Чернов  тяжело  сел  на  скрипнувшую  под  ним табуретку, выбил золу из
трубки и; ловя взглядом ускользающий взгляд задержанного, устало сказал:
     - Давай  говорить  честно.  Я  не хочу с тобой хитрить Советской власти
хитрить  ни  к чему. Советская власть - она власть бедняков: моя, твоя, его,
-  кивок  в  сторону  Филиппова.  - Я не могу тебе поверить. И тебе никто не
поверит.  Ты  выдаешь  себя  за теленгита, но не знаешь, какие ставят юрты в
Чибите, и сидишь на лошади как шорец.
     - Я  только  бедный  охотник,  - сказал задержанный, и пот еще обильней
заструился по его лицу.
     - Охотник  не  стреляет  тушканчиков, не растрачивает на него патронов,
он  ставит  на тушканчика силки. Охотник стреляет колонка и рысь для меха, а
кабаргу  и  косулю  -  для  мяса.  Охотник  не  берет  в  горы  карабин и не
обматывает   ночью   копыта  своей  лошади.  Охотнику  нечего  делать  около
Усть-Коксы,  где  давно нет крупной дичи. Ты кайгородовец и приехал к нам не
с  добром,  а  со злом. Да, со злом, и поэтому не смотришь мне в глаза. Твои
глаза  бегают,  как бурундуки, завидевшие ястреба. И я знаю, чего ты хочешь.
Ты  хочешь,  чтобы  все  тучные  пастбища вновь отошли к богатеям, а бедняки
пухли  от  голода и пасли чужие стада. Ты хочешь, чтобы наши дети умирали от
болезней и надрывались на рудниках Уркарта...
     - Нет, начальник, я не хочу счастья богатым, нет, не хочу!
     - Но  за  богатых  сражается  генерал  Кайгород,  которому ты служишь и
который  дал  тебе  коня  и  карабин.  Три  дня  назад  бандиты убили нашего
товарища,  алтайца.  Он  был совсем молодой, у него не было бороды и усов, и
он  не  успел  поцеловать  ни  одной женщины, но он был настоящий мужчина, с
сильными  руками  и  чистым  сердцем.  Он  хотел  счастья и свободы для всех
бедняков  Алтая, он с винтовкой в руках защищал это счастье. И вы его за это
убили, отрезали ему голову и надругались над ней...
     - Я его не убивал, начальник...
     - Нет,  раз  ты  кайгородовец,  значит,  ты  его тоже убивал. Тебе дали
карабин,  чтобы  ты  убивал  своих братьев. И сейчас его мать в аиле Тебекер
рвет  на  себе  седые  волосы и проклинает тебя, убийцу. И вместе с ней тебя
проклинают  все  матери  Алтая,  чьи  сыновья  сражаются  за правое дело. Ты
приехал  к  нам не как гость, а как вор. Ты хотел здесь все разведать, чтобы
Кайгород  мог  убить  меня, сына бедняков кумандинца и русской, его, который
получил  чахотку на рудниках Уркарта, и наших товарищей, крестьян и рабочих.
Ты  не  рассказал о себе правду, но о тебе рассказывают твои руки. Не прячь,
тебе  их  не  надо прятать. Это рабочие руки. Кайгород такие руки презирает.
Мы  ими  гордимся.  И  у  меня,  и  у тебя руки в мозолях и ссадинах. У тебя
желтая  кожа  на  ладонях  и  коричневые  обломанные  ногти,  твои  пальцы в
трещинах.  Ты  дубил  кожи,  ты  их мял и скоблил на кожевенном заводе. Тебе
тяжело  доставался  хлеб.  Ты  редко  был  сытым, не была сытой и твоя жена,
плакали,  выпрашивая  хлеб,  твои  дети.  У  нас  таких,  как ты, много. Они
настоящие  люди, ни один из них не стал предателем и не променял свет правды
на  консервы  и  карабин.  Для них честь дороже золота. А тебе Кайгород, как
бездомной  собаке,  бросил подачку, и ты сейчас же забыл про своих братьев -
бедняков.  Не  бойся,  мы  тебя  не  убьем.  Отправляйся к своему Кайгороду,
подползи  на  брюхе  к  его  сапогам,  лизни  языком его генеральскую руку и
расскажи  ему  обо  всем,  что  ты  здесь  видел. Может быть, он бросит тебе
кость.  Грызи ее. Иди и подумай обо всем, что я тебе сказал. Хорошо подумай.
Ты бедняк, и мы тебя не тронем. Мы воюем только с богатеями. Иди!
