полиции пришла природа.
   Все утро влажный ветер с океана гнал в сторону гор серые грозовые тучи,
и теперь на город обрушились потоки дождя. Ливень успокоил страсти, мокрые
и растерянные противники разбегались в поисках крова. Полицейские вместе с
санитарами подбирали раненых.
   Однако я понимал, что это была лишь передышка...
   И все потому, что один  пожилой  человек  хорошо  отужинал  вечером!  Я
прикинул, у кого бы  узнать,  какие  меры  принимаются,  чтобы  взять  под
контроль взрывоопасную ситуацию. Луи Аррио  как  председатель  гражданской
партии, видимо, должен  быть  в  курсе.  Я,  почти  не  надеясь,  попросил
соединить  меня  с  ним.  Видимо,  мое  имя  сыграло  определенную   роль.
Оказывается, известность в Вадосе приносит не только неприятности.
   - Сеньор Аррио, - сказал я. - Сейчас на Пласа-дель-Сур я был свидетелем
настоящего бунта. Объясните мне, что произошло с запрещением "Тьемпо"?
   - О, операцию провели вполне удовлетворительно! -  Несмотря  на  бодрые
слова, в голосе его ощущалась тревога. - Главного редактора за  неуважение
закона посадили в тюрьму, а сотрудникам газеты запрещено ею заниматься  до
тех пор, пока его не освободят. Надо думать, сие произойдет не так  скоро,
тем временем и ситуация прояснится...
   - Вы, полагаете, Ромеро это сойдет с рук?
   Аррио замолчал, взвешивая, правильно ли он меня понял. Затем произнес:
   - А почему бы нет, сеньор? Ведь есть же закон!
   - Народ на площади плевать хотел на такие законы! - резко возразил я.
   - Что делать, сеньор, закон есть закон, - ответил  он  сухо  и  повесил
трубку.
   К моей тревоге добавились досада и жажда действовать, как будто  угроза
нависла лично надо мной. С кем бы еще связаться, кто способен  понять  всю
опасность положения?
   И тут я подумал о Мигеле Домингесе. Будучи другом Толстяка Брауна,  он,
конечно,  не  мог  испытывать  ко  мне  симпатии,  особенно  если  поверил
телевизионной передаче. С другой стороны, он был противником судьи  Ромеро
и пытался добиться отстранения его  от  занимаемой  должности  за  позорно
проведенный процесс над Герреро и его  водителем.  Удайся  ему  тогда  эта
затея, и сегодняшних распоряжений Ромеро могло не быть...
   Дождь еще не перестал. Я поехал во Дворец  правосудия  в  надежде,  что
застану Домингеса там. Так и  случилось.  Один  из  служащих  сказал,  что
заседание суда закончится через несколько минут.
   Я ждал от Домингеса более холодного приема. Во всяком  случае,  мне  не
пришлось  опровергать  того,  что  было  официально   объявлено   о   моей
причастности к смерти Толстяка Брауна.
   - Хосе Дальбан передал мне, что вы говорили в кабинете Майора, - сказал
мне Домингес. - Мне приятно было это узнать. Мы считали, что  вас  волнует
только контракт и вам безразличны события, происходящие вокруг вас.
   - Напрасно, - ответил я.
   - Допустим. Чем могу быть полезен?
   - Насколько я знаю, сеньор Домингес, - начал я, - вы пытались  добиться
осуждения Ромеро и освобождения его от занимаемой должности.  Возможно  ли
это  как-то  ускорить?  Закрытие   "Тьемпо"   вызвало   волнения,   а   на
Пласа-дель-Сур  практически  вспыхнул  бунт.  Возможно,  если  бы   Ромеро
сместили с поста, положение еще можно было как-то спасти.
   Он посмотрел на меня изучающе.
   - Продолжайте, сеньор Хаклют, - в его голосе появились мягкие нотки.  -
Мне кажется, вы правильно все оценили.
   - Я представляю себе все следующим  образом,  -  продолжил  я.  -  Если
сторонников  народной  партии  лишить  их  печатного  органа,  они  начнут
бунтовать. Можно сказать, ливень спас Вадос от начала  гражданской  войны.
Правительство  потеряло  свой  телецентр.  (Не  важно  даже,  кто  в  этом
виноват.) На стороне Вадоса двадцатилетний опыт правления.  Если  даже  он
сам не готов  расправиться  с  Ромеро,  это  могли  бы  сделать  Диас  или
Гонсалес. Только что Луи Аррио пытался убедить меня, что закон есть закон,
но ведь на самом деле, черт побери, во всем виновата неправильная политика
Вадоса.
