посадор, вместе с Дальбаном организовали в прессе атаки против
меня. Я могу поверить вам, но не Дальбану,  если  даже  он  поклянется  на
распятии.
   Ее голос прозвучал очень спокойно, когда она сказала:
   - Я передам ему. Если его увижу. Вы должны понять, сеньор Хаклют, что и
здесь вами руководит предубеждение. Мне  представляется,  что  вы  мыслите
категориями   обычных   политических   партий;   вы   ищете   аналогий   с
правительствами   других   стран.   Здесь   есть   президент,    конгресс,
правительство, члены которого,  как  и  в  Соединенных  Штатах,  например,
назначаются президентом, но гражданская и народная партии имеются только в
Сьюдад-де-Вадосе. Это вам,  должно  быть,  известно.  Но  вы,  видимо,  не
потрудились узнать, что в Пуэрто-Хоакине проживают вдвое больше людей, чем
здесь, а в двух других крупнейших городах, Куатровьентосе и Астория-Негре,
в общей сложности столько же жителей, сколько и в столице. Кроме того,  не
забывайте, что это еще не вся страна. Мы как раз выступаем против изоляции
Вадоса, против того, чтобы город становился привилегированным государством
в государстве. Сколько времени вы уже  здесь?  Наверное,  три  недели?  Мы
ведем борьбу уже более десяти лет, и она стала смыслом всей нашей жизни.
   - Похоже, - она коснулась своими длинными пальцами шахматных  фигур,  -
что  борьба   эта   может   даже   заменить   нам   шахматы   в   качестве
общенационального увлечения.
   Я промолчал.
   - Полагаю, было бы уместно, - сказала она  после  небольшой  паузы,  не
отрывая глаз от шахматной  доски,  -  в  знак  нашей  дружеской  неприязни
сыграть партию.
   Последние слова она произнесла с явным вызовом.
   Помедлив, я кивнул в знак согласия.  Она  улыбнулась,  ловко  зажала  в
руках черную и белую пешки  и  предложила  мне  сделать  выбор.  Я  выбрал
правую, она оказалась белой.
   - Ваш ход, - сказала она  и  наконец  зажгла  сигарету,  которую  долго
держала в руке.
   "Да, - подумал я, - сейчас она вытрет о меня ноги". Я никогда  серьезно
не играл в шахматы, а в  этой  стране,  охваченной  шахматной  лихорадкой,
каждый школьник в два счета справится с любой комбинацией, которую  я  ему
предложу. И все же я  рискнул  и  пошел  королевской  пешкой,  затем  тоже
закурил.
   Она приняла  королевский  гамбит,  что  меня  порядком  удивило,  но  я
продолжал разыгрывать комбинацию, пытаясь припомнить следующие ходы. Очень
скоро я убедился, что черные играют  нетривиально  и  продолжают  блестяще
развертывать главные фигуры. После восьмого хода  я  откинулся  в  кресле,
задумавшись.
   - Кажется, я свалял дурака, - признался я. - Насколько я  понимаю,  мне
где-то здесь уготована расправа.
   Сеньора Посадор кивнула, не улыбнувшись.
   - Сожалею, что вы поставили себя в такое положение. Моя комбинация была
разыграна в прошлом месяце против нашего чемпиона Пабло Гарсиа на  турнире
стран Карибского региона. К слову, я вчера обсуждала с ним  эту  партию  и
подумала, что стоит попробовать ее еще раз.
   - Да, но Гарсиа - большой мастер, - ответил я. - Вероятно,  эту  партию
он проиграл.
   - Отнюдь, - спокойно  произнесла  сеньора  Посадор.  -  Он  выиграл  на
двадцать седьмом ходу.
   Я посмотрел на доску, у меня был выбор - либо потерять  королеву,  либо
вернуть ее в исходную позицию; так или иначе я отставал  на  ход  и  через
несколько ходов был обречен на потерю фигур.
   - Извините, - проговорил я. - Я не  очень-то  хороший  игрок.  Если  вы
позволите...
   - Я бы рекомендовала пойти вот  так.  Вы  понимаете,  конечно,  почему.
Далее так, потом так, так, так. Затем берете пешку, и положение  меняется,
не правда ли?
   - Именно так сыграл Гарсиа? - предположил я, изучая новую позицию.
   - Нет. Он уже потом решил, что следовало так сыграть. Такая  комбинация
ведет к проигрышу черных примерно на пятнадцатом ходу. Гарсиа говорит, что
он ленив.  Он  играет  длинные  партии  лишь  в  тех  случаях,  когда  это
неизбежно.
   - Да, та партия, которую играли во  время  приема  в  его  честь,  была
довольно длинной, - заметил я. - Мне кажется, было сделано около девяноста
ходов.
   - Его противник оказался упрямым и  отклонил  ничью.  Что  вы,  сеньор,
предпочитаете, продолжить или начать новую партию?
   - Позвольте мне попробовать еще раз, - сказал я. - Я не играл несколько
месяцев, да и вообще я играю слабо. Тем не менее рискну еще раз...