     Чернов  искоса  наблюдал,  как желтеет лицо задержанного, как судорожно
перебегают  его  пальцы по завиткам овчины и тиком дергается щека. Что может
ответить этот человек, оглушенный и раздавленный словами правды?
     - Не  сердись  на  меня, начальник, я не враг, я не хочу быть врагом, -
шепчет он.
     Чернов молча подходит к двери, отбрасывает тяжелый полог.
     - Иди, чего ты ждешь?
     Задержанный   осторожно   встал,  шапка  выпала  из  дрогнувших  рук  и
покатилась  по  полу.  Он  нагнулся  за  ней,  поднял, нахлобучил на голову.
Вопросительно  посмотрел  на  Филиппова,  который  сидел  все в той же позе,
сжимая коленями винтовку. Обернулся к Чернову, жалкий, растерянный.
     - Зачем смеешься над бедным охотником, начальник?
     - Уходи!
     Один  робкий  шаг, другой. На миг застыл в проеме черной тенью, и вот в
юрте  остались  только  двое  -  Чернов и Филиппов. С минуту молчали. Чернов
тяжело  дышал, словно без отдыха взбирался на высокую гору. Молчание прервал
Филиппов.
     - Зря  отпустил его, Александр Васильевич, - глухо сказал он, свертывая
непослушными пальцами козью ножку. - Кайгород теперь не нарадуется.
     - Не вернется он к нему, не сможет.
     - Как знать...
     Филиппов встал, передернул затвор винтовки.
     - Сиди, - коротко сказал Чернов.
     - Как знаешь, Александр Васильевич, начальству видней...
     Много  дел  у начальника милиции района. Надо проверить посты, привести
в  порядок  бумаги,  потолковать  с людьми. За делами птицей летит время, но
сегодняшней  ночью оно не торопится, тихо шагает, вразвалочку. Полчаса, час,
полтора...  Неужели  ты  совершил  ошибку,  Чернов?  Может, сейчас, когда ты
раскуриваешь   трубку,   лазутчик,   посмеиваясь   над   твоим  легковерием,
карабкается по горной тропе?
     Всякие  люди бывают, Чернов, а доверие дороже золота: его нельзя дарить
каждому.  И  у  человека с темной душой бывают мозолистые руки. Разглядел ли
ты его душу?
     Над  Усть-Коксой  опустилась  ночь.  Черная  как сажа алтайская ночь, в
которой  потонула  серебристая россыпь звезд и жестяной обрезок луны. Густая
темень,   наполненная   шорохами  и  неожиданностями.  Протяжно  всхлипывает
обиженным  ребенком  ночная  птица, изредка стучат тяжелые солдатские сапоги
проходящих   мимо   патрульных.  В  юрте  темно,  только  светится  одиноким
светлячком свечка в углу.
     Как-то  на  фронте  в  дни  затишья, когда солдаты убивают в разговорах
время,  товарищ  Чернова по роте, разбитной Фомин, то ли шутя, то ли всерьез
говорил,  что в каждом человеке, как в железной клетке, зверь сидит, до поры
до  времени тихо сидит, как будто и нет его. А сбей замок - и выскочит он на
свободу,  безжалостный,  клыкастый... Его карамелькой не обманешь, ему кровь
подавай.  И  в  офицере  этот  зверь  сидит,  и в солдате, и в бабе твоей, с
которой  ты всю жизнь прожил. Слушая его, солдаты сочувственно посмеивались,
вроде  соглашались.  А потом, через недельку после того разговора, за языком
они  пошли.  Не  впервой, а не повезло, на секрет напоролись. Фомина в грудь
штыком  ранили.  Просил  оставить,  не  мучиться. А ведь не бросили его, как
волчья  стая  своего бросает, обливаясь кровью и потом, вытащили. Тащили под
огнем  да под немецкими ракетами. Своей жизнью рисковали, а товарища спасли.
Кто  бы  их  упрекнул,  если  б оставили? Да никто. А вот же не сделали так,
совесть не позволила. А у зверя разве есть совесть?
     Чернов  посмотрел  на изувеченную пулей кисть левой руки - память о той
ночи  -  и улыбнулся. Нет, Фомин, человек не зверь, человек - это человек. И
тот,  кого  он  допрашивал,  тоже человек: и честь свою бережет, и голову на
плечах  имеет,  и  гордости  ему  не  занимать.  Человеческая в нем суть, не
звериная.  Революция - она для человека, и делалась она людьми, в которых во
весь рост человек выпрямился.
     Так-то, Фомин, если людям не верить, то и себе верить нельзя...