   Мой собеседник чуть сдержанно улыбался.
   - Совершенно верно, сеньор Хаклют. Действительно, мы предприняли  шаги,
чтобы провести новое  разбирательство  дела  водителя  Герреро.  Мы  хотим
также, чтобы судья Ромеро понес заслуженное наказание. Если я не ошибаюсь,
вы  присутствовали  на  том  судебном  заседании?   К   сожалению,   из-за
напряженной обстановки, вызванной смертью Герреро, было решено не  спешить
с повторным разбирательством. Что-либо более  конкретное  прояснится  лишь
через несколько дней. Одному богу известно, что  может  произойти  за  это
время. Правда, судья Ромеро, который слишком засиделся на своем  посту,  и
здесь пытается выйти сухим из воды.
   - Что же будет, если его отстранят?
   - В таком случае все вынесенные Ромеро  решения  утратят  силу,  а  все
дела, рассмотренные под его  председательством,  будут  пересмотрены.  Это
касается и "Тьемпо". Никто из судей не решится запретить  газету.  Но  тем
временем многое может еще произойти... - Он развел руками. - Я согласен  с
вами,   сеньор.   Оттягивать   дольше    нельзя.    Действовать    следует
незамедлительно, и я этим займусь.
   Я уехал, но мое беспокойство не проходило.


   На следующее утро "Либертад" большое внимание уделила сообщению о  том,
что Домингес требовал снятия судьи Ромеро.  Диас  официально  распорядился
провести по этому делу расследование. На  второй  странице  была  помещена
резкая статья Андреса Люкаса, посвященная  Ромеро  и  его  карьере.  Люкас
писал,  что  судье,  который  всегда  преданно  служил  интересам  страны,
нанесено грубое оскорбление. Мне представилось, что с такой речью в защиту
своего клиента можно выступить, только будучи уверенным в его виновности.
   После всего, что я узнал, можно было предположить, что Ромеро  выбывает
из игры. Читая статью Люкаса,  я  понял  между  строк,  что  он  испугался
Домингеса, увидев в нем потенциального соперника, который может лишить его
ведущей роли в  юридическом  мире.  Насколько  реальна  была  эта  угроза?
Видимо,  не  очень,  пока  за  плечами  Люкаса  стоит   мощная   поддержка
гражданской партии.
   Так случилось, что я встретил Люкаса  в  тот  же  вечер.  Он  ужинал  в
ресторане на Пласа-дель-Норте, где под  пальмами  снова  накрыли  столики,
хотя после ливня было еще прохладно.
   Удрученный вид Люкаса напомнил мне Хуана Тесоля, когда он  понуро  брел
после суда. Его использовали  в  качестве  партийного  трибуна  и  тут  же
бросили на произвол судьбы, превратив в великомученика.  Не  иначе,  Люкас
представил себя в подобном положении,  возможно,  впервые  осознав,  сколь
грязной игрой может быть политика.
   Но в данный момент я не испытывал к нему сострадания.


   В воскресенье ко мне в отель, предварительно позвонив, заглянул Энжерс.
Мне  показалось,  что  он  чем-то  озабочен,  даже  утратил  свою  обычную
самоуверенность.
   Когда мы уселись в холле, я дал ему возможность первым начать разговор.
   Он порылся в своем портфеле и, найдя какие-то бумаги, откашлялся.
   - Я... хм, приехал, кажется, с неважными новостями, - проговорил он.  -
Диас изучил план застройки района рынка, который вы подготовили. Он его не
одобряет и  хочет  внести  существенные  изменения.  Я,  конечно,  пытался
возражать, но...
   - Я предупреждал вас, - вяло  ответил  я.  -  Нынешний  проект  слишком
дорог. И Диас вправе критиковать  отдельные  детали.  Если  только  он  не
ставит под сомнение фактический объем транспортного потока. Мне  казалось,
я объяснил вам это, передавая проект.
   Энжерс посмотрел на меня. Потом немного помолчал и,  прежде  чем  снова
заговорить, опустил глаза.
   - Вы очень переживаете происшедшее с Брауном? - спросил он.
   - Да.
   Он уставился на свои руки, не зная, очевидно, как продолжить  разговор.
Наконец он произнес.
   - И я тоже, черт побери! Я, я испугался, Хаклют. Вы должны меня понять.
Почувствовав, что мне пытаются нанести удар сзади, я повернулся  и  увидел
его лицо - лицо маньяка или дикого зверя!  Промедли  я  хоть  секунду,  он
задушил бы меня голыми руками.