   Мы начали новую партию; на сей раз мне удалось  продержаться  подольше;
где-то на сорок  пятом  ходу  я  обнаружил,  что  моя  королева  попала  в
элегантную западню, и сдался, чтобы избежать полного разгрома.
   - Уже лучше,  -  хладнокровно  заметила  сеньора  Посадор.  -  Если  вы
позволите, сеньор Хаклют, я дала бы вам один совет...
   - Буду признателен.
   - Все дело в комбинации. Каждый ход следует увязывать в соответствии  с
ней, как и в реальной жизни.  Я  бы  советовала  вам  иметь  это  в  виду.
Счастливо оставаться, сеньор.
   Она поднялась и, улыбнувшись, удалилась.
   Я попросил официанта убрать шахматы  и  принести  утреннюю  "Либертад",
чтобы узнать, что пишет о сегодняшних событиях правительственная газета.
   Как и обычно, она сообщала те же новости, что и "Тьемпо", но совершенно
по-иному. Почти половина первой страницы была  отведена  обличению  трущоб
Сигейраса, а в редакционной статье говорилось, что теперь,  когда  тщетные
попытки сохранить эти пресловутые постройки, позорящие общество, потерпели
провал, гражданам Сьюдад-де-Вадоса необходимо предпринять энергичные  меры
по ускорению расчистки трущоб.
   Явно изменилась тональность.  Если  до  сих  пор  "Либертад"  вкрадчиво
уверяла своих читателей в том, что заботливое  правительство  очень  скоро
наведет  порядок,  то  сегодня   она   обнаружила   явное   нетерпение   и
недвусмысленно намекала на то, что  у  правительства  не  все  получается.
Оборванные обитатели трущоб смотрели со страниц газеты на  фоне  громадных
грязных  ящиков,  более  уместных  на   страницах   "Тьемпо".   Кастальдо,
заместитель министра внутренних дел, которого я видел вместе с  Диасом  на
приеме  в  президентском  дворце,  по-видимому,  пытался  как-то  защитить
Сигейраса. Однако если он был причастен  к  назначению  адвоката,  который
стал вести дело Сигейраса вместо Брауна, - а  я  видел  этого  адвоката  в
деле, - то лучше бы ему этих попыток не  предпринимать.  И  тем  не  менее
сеньору Кастальдо, по-видимому, грозила отставка.
   Итак, если "Либертад" стала вытаскивать на свет грязное белье, то каким
громом и молниями разразится "Тьемпо"?
   Меня удивило также, что ничего не слышно  о  попытке  деквалифицировать
судью Ромеро. Возможно, симпатии к Герреро после убийства  и  неприязнь  к
Толстяку Брауну после его исчезновения заставили Домингеса  не  настаивать
на санкциях против судьи. Так или иначе, мне  это  было  на  руку;  именно
Ромеро вынес постановление  против  "Тьемпо"  в  мою  пользу,  и  пока  он
остается при исполнении своих обязанностей, оно не потеряет силу.
   Сложив газету, я задумался  над  словами  Марии  Посадор  о  городе,  в
котором оказался. Сьюдад-де-Вадос  не  вписывался  в  общую  картину  этой
страны, как не мог вписаться он, наверное, ни в одну другую  страну  мира.
Если  бы  речь  шла  только  об  архитектуре,  можно  было   бы   добиться
совместимости,  но  дело  было  в  самих  жителях.   Я   представил   себе
Сьюдад-де-Вадос глазами крестьянина, у которого  этот  город  отнял  воду,
выбросив его из привычной сельской жизни на свои ультрасовременные улицы и
площади  с  их  бешено  мчащимися  машинами,  монорельсовыми  дорогами   и
явившимися из-за океана и принесшими все это людьми.
   Может быть, снова наступило время конкистадоров? Может быть, и  я,  сам
того не желая, стал одним из них?
   Тяжело вздохнув, я поднялся и отправился в транспортное  управление.  У
меня уже скопилось достаточно обработанных данных.  Энжерс  жаждал  скорее
получить результаты. Я постарался в общих чертах познакомить его с ними.
   - На мой взгляд, главная проблема связана  с  районом  рынка.  Во  всем
городе нет более подходящего места для сооружения уличного базара,  чем  в
центре Пласа-дель-Уэсте. На площади распространяется законодательство, так
что с этим все решаемо. Если ваше финансовое управление  сделает  хотя  бы
самые грубые подсчеты, к утру мы будем знать, какую  часть  из  выделенных
мне четырех миллионов поглотит этот проект.  Затем  потребуется  несколько
дней на уточнение деталей. Далее, как только вы решите проблему с  рынком,
ваши трущобы исчезнут сами собой. Через несколько месяцев, если вы к этому
подтолкнете правительство, слабая миграция в деревни превратится в  мощный
поток; а исчезнут обитатели - исчезнут и трущобы. Не пройдет и  года,  как
общественное  мнение  поможет  выжить  "последних  могикан".  Насколько  я
понимаю, именно к таким методам обычно прибегает Вадос.
   - Ну что же, не буду спешить с выводами. Слово за Вадосом и Диасом.  Но
все, что вы изложили,  вполне  реально,  -  заключил  Энжерс.  -  Год,  вы
сказали? Ему предстоит быть длинным. Все же... Что вы  думаете  по  поводу
муравейника Сигейраса?
   - Я уже говорил, что здесь все не так серьезно, как кажется  на  первый
взгляд. Все сейчас складывается так, что Сигейраса по суду можно заставить
освободить трущобы. Протестовать  будут  лишь  обитатели,  которым  он  их
сдает. Откровенно  говоря,  я  удивляюсь  тому,  что  это  заняло  столько
времени.
   - Причина, может быть, кроется в... Кстати, вы читали утром "Либертад"?
   - Заметку о, как его  имя...  Кастальдо?  Да,  читал.  Но  мне  гораздо
интереснее было обнаружить пустую полосу на первой странице "Тьемпо".
   Энжерс самодовольно ухмыльнулся.
   - Видите, я оказался прав, когда предложил вам встретиться  с  Люкасом,
не так ли?
   - Мне следует поблагодарить его.
   - Дальбан больше вас не беспокоил? Нет? Вчера вечером я  переговорил  с
Аррио. Похоже, он тоже заинтересовался деловыми операциями Дальбана,  если
так можно назвать его  делишки.  Удалось  кое-что  разузнать  и  о  других
состоятельных сторонниках  народной  партии,  которые,  по  словам  Аррио,
отличаются необязательностью и непорядочностью. Взять,  например,  историю
со штрафом Тесоля. Ведь Тесоль - простой безграмотный  сельский  парень  -
оказался весьма полезным Дальбану и его сообщникам, поскольку  пользовался
авторитетом у необразованных масс. Можно  ли  было  допустить,  чтобы  его
посадили в тюрьму из-за  суммы,  которая  для  них  ничего  не  значит.  В
народной партии немало неприятных типов, Хаклют.
   - Вы высказали мои собственные мысли, - согласился я.
   Энжерс посмотрел на часы.
   - Увы, не могу позволить себе продолжить нашу приятную беседу  -  масса
дел, - сказал он. - Надеюсь, ваши планы осуществятся.
   Остальную часть дня  я  занимался  расчетами,  переводя  свои  цифры  в
человеко-часы и кубические метры бетона, и только в половине шестого отнес
все на компьютер. Голову распирало от цифр; я решил передохнуть и вышел на
улицу чего-нибудь выпить.
   В городе было неспокойно.
   Кто-то окатил памятник Вадосу красной краской.
   На Калле-дель-Соль полиция заталкивала  молодых  людей  в  фургоны,  на
земле виднелись следы  крови,  а  в  руке  у  полицейского  я  увидел  два
окровавленных ножа.
   Днем во время митинга на Пласа-дель-Сур  разъяренные  сторонники  Хуана
Тесоля в знак протеста против его заключения в тюрьму повесили  на  дереве
чучело, изображавшее Аррио. Полиции пришлось наводить  порядок  и  там;  в
вечернем выпуске "Либертад" сообщалось о многочисленных арестах.
   У моей машины прокололи шины.
   А Сэм Фрэнсис в тюремной камере покончил с собой...



18

   В тот вечер Сьюдад-де-Вадос походил на льва, который еще спит,  но  уже
почувствовал приближение человека. Он не шевелится,  а  лишь  приоткрывает
глаза. Но тело его уже не расслаблено, под рыжей шкурой напрягаются  сотни
мышц. И у меня было ощущение, что я сунул голову в пасть к этому  льву.  Я
позволил себе то, чего не позволял уже многие годы: выпить для  храбрости.
Закончив дела в транспортном управлении, а удалось мне в этот день сделать
не так-то много, я отправился в бар и три часа не отходил от  стойки.  Уже
стали тушить свет, был час ночи. Я смотрел на свои руки, они дрожали.  Мне
захотелось исчезнуть отсюда. Сейчас же. Сегодня же.
   Однажды, много лет  назад,  я  встречался  с  журналистом,  которому  в
двадцатые годы довелось быть в Чикаго в момент расовых волнений. Ему  было
трудно передать мне ощущения человека, оказавшегося в городе, который, как
он выразился, восстал против самого себя. Так вот сейчас я понял,  что  он
имел в виду.
   После известий о заключении Тесоля  и  самоубийстве  Фрэнсиса  жизнь  в
Вадосе замерла.
   Люди терялись в догадках.
   "Самоубийство ли? А может быть..."
   "Штраф в тысячу доларо? Но почему же такую небольшую сумму не внесли за
него? Конечно, мы бедны, а как же те, кто на словах согласен с нами,  ведь
среди них есть и очень богатые люди!"
   "Значит, защитники наших  прав  оказались  обмануты!  А  если  так,  то
обмануты и мы, простые люди!"