затем проводил самого победителя на поле, чтобы тот нанес
свой coup de grace [смертельный удар (фр.)].
   Вадос зааплодировал первым. Стоя между  двумя  высокорослыми  королями,
Гарсиа нервно раскланивался, поблескивая стеклами очков.
   Диас снова взглянул на Вадоса, на этот раз с улыбкой.


   Сеньора Кортес поднялась со вздохом облегчения.
   -  Будем  считать,  что  представление  окончено,  -  сказала   она   с
удовлетворением.  -  Теперь   остается   только   церемония   прощания   с
президентом, гости уже становятся в очередь.
   - Белита, - профессор окинул жену холодным взглядом. - Ты  ведь  сейчас
поедешь на студию? А мне бы хотелось остаться,  чтобы  разобрать  с  Пабло
начало партии и все ходы коня. Я еще не встречал у него такой комбинации.
   - Хорошо, - сдержанно произнесла сеньора  Кортес.  -  Тогда  встретимся
вечером дома.
   Кортес стал пробираться среди гостей, которых становилось  все  меньше.
Служители скатывали гигантский шахматный ковер. Я раскланялся с Вадосом  и
направился к машине.


   Любопытная страна, думал я по  дороге  к  центру  города.  Чемпионы  по
шахматам становятся национальными героями. Общественное мнение создается и
определяется путем воздействия  на  подсознание,  чего  даже  не  пытаются
скрывать. Самые жалкие лачуги соседствуют со зданиями будущего. По меньшей
мере непонятным казалось это "детище" Вадоса...
   Но что же делать мне? Ведь я понимаю  все  последствия  воздействия  на
подсознание. Мария Посадор оказалась права, предположив, что  моей  первой
реакцией  будет  неприятие  всего  этого.  Но  профессор   Кортес   своими
рассказами о трущобах смутил  меня.  Он  производил  впечатление  человека
интеллигентного, отличавшегося той старомодной добропорядочностью, которая
не приемлет лжи.
   Чтобы  оставаться  честным  в  собственных  глазах,   я   должен   быть
беспристрастен.  И  в  то  же  время  я  спрашивал   себя,   насколько   я
действительно искренен в своем желании не вникать в  то,  что  выходит  за
рамки моей профессиональной деятельности.
   Добравшись до центра, я отметил, что  жизнь  в  городе  снова  вошла  в
обычную колею. Повсюду царило оживление, характерное  для  вечеров  в  дни
церковных праздников. В барах и ресторанах было полно народу. На  площадях
и перекрестках играли музыканты.
   В слабой надежде, что и мое настроение как-то улучшится, я взял блокнот
и фотоаппарат и решил еще раз пройтись в район  рынка.  Однако  там  улицы
оказались пустынными. Я обратил внимание на маленькую нишу в стене  одного
из домов: мерцающее пламя  нескольких  свечей  освещало  глиняную  фигурку
богородицы. Вокруг одной из свечек я заметил свернутую  трубочкой  полоску
бумаги, на которой было что-то написано. Я снял ее и поднес к глазам.
   "За душу Марио Герреро, - гласили  корявые  буквы  по-испански.  -  Его
убили те... - затем следовало незнакомое мне слово,  возможно  бранное,  -
...индейцы, у которых нет души".
   - Эй! - послышался окрик с другой стороны улицы. - Не трогай!
   Я повернул голову. Из темной двери дома напротив показались двое парней
с дубинками в руках. Я невольно напрягся.
   - Что надо? - угрожающим тоном спросил один из них по-испански.  Другой
уставился мне в лицо,  затем  жестом  приказал  своему  товарищу  опустить
дубинку.
   - Сеньор Хаклют, да? Я  видел  вашу  честь  по  телевидению.  Извините,
сеньор. Мы поставили свечки,  чтобы  напомнить  деревенскому  сброду,  что
смерть Марио Герреро... - он  снова  ввернул  незнакомое  слово,  -  ...не
останется без отмщения. Для собственной безопасности вам  лучше  здесь  не
появляться.
   - Спасибо за совет, - сказал я и быстро зашагал дальше по улице.
   Столкновение  с  воинственно  настроенными  приверженцами   гражданской
партии давало основания предположить, что подобное может  произойти  и  со
сторонниками Тесоля. А ни один контракт не стоил  того,  чтобы  ради  него
рисковать жизнью в какой-нибудь уличной потасовке.