   - Вы обошлись с его женой далеко не по-джентльменски, - вставил я.
   Он покраснел, краска залила не только его лицо, но и шею.
   - Она, она, - о боже, Хаклют! Что ни говорите, а Брауна подозревали,  в
убийстве. Он же предпочел скрыться  вместо  того,  чтобы  предстать  перед
судом, как поступил бы невиновный.
   - Перестаньте себя уговаривать,  -  перебил  я.  -  Я  видел,  с  каким
благоговением вы схватили оружие, которое  дала  вам  полиция.  Какого  же
черта вы не занимаетесь своим делом? Вы же  специалист  по  транспорту,  а
строите из себя героя, заботящегося о моральных устоях Сьюдад-де-Вадоса! А
ведь удовольствие, полученное вами от исполнения этой роли,  стоило  жизни
отличному адвокату и честному человеку.
   Я с интересом наблюдал за его лицом:  сначала  оно  стало  надменным  и
снова побагровело, затем все краски на нем слиняли, словно на  попавшей  в
воду маске из папье-маше.
   - Мне хотелось бы убедить вас в том, что вы неправы, - проговорил он.
   - Вряд ли это вам удастся.
   Он вынул сигарету, но не закурил и горько усмехнулся.
   - Вы просто недолюбливаете нас да и нашу страну, не так ли, Хаклют?
   - У меня не было особых оснований полюбить ее.
   - И все же вы  могли  бы  постараться  понять  таких,  как  я,  граждан
иностранного происхождения. Мы, как говорится, кровью  и  потом  заслужили
свою звезду - Сьюдад-де-Вадос. Мы вложили в город наше сердце и  душу.  Мы
отказались от всего,  что  могла  уготовить  нам  судьба,  может  быть  от
богатства,  успеха  где-нибудь  в  другом  месте,  потому  что   нашли   в
Сьюдад-де-Вадосе то, что отвечало  нашим  сокровенным  мечтам.  И  теперь,
когда мы видим, как люди, подобные Брауну  и  Сигейрасу,  оскверняют  нашу
мечту, мы не можем спокойно смотреть на это.  Может  быть,  они  по-своему
правы, но мы-то ради нашего города отказались  от  всего.  И  когда  люди,
которые никогда ни от чего не отказывались, поскольку им не от  чего  было
отказываться, пока не появились мы и не дали им все, забывают об этом,  мы
приходим в бешенство.
   Я  промолчал.  Энжерс  немного  подождал,  надеясь  на  мое  запоздалое
понимание, и наконец поднялся.
   - Вы будете утром в управлении? - спросил он.
   - Да, буду, - ответил я. - Непременно.



22

   В тот же день поздно вечером покончил с собой Хосе Дальбан.
   Это подействовало ошеломляюще. Никто  не  мог  понять,  почему  он  так
поступил. Он был одним из самых состоятельных  людей  в  стране,  которому
неизменно сопутствовала удача. Его успех, насколько я знал от Гусмана, был
связан с деятельностью, которая, хотя и не вызывала  восторга  у  властей,
однако не выходила за рамки закона. За ним  укрепилась  репутация  умного,
процветающего  дельца.  Он  был  добропорядочным  семьянином,  имел  жену,
четверых детей, двое из них уже учились в университете в Мехико.  Известно
было также, что у него есть любовница в Куатровьентосе.
   "Удивительно, - подумал я, - как мало порой мы знаем о  человеке,  пока
он жив". Именно поэтому после  смерти  Дальбана  я  узнал  о  нем  гораздо
больше, чем мне было известно при его жизни.
   К  концу  дня  прояснились  причины  происшедшего.  Предприятиям   Хосе
Дальбана грозил финансовый крах. Подобно многим дельцам, он  манипулировал
главным образом чужими средствами. Так случилось, что  на  данный,  момент
дефицит составил громадную сумму. И вот тут-то  Луи  Аррио  воспользовался
случаем, чтобы расправиться с Дальбаном.
   Аррио постепенно установил контроль  над  всеми  кредиторами  Дальбана,
скупил у них закладные, завладел  авансами  под  ценные  бумаги,  а  затеи
уведомил Дальбана, что намерен получить с него  по  всем  векселям.  Общая
задолженность составляла около двух миллионов доларо, причем три  четверти
миллиона нужно было уплатить немедленно. И вот тут после  бутылки  коньяку
Дальбан четырежды полоснул себя бритвой по сонной артерии.