     Александр   Васильевич   прицепил  маузер,  набросил  на  плечи  старую
кавалерийскую  шинель,  обтрепанную  понизу, и вышел из юрты. Его обволокла,
закутала  темень.  Чтобы глаза привыкли к темноте, он на миг застыл у юрты и
зажмурился. Ему показалось, что его кто-то зовет. Нет, не показалось...
     - Начальник,  а  начальник,  -  явственно  шептал  чей-то голос. Чернов
обернулся, всматриваясь в размытое ночью лицо человека в овчинной шапке.
     - Чего тебе?
     - Я пришел, начальник...
     - Зачем?
     - Я   не  мог  уйти,  начальник,  -  быстро  заговорил  человек,  будто
опасаясь,  что  ему  не  дадут  высказаться  до конца. - Мои ноги не слушали
меня,  они  не  хотели  уходить от твоей юрты, а сердце говорило: "Ты должен
рассказать  всю  правду,  и  большой  начальник  тебя простит". Я лгал тебе,
начальник,  и  мне стыдно, что я замутил ручей правды ложью. Я не охотник, и
я  пришел  от  Кайгорода,  но  я  не  хочу  ему служить и лизать ему руки. Я
настоящий  мужчина и умею держать ружье. Кайгород - твой враг и мой враг. Мы
вместе  будем  биться  с  Кайгородом  и  победим его. У тебя большое сердце,
начальник,  а  большое  сердце  -  это  большая  мишень, в нее попадает даже
плохой  стрелок. Но пуля Кайгорода минует твое сердце. Ты должен долго жить.
Поэтому слушай правду, одну только правду...
     Они  прошли  в  юрту.  И  там  шорец  рассказал Чернову, как он попал к
бандитам,  как  обещал им разведать положение в Усть-Коксе. Он рассказал про
состав  банды,  про  ее  планы,  клялся предками сделать все, чтобы отстоять
власть  бедняков. А через час в той же юрте собрались коммунисты и советские
активисты  села. На повестке дня был только один вопрос - оборона Усть-Коксы
от белобандитов.
     Лазутчик  сообщил, что банда насчитывает семьсот штыков и около трехсот
сабель.  Нападение  на  Усть-Коксу готовится на 17 ноября. На совещании было
решено  объединить в единый отряд всех коммунистов, способных носить оружие,
- чоновцев, милиционеров и красноармейцев стоящего в селе взвода.
     Командовать  этим  отрядом  было  поручено  Чернову.  Одновременно  был
отработан  в  деталях  и  план  уничтожения  банды, предложенный Александром
Васильевичем.  Немалая  роль  в  этом  плане отводилась недавнему лазутчику,
который должен был ввести в заблуждение бандитов.
     Провожая его на рассвете, Чернов говорил:
     - Значит,  запомни:  в  Усть-Коксе  никто  не ждет нападения. Пулеметов
нет, чоновцев нет... Понял?
     - Все понял, начальник.
     - И чтоб остался живым. У нас с тобой впереди много дел.
     - Останусь живой, начальник.
     Чернов  располагал  силами почти в два раза меньшими, чем противник. Но
он  твердо  верил в успех, рассчитывая на хитрость. Бандиты, подтянув в ночь
с  13  на 17 ноября к Усть-Коксе конницу и пехоту, утром начали наступление.
Они   собирались  взять  село  одним  ударом.  Действительно,  сопротивление
оказалось  слабым.  Вяло  отстреливаясь, красные отходили. Но когда основные
силы  бандитов  уже  входили  в  село,  с  флангов  неожиданно крест-накрест
ударили  восемь замаскированных пулеметов, сея смерть и панику. Одновременно
прокатилось  мощное  "ура", и в село с трех сторон хлынули, стреляя на ходу,
его  защитники,  а  с  тыла  выскочил  из оврага конный отряд, возглавляемый
Черновым. Бой длился несколько часов и закончился полным разгромом банды.
     Бандиты  потеряли  около  трехсот  убитыми  и  ранеными, двести человек
сдались в плен.
     В  этом  бою Чернова повсюду сопровождал всадник на темно-серой лошади:
шорец  выполнил  обещание,  данное  им  начальнику  милиции:  он справился с
ответственным  поручением  и  остался живым... За мужество и находчивость во
время  боя  в  горах  Александр  Васильевич Чернов по ходатайству Алтайского
губисполкома  был  награжден  орденом Красного Знамени за номером 11707. А о
том, что предшествовало его подвигу, знали немногие...