   Очевидно, повинуясь своему профессиональному долгу, я, не  задумываясь,
свернул в сторону  главной  дорожной  развязки  и  провел  там  два  часа,
наблюдая за интенсивностью движения, после чего отправился спать.


   Вероятно, мне  требовалась  еще  неделя,  чтобы  сделать  окончательные
выводы.
   А пока я решил на два дня  засесть  в  транспортном  управлении,  чтобы
перевести мои дорожные подсчеты  на  язык  компьютера  и  получить  первые
приблизительные оценки. Из-за относительно небольшого объема информации  я
справился с этой задачей значительно скорее, чем предполагал.
   Энжерс был  очень  удивлен,  застав  меня  в  пятницу  за  составлением
предварительной схемы. Но я попытался охладить его пыл, сказав, что обычно
мне требуется не менее шести попыток. Однако он  воспринял  мое  признание
как  проявление  излишней  скромности  и  пригласил  меня   пообедать   на
Пласа-дель-Сур.
   Я не выносил этого прилизанного благополучного англичанина. Он был  для
меня слишком... слишком стерилен.  Но  следовало  отдать  ему  должное:  в
дорожно-строительных работах он разбирался неплохо.  По  его  собственному
признанию, он уехал из Англии именно потому, что эта страна, имевшая в  то
время  самые  несовершенные  дороги  в   мире,   не   признавала   четкого
планирования транспортных потоков. Какое-то время  он  работал  в  странах
Британского    содружества    на    строительстве     автострады     вдоль
западноафриканского  побережья,  затем  участвовал   в   сооружении   двух
автомагистралей в США. Потеряв всякую надежду вернуться на родину, так как
британцы все  еще  не  намеревались  что-либо  предпринять  для  улучшения
дорожного движения, он отправился в Вадос.
   Мы с  Энжерсом  мирно  продолжали  нашу  беседу,  сидя  за  столиком  в
ресторане, как вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо.  Оглянувшись,
я увидел Толстяка Брауна.
   - Хэлло, Хаклют, - сказал он, выпуская облако табачного дыма. - У  меня
есть новости, которые вас, вероятно, заинтересуют.
   Казалось, он не замечает присутствия англичанина. Энжерс сам  обратился
к нему.
   - Хэлло, Браун! Вас не часто встретишь здесь! Или вы  для  разнообразия
подцепили клиента, который может даже заплатить гонорар?
   - Это ваш дружок Люкас только тем и занят, что набивает себе  мошну,  -
спокойно возразил Браун. - А я пекусь о торжестве справедливости. Вы разве
этого не знаете? Таких, как я, не так уж много в Вадосе.
   Энжерс помрачнел. Браун снова обратился ко мне.
   - Как я и предполагал,  Хаклют,  похоже,  нам  удастся  расправиться  с
судьей Ромеро: Гонсалес назначил новый процесс. Чтобы отпраздновать успех,
я пришел сюда. Если хотите поздравить  Мига,  он  сидит  там  со  мной  за
столиком. До скорого, Хаклют.
   Тяжелой походкой он направился на свое место.
   - Бунтовщик, -  прошипел  Энжерс  ему  вслед.  -  Наше  правосудие  его
совершенно не касается. Но он никак не  хочет  остановиться  и  прекратить
ковыряться в нем.
   Он погасил сигарету о пепельницу и поднялся.
   - Вы еще вернетесь в бюро?
   - Несколько позже, - ответил я. -  Хочу  еще  захватить  пару  книг  из
отеля. До свидания!


   Книги были лишь предлогом. Я хотел пройтись по Пласа-дель-Сур.  Мне  не
удалось просмотреть утренние  газеты,  и  я  хотел  знать,  хватило  ли  у
народной партии духу для официального выступления. Однако,  добравшись  до
площади, я обнаружил, что там никаких сборищ нет. Если не  считать  доброй
сотни полицейских, которые курили или играли в  кости.  Двое  в  окружении
товарищей были заняты шахматной партией.
   Озадаченный, я вернулся  в  отель.  Мелькнула  мысль  перемолвиться  со
швейцаром, приветствовавшим меня при входе, но я  вовремя  сообразил,  что
он, как и в день моего приезда, скажет, что ничего не знает.
   Но тут на свое счастье я заметил в холле Марию Посадор. Склонившись над
шахматной доской, она праздно передвигала  фигуры,  держа  между  пальцами
незажженную сигарету. Вид у нее был встревоженный.
   Приветствуя меня, она слабо улыбнулась и указала на кресло рядом.
   - Не хотите ли, сеньор, сыграть партию, которую  вы  мне  задолжали?  -
предложила она. - Мне надо немного отвлечься.
   - Сожалею, однако должен  огорчить  вас:  мне  необходимо  вернуться  в
транспортное управление. Но не объясните ли  вы  мне,  почему  сегодня  на
Пласа-дель-Сур нет никаких митингов?
   Она пожала плечами.
   - Вчера в  связи  с  этим  возникли  крупные  волнения.  Диас  запретил
проведение всяких сборищ до тех пор, пока не улягутся волнения,  связанные
со смертью Герреро.
   - Это серьезно?
   - Достаточно серьезно, чтобы разделить город на два враждебных  лагеря,
- ответила она задумчиво.
   Разговаривая, она расставила шахматные фигуры по местам, как для начала
новой игры.
   - Кажется, я прибыл в Вадос в неподходящий момент.
   Я не совсем точно выразил свою  мысль,  она  пристально  посмотрела  на
меня.
   - Не вы, так появился  бы  кто-нибудь  другой.  Вас  пригласили  только
потому, что этого требовала ситуация. Смерть Герреро лишь частность. Можно
сказать, лишь симптом болезни, которая  отравляет  наше  бытие.  Поражены,
загнивают сами корни,  и  все,  что  исходит  от  них,  усиливает  гниение
остального. Вам, по-видимому, известно, что сеньор Сейксас из  финансового
управления весьма заинтересован в строительстве новых дорог, сколько бы ни
ушло средств и каких бы человеческих усилий  это  ни  стоило,  потому  что
именно я его карманы... потечет золото, с помощью которого  сегодня  здесь
можно совершать любые сделки...
   Она вздохнула.
   - Ах, ничего нового в этом нет! Однако меня беспокоит наш  добрый  друг
Фелипе Мендоса - человек, которого  не  развратили  успех  и  признание  и
который не забыл о долге по отношению к своим согражданам! Как  только  он
попытается разоблачить спекуляции Сейксаса, тот снимет трубку и  поговорит
со своим другом судьей Ромеро, и тут же заручится  необходимой  поддержкой
против Мендосы, и будет продолжать свои грязные махинации, а правда  будет
сокрыта от народа. Все это вызывает отвращение. - Она  брезгливо  скривила
рот. - Но, впрочем, хватит. Сеньор Хаклют, вы не думали над тем, что я вам
показала?
   - Признаться, все время думаю над этим, - я осторожно подбирал слова. -
Даже имел откровенный разговор с сеньорой Кортес с телевидения и ее мужем,
профессором Кортесом, который без обиняков признался, что  они  используют
технику воздействия на подсознание. Мне лично это не по душе. Но, судя  по
тому, что мне рассказал профессор, этому можно найти оправдание...
   Сеньора Посадор мгновенно сникла, словно брошенный в огонь цветок.
   - Да-да, сеньор Хаклют. Не сомневаюсь, что Бельзену тоже  было  найдено
какое-то оправдание, - холодно произнесла она. - Всего хорошего.



13

   Весь уик-энд меня не покидало ощущение, будто я бреду по туннелю, своды
которого вот-вот рухнут. Предчувствие беды, вызванное смертью Герреро, все
еще витало в воздухе. Это было заметно даже по той осторожности,  с  какой
люди показывались на улицах,  стараясь  как  можно  меньше  попадаться  на
глаза.
   Налицо был конфликт, который никого в Вадосе не оставил  равнодушным  -
ни членов правительства,  ни  простых  людей.  Я  вспомнил  слова  сеньоры
Посадор о двух враждебных лагерях.
   И все же... Не  может  быть,  чтобы  Вадос  не  пытался  контролировать
развитие событий. Во всем ощущался едва сдерживаемый мятежный настрой,  но
открытых столкновений, к счастью, пока не отмечалось.
   В субботу крупные заголовки на первой  странице  "Тьемпо"  известили  о
победе Домингеса. Видное место в  газете  занимало  пылкое  выступление  в
защиту Фелипе Мендосы, подписанное его  братом,  главным  редактором  этой
газеты. Хотя прямых указаний не было, но я предположил,  что  это  явилось
реакцией на постановление суда в пользу Сейксаса, о чем упоминала  сеньора
Посадор. Статья не обошла молчанием достойное поведение Мигеля Домингеса и
Марии Посадор и заканчивалась хвалебными словами  в  адрес  Хуана  Тесоля,
называя его  "надежным  защитником  свободы  народа".  Весь  стиль  статьи
отличался ура-патриотической напыщенностью.


   Чем настойчивее я хотел продвинуться в работе над  проектом,  тем  чаще
мне стали вставлять палки в колеса. Но хуже всего было то, что ситуация, в
которую я невольно оказался втянутым, все более осложнялась.
   Конечно, и в  том  и  в  другом  лагере  были  порядочные  люди.  Кроме
Фрэнсиса,  которого  не  стоило  уже  принимать  в  расчет,  представители
народной  партии,  от  Мендосы  до  Домингеса,  вероятно,   имели   добрые
намерения.  И  негодование  Марии  Посадор  не  было   лишено   оснований:
несомненным было недопустимое в его положении поведение судьи Ромеро.
   Политическая обстановка в стране напоминала  чем-то  теплицу.  Малейшее
событие, которое можно было как-то обыграть политически,  обретало  почву.
Его оберегали, словно хрупкий, нежный цветок, подкармливали  и  холили  до
тех пор, пока оно не перерастало все возможные размеры.
   С  момента  моего  появления   единственным   серьезным   поводом   для
недовольства обеих сторон послужила смерть Герреро. Но  поскольку  Фрэнсис
уже находился под стражей, волнения носили эмоциональный характер. К моему
немалому удивлению, сам факт, что  я  собственными  глазами  видел  смерть
Герреро, мало занимал меня. Случившееся  казалось  мне  почти  нереальным.
Люди, вероятно, никогда в своей  жизни  даже  не  видевшие  Герреро,  были
взволнованы гораздо больше, чем я, непосредственный свидетель события. Это
могло означать лишь одно: человек не может так много значить для чужих ему
людей, если только он не олицетворяет собой  какой-нибудь  символ.  Символ
чего-то важного.
   Похороны Герреро состоялись  в  субботу.  Заупокойную  мессу  в  соборе
отслужил сам епископ Крус. В городе все замерло, толпы любопытных, стоя на
тротуарах, провожали траурную процессию.
   О'Рурк приказал полиции  обеспечить  безопасность  по  пути  следования
траурной процессии. Его распоряжение оказалось не лишним,  поскольку  были
попытки беспорядков. Вначале я предположил,  что  они  произошли  по  вине
народной партии, но позднее выяснил, что это именно против  нее  выступали
студенты университета.
   Похороны вызвали новые  волнения,  которые  поднялись  следом  за  ними
подобно зыби.
   Я понял из всего этого только одно: мне следует хорошенько взвесить, на
чем основан, мой собственный незаслуженно высокий престиж  в  городе.  "Не
вы, так появился бы кто-нибудь другой, -  сказала  Мария  Посадор.  -  Вас
пригласили только потому, что этого требовала ситуация".
   Совершенно верно. Как невроз, вызванный депрессией, может принять такие
формы, когда уже невозможно распознать причину породившего их недуга,  так
и в Сьюдад-де-Вадосе то там, то здесь  проявлялись  симптомы  сдерживаемых
волнений, не имевшие на первый взгляд между собой никакой  связи.  Они  на
какое-то время как бы  фокусировались  вокруг  определенного  явления  или
личности.
   По стечению обстоятельств я невольно стал одной из  центральных  фигур,
вокруг  которых  развивались   главные   события.   И   как   можно   было
воспрепятствовать уже начатому процессу? И как  бороться  с  этим  клубком
волнений, страстей, опасений, которые в настоящий момент владели Вадосом?
   Я ощутил себя узником, судьбу которого решали  какие-то  неведомые  мне
силы. Я лишился свободы, которой на протяжении всей своей  жизни  особенно
дорожил, - творческой свободы, без которой не мыслил своего труда.
   Прошли еще два дня обманчивого спокойствия.  Большую  часть  времени  я
проводил в  транспортном  управлении,  пытаясь  увидеть  за  цифрами,  что
чувствуют, проходя по улицам, простые жители города.
   За работой я отключился от повседневных городских тревог, как  забыл  и
об иске Сигейраса против транспортного управления. Утром  в  среду  Энжерс
напомнил  мне  о  нем.   Оказалось,   вероятность   того,   что   судебное
постановление будет  обжаловано,  весьма  невелика.  Люкас  смог  добиться
отсрочки, перенеся слушание на более  поздний  срок,  а  полученное  время
использовал для подготовки к ведению  дела  Сэма  Фрэнсиса.  Однако  исход
процесса ни у кого не вызывал сомнений.
   Я аккуратно собрал свои бумаги, зажег сигарету и  откинулся  в  кресле,
внимательно глядя на Энжерса.
   - Итак, вы полагаете, что придется  воспользоваться  повесткой  в  суд,
которую вы мне однажды вручили?
   - Люкас обратил мое внимание на такую возможность, - ответил Энжерс.
   - Я хочу уточнить один момент, - сказал  я.  -  Мне  непонятна  система
правовых отношений  у  вас  в  стране.  Я  полагал,  что  адвокаты  обычно
специализируются  по  гражданскому  или  уголовному  праву.  А  ваш  Люкас
занимается как гражданскими, так и  уголовными  процессами.  В  чем  здесь
дело?
   - О, это сложный вопрос, - вздохнул Энжерс.  -  Думаю,  самым  коротким
ответом на него будет то, что это - часть теории  управления  государством
по Майору. Майор оказывает очень сильное влияние на Вадоса,  вы  ведь  это
знаете. Согласно его учению, всякое правонарушение  является  компетенцией
государства. Поэтому в самом Сьюдад-де-Вадосе нет четкого  различия  между
уголовным и гражданским правом, хотя, мне  думается,  в  остальных  частях
страны -  положение  иное.  Каждый  гражданин,  который,  например,  не  в
состоянии  предъявить  иск  обидчику,  имеет  право  в   частном   порядке
обратиться в государственные органы с жалобой, и государство от его  имени
может ходатайствовать перед судом о возбуждении дела. И такие случаи у нас
нередки. Что касается Люкаса, то он является адвокатом по уголовным  делам
и в то  же  время  юрисконсультом  гражданской  партии,  отчего  круг  его
деятельности весьма широк. Кроме того, он принимал  участие  в  разработке
гражданского   правового   кодекса   Сьюдад-де-Вадоса.   Поэтому    вполне
естественно, что его привлекают к таким делам, как иск Сигейраса.
   - Похоже, что у него действительно много работы.
   - Так оно и есть.
   - В свое время вы предположили, что мне следует ожидать  приглашения  в
суд в качестве свидетеля со стороны Брауна. Чем это кончилось? Повестки от
него я не получал.
   - Положению Брауна не позавидуешь,  -  не  без  самодовольства  ответил
Энжерс. - Насколько мне известно, он отказался от  своего  намерения,  как
только узнал, что мы собираемся сделать то же самое.  Люкас  говорил,  что
Браун немного запутался. Вероятно, закрутился с дельцем, которое состряпал
его дружок Домингес.
   - Браун не похож на человека, которого легко сбить с толку,  -  вставил
я. - А что сделал Домингес?
   - Разве вы не знаете? В конце прошлой недели в "Тьемпо" опять  появился
пасквиль за подписью Христофоро Мендосы, в котором он в  заносчивой  форме
защищал Домингеса от обвинений Ромеро. Домингес написал открытое письмо  в
"Тьемпо" и "Либертад", заявив, что  не  нуждается  в  поддержке  печатного
органа партии, чьи лидеры средь бела дня способны совершать убийства.
   - И "Тьемпо" опубликовала его письмо?
   - Нет, конечно, нет. Но "Либертад" это сделала.
   Я в задумчивости кивнул головой.
   - Итак, он предпочел вступить  в  союз  с  партией,  которая  совершает
убийства ночью?
   - Что вы имеете в виду, Хаклют? - спросил Энжерс ледяным тоном.
   - Ничего, - спокойно ответил я. - Абсолютно ничего. Я ведь должен  быть
объективен, не забывайте! Я считаю своим долгом  одинаково  беспристрастно
относиться к обеим партиям.
   - Но ведь гражданскую и народную партии и сравнить нельзя!  -  заключил
Энжерс не терпящим возражений тоном.
   Решив не вдаваться в бесплодное обсуждение, я  попросил  его  подробнее
рассказать о Домингесе.
   - Мне больше нечего добавить, - резко ответил он.  -  Кроме  того,  что
Ромеро теперь, естественно, имеет зуб на Брауна. Браун, видимо, подстрекал
Домингеса... Понимаете?
   - Написать в "Либертад"?
   - Ну что вы! - с раздражением воскликнул Энжерс.  -  Конечно,