   Все это я узнал в понедельник от Изабеллы Кортес и ее мужа,  когда  они
перед оперой заехали в  бар  моего  отеля.  Я  поинтересовался  у  сеньоры
Кортес, что она думает о причинах пожара.
   - Прежде всего тех, кто это сделал, я  бы  публично  заживо  сожгла  на
костре! - гневно выпалила она. -  Это  злосчастное  отребье  прошлого,  на
борьбу с которым Алехандро  потратил  столько  лет!  Прошлого,  в  котором
царили дикое насилие и распри! Мне стыдно, что я живу в городе, где  Алехо
нашел такую ужасную смерть!
   - С другой стороны, Белита, - неожиданно мягко  проговорил  ее  муж,  -
впервые за многие годы мы провели вместе три ночи подряд.
   - Не надо шутить, когда речь идет о смерти, Леон! - сеньора Кортес даже
побледнела. - Клянусь вам, Сьюдад-де-Вадос никогда не был таким.  Ушел  из
жизни Хосе Дальбан, а до него - Марио Герреро... Кто мне может  объяснить,
что происходит?
   Профессор воспринял  ее  риторический  вопрос  обращенным  к  нему.  Он
почесал подбородок, подумал и проговорил:
   - Честно говоря, Белита, на твой  вопрос  нельзя  ответить  однозначно.
Можно лишь предположить, что сейчас наружу вырвалось то, что  до  сих  пор
накапливалось в виде мелких разногласий, к которым мы все уже привыкли. Но
чтобы серьезно разобраться в происходящем, и жизни, пожалуй, не хватит.
   Потом сеньор Кортес рассказал о причинах смерти Дальбана.
   - В определенном смысле  сеньор  Аррио  совершил  общественно  полезный
поступок, - заметил профессор. - Слишком уж долго и  безнаказанно  Дальбан
наживался на низменных инстинктах людей.
   - Но кое-кому он помогал, - заметила его жена. - Интересно, как  теперь
будет чувствовать себя сеньор Мендоса?
   Я решил, что она имеет в виду Христофоро Мендосу,  редактора  "Тьемпо".
Но поскольку газету закрыли, я не понимал, каким образом потеря финансовой
поддержки со стороны Дальбана отразится на нем. Разве только  распоряжение
о запрещении газеты отменили, о чем я мог не знать. Однако сеньора Кортес,
по-видимому, говорила не о нем, поскольку профессор  сурово  посмотрел  на
жену.
   - Изабелла, тебе хорошо известно мое мнение: мир не пострадает, если он
никогда ничего больше не напишет...
   - Простите, - перебил я. - Но я не улавливаю связи.
   Кортес пожал плечами.
   - Тщеславие заставляло Дальбана меценатствовать. Похоже, все, что он ни
делал, служило  низменным  вкусам,  потому-то  он  и  протежировал  Фелипе
Мендосе, Он предоставил в его распоряжение дом,  поддерживал  материально,
особенно когда книги плохо расходились.
   - Понимаю. Но ведь Мендоса без труда отыщет себе другого покровителя. У
него же мировая известность...
   - Тем не менее я не потерплю, чтобы в моем доме читали его книги.
   - Он может нравиться или нет, -  сказала  сеньора  Кортес,  -  но  надо
признать, что он талантлив и своеобычен.  Однако,  сеньор  Хаклют,  нового
покровителя Фелипе Мендосе в этой стране отыскать будет не просто  -  ведь
он в опале у властей.
   - А разве не сам он в том повинен? - воинственно проговорил профессор.
   Супруги наверняка продолжили  бы  эту  оживленную  дискуссию,  если  бы
сеньора Кортес не вспомнила, что они опаздывают на спектакль.
   Они уехали, а я в задумчивости остался у стойки.
   В противоположном конце бара больше для себя, чем для зрителей,  что-то
вполголоса напевала девушка с гитарой. Я уже не первый раз видел ее здесь.
Я взял свой бокал и сел поближе, чтобы лучше ее слышать.
   События развивались так, будто мой приезд в Вадос послужил толчком  для
целой цепи неожиданных и порой кровавых событий. Хотелось верить, что  все
было просто делом случая, роковым стечением обстоятельств. Ясно было одно,
что и приглашение приехать сюда, и все  последовавшее  явилось  следствием
политических интриг. А в результате все в Вадосе, от президента до девушки
с гитарой, оказались под действием  сил,  неподвластных  отдельным  лицам.
Здесь, в Сьюдад-де-Вадосе, конечно, предпринимались попытки взять эти силы
под контроль. Ведь недаром Майор заявлял, что их страна "самая управляемая
в мире". Но по-видимому, это было не так просто.