     Шли  годы.  Давно  уже  были  уничтожены  на Алтае последние бандитские
группы,  их  жалкие  остатки  сдались  или ушли за кордон. По решению обкома
партии  Александр  Васильевич  в 1925 году был назначен помощником прокурора
по  Ойротской  области.  Отошло в прошлое многое, но навсегда остались в его
памяти  события  той  беспокойной  ноябрьской ночи тысяча девятьсот двадцать
первого  года,  когда  он  после  допроса  отпустил  на  все  четыре стороны
бандитского  лазутчика,  безоговорочно  поверив в его мозолистые руки, в то,
что  у  всех  бедняков  Алтая одна дорога. И, вспоминая на совещании молодых
следователей  о  том  необычном  допросе  в деревянной юрте на берегу бурной
Катуни,  он  говорил:  "Мы  в  свое  время  даже  не  знали  такого  слова -
криминалистика.  Вы  же  взяли  на  свое  вооружение  судебную  баллистику и
словесный   портрет,   графическую   экспертизу   и  следоведение,  химию  и
фотографию.  Но,  широко пользуясь этим, никогда не забывайте о своих верных
помощниках - простых людях.
     Помните,  что  самое  мощное  оружие советского следователя, которое мы
вам  передали  из  рук в руки, - это правда революции, правда, перед которой
никто  не может устоять. Вы не просто следователи, вы советские следователи.
Вы работаете для народа и с помощью народа. В этом ваша сила".
     Чернов  умер в тысяча девятьсот тридцатом году. Его хотели похоронить в
столице  Горного  Алтая  городе  Улалу  (ныне Горно-Алтайск), но каракольцы,
среди  которых  он  пользовался  большой  любовью и авторитетом, настояли на
том,  чтобы его похоронили в их селе. И тело Александра Васильевича покоится
на  площади  села  Каракол  Онгудайского  района  Горно-Алтайской автономной
области.  Приводя к могиле Чернова своих внуков, старики обычно рассказывают
о  нем  и  говорят: "Пусть у тебя будет такое же большое сердце, как у него.
Пусть  оно  вместит  в  себя любовь к людям и веру в друзей, пусть оно будет
твердым как железо, когда ты повстречаешься с врагом".
     - Да,  настоящие  люди  не  исчезают  совсем,  -  закончил свой рассказ
Николай  Николаевич.  -  Они  оставляют  после  себя добрую память, песни, а
иногда легенды...


ПРАВО НА СОМНЕНИЕ

     Старую   истину  о  том,  что  нет  неинтересных  дел,  а  есть  плохие
следователи,   настолько   часто   повторяют,   что  выпускники  юридических
институтов  перестают в нее верить. И каждый начинающий следователь, вопреки
наставлениям,   обязательно  делит  все  дела  на  две  строго  определенные
категории:  стоящие и нестоящие. Первыми он занимается дни и ночи, а вторыми
-  сколько  положено.  И  не  больше.  Начинающий  следователь, как правило,
мечтатель.  Он  мечтает  о  загадочных,  запутанных преступлениях. Он жаждет
лавров.  И  двадцатидвухлетний  Николай  Фролов не был исключением. Он точно
так  же,  как  и  другие  начинающие,  ждал  необычного.  Но судьба в образе
секретаря  прокуратуры  района  аккуратно  клала  ему  на стол дела до такой
степени  ординарные,  что с ними бы справился любой второкурсник юрфака. Все
эти  дела  напоминали  таблицу умножения: он знал заранее ответы на вопросы,
которые   они   перед  ним  ставили.  Стоило  изучать  в  институте  столько
премудростей,  для того чтобы не иметь возможности применить их на практике!
Фролов   был   разочарован.   И   прокурор   района,  человек  пожилой,  уже
подумывающий о пенсии, прекрасно понимал его.
     За  двадцать  пять лет работы в прокуратуре он хорошо изучил психологию
начинающего  и  относился  к  переживаниям  следователя  с  мягкой  иронией,
считая,  что  некоторые  болезни приносят не только вред, но и пользу: после
них  вырабатывается иммунитет. Всему свое время. И когда Фролов докладывал о
результатах расследования того или иного дела, он неизменно спрашивал:
     - Опять в рамках таблицы умножения?
     - Опять.
     - Так,  так,  -  говорил  прокурор  и,  полистав документы, поднимал на
Фролова  глаза. - Ну что ж, дорогой Николай Николаевич, таблицу умножения вы
знаете  неплохо.  -  При  этом  он улыбался, по мнению молодого следователя,
весьма ехидной улыбкой.