   - Сеньорита, - обратился я к девушке с гитарой.
   Она посмотрела на меня своими темно-карими  глазами.  Девушка  не  была
красавицей: крупный нос, большой рот, неровные зубы.
   - Сеньорита, что вы думаете о книгах Фелипе Мендосы?
   Вопрос ее удивил.
   - Мне трудно сказать, сеньор, - проговорила она. -  Мы  -  католики,  а
католикам не дозволено читать его книги. Это все, что мне известно.
   Я вздохнул.
   - А что вы думаете по поводу смерти сеньора Дальбана?
   - Говорят, он был очень плохим человеком. Видно,  его  мучила  совесть.
Должно быть, он был большой грешник, раз сам лишил себя жизни.
   - Предположим, сеньорита, что ваша соперница украла у вас все, что  вам
дорого, все, чем вы зарабатываете себе  на  жизнь,  -  вашу  гитару,  ваши
песни,  соблазнила  вашего  жениха,  если  он  у  вас  есть.  Я  говорю  -
предположим. Как бы вы поступили, попади в столь безысходное положение?
   Она пожала плечами,  пытаясь  понять,  к  чему  я  клоню,  потом  гордо
ответила:
   - Я бы стала молиться, сеньор.
   Я повернулся к ней.
   -  Послушайте,  сеньорита.  Я  не  инквизитор.  Я  приезжий,   которого
интересует, что думают в Вадосе о  событиях  последних  дней.  Посмотрите!
Ведь сеньора Дальбана _убили_. Это не он себе, а ему перерезали горло. Его
предприятие прогорело, неожиданно всплыли огромные долги. Он потерял  все,
ради чего трудился всю свою жизнь. Но это была  не  кара  божья,  а  месть
конкурента. Разве месть - не грех?
   - О да, сеньор! Страшный грех!
   - Ну, так разве справедливо лишать конкурента жизни?
   Она не ответила.
   - Что же касается человека, который жаждал мести, - продолжал я,  -  то
вы, видимо, слышали о сеньоре Аррио?
   - Конечно! Он замечательный человек. Мой отец работает в одном  из  его
магазинов, он уже  помощник  управляющего,  может  быть,  когда-нибудь  он
станет и управляющим.
   Наконец она поняла мой вопрос.
   - Вы хотите сказать, что сеньор Аррио - тот человек, который мстил?
   - Именно. Сеньор Аррио очень богат;  сеньор  Дальбан  был  тоже  весьма
состоятельным бизнесменом. Естественно, что они были конкурентами.
   - Я не верю, - твердо заявила девушка. - Сеньор  Аррио  не  может  быть
плохим человеком. Все, кто работает у него, хорошо о  нем  отзываются.  Он
открыл много прекрасных магазинов не только в Сьюдад-де-Вадосе,  но  и  по
всей стране.
   - А как им еще о нем отзываться? - пробормотал я.
   - А еще, - сказала она тоном, не допускающим возражений, - если  сеньор
Дальбан больше беспокоился о деньгах, чем о спасении своей  души,  и  убил
себя  из-за  денег,  значит,  он  был  порочным  человеком.  Причина  всех
несчастий - любовь к деньгам.
   - Но тогда кто из них любил деньги больше - сеньор Дальбан  или  сеньор
Аррио, который забрал все деньги Дальбана, хотя сам и так богат?
   Мой вопрос сбил ее. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами,  не
зная, что ответить.
   Тогда я решил действовать с другой стороны.
   - Вы помните, что на днях убили сеньора Брауна?
   - Да, сеньор, я читала в газетах.
   - Что вы знаете об этом? И что Браун такого сделал?
   Она опустила глаза.
   - Но, сеньор, все знали, кто такая Эстрелита Халискос,  и  то,  что  он
сделал...
   Я уже собирался помочь девушке выйти из затруднительного  положения,  в
которое сам ее поставил, как вдруг с запозданием понял, что  она  имела  в
виду. Я чуть было не опрокинул бокал, буквально подскочив в кресле.
   - Вы сказали, все знали, кто она такая?
   - Ну да, конечно! Разве не так?
   - Вы сказали, что все знали, - настаивал я, - а не все знают? Вам  было
известно, что  за  девица  была  Эстрелита  Халискос,  до  того,  как  все
произошло? Или вам это пришло в голову  после  того,  как  по  телевидению
выступил епископ?
   - Нет же, сеньор! Да нам, в нашем квартале, и не надо ничего  г