     Так  шло  до  тех  пор, пока одно из дел суд не вернул на доследование,
предложив  перепроверить  целый ряд обстоятельств. Доследование - это брак в
работе  следователя,  пятно на его репутации. Фролов был огорчен. Требования
суда  казались  формальной придиркой. Но неожиданно для него дело в процессе
доследования  приняло  совершенно  иной  оборот:  оказалось,  что  тот, кого
Фролов считал организатором преступления, был только соучастником...
     - Выходит,  ошибочка  получилась?  - спросил прокурор у обескураженного
следователя.
     - Ошибка, - подтвердил Фролов, готовясь до конца испить горькую чашу.
     - Подвела таблица умножения?
     Фролов молча кивнул головой.
     - А  все  казалось  простым  как  дважды  два...  Кстати, сколько будет
дважды два? - неожиданно спросил прокурор.
     Фролов пожал плечами: оригинальничает старик.
     - Согласно таблице умножения, четыре.
     - А вы, если хотите быть следователем, забудьте про таблицу умножения.
     - ???
     - Да,  да,  дорогой  мой, забудьте. Не годится для нашей работы таблица
умножения.   Уж  вы  мне  поверьте!  Учитесь  сомневаться,  дорогой  Николай
Николаевич. С этого начинается следователь. Сложная наука, а нужная...
     Этот  разговор  заставил молодого следователя задуматься. Но отказаться
от  привычного  подхода  к расследованию преступлений было не так-то просто.
И,   может   быть,   впервые   он  по-настоящему  понял  мысль,  высказанную
прокурором,   только   после   того,  как  ему  пришлось  принять  к  своему
производству  дело об ограблении Галяевой. Ничего загадочного, наводящего на
глубокие  и  хитроумные  размышления в деле этом не было. Обычное, будничное
происшествие.  Чтобы  его  расследовать,  не требовалось ни гибкости ума, ни
прозорливости,  ни  опыта.  "В общем, дважды два четыре", - сказал бы Фролов
месяц  назад.  Теперь  он  так  не сказал. Тем не менее за порученное взялся
крайне неохотно.
     Обстоятельства  происшедшего можно было изложить в нескольких фразах. В
один  из  зимних  вечеров  восьмиклассница  Рая  Галяева  прибежала  домой в
слезах.  Родители переполошились. Рая долго не могла успокоиться. И родители
не  понимали,  что  с ней произошло. Наконец девушка немного пришла в себя и
рассказала  о случившемся: на нее напали. Рая вместе с подругой была в кино.
После  сеанса  они распрощались, и Рая поехала домой автобусом. Сошла она на
площади  Ленина.  На углу переулка, в котором она жила, почти рядом с домом,
ее  остановили двое парней и потребовали часы. Когда Рая отказалась, один из
грабителей  вывернул  ей руку и сам снял с руки часы. Кричать она побоялась,
так как, по ее мнению, преступники были вооружены.
     Рая  подробно описала внешность грабителей. Оба молодые, лет семнадцати
-  девятнадцати.  Один - худощавый брюнет высокого роста, с пышной, вьющейся
шевелюрой  (он  был без шапки), в куртке с молнией. Другой - среднего роста,
курносый,  с  родинкой  на  правой  щеке. Одет в темное демисезонное пальто,
валенки  и  серую  шапку-ушанку.  Отец  Раи, который некогда собирался стать
юристом,  а  поэтому  считал  себя  достаточно сведущим в юриспруденции, был
убежден,  что  разыскать столь подробно описанных преступников особого труда
не   представляет.   Он  был  возмущен  происшедшим  и  лично  отправился  к
начальнику уголовного розыска.
     - Дело,  конечно,  не  в  часах.  Дело  в  принципе,  -  говорил  он. -
Преступники  обнаглели  до того, что просто страшно показываться на улице. Я
рассчитываю, что хоть в данном случае милиция окажется на высоте...
     Слово   "хоть"   кольнуло  начальника  розыска.  Но  Галяева,  крупного
инженера,  в  городе  уважали.  И  начальник  розыска, пропустив "хоть" мимо
ушей,  заверил его, что грабители наверняка будут найдены, тем более что Рая
подробно описала их внешность.
     - Можете быть спокойны, примем все меры.
     И  действительно,  милиция энергично принялась за дело. Через несколько
дней  после  посещения  Галяевым  начальника  розыска  некий молодой человек
принес  Раины  часы  в скупочный магазин. Его задержали. Он оказался "старым
знакомым" - карманным вором по кличке "Иван Морда".
     - До   грабежей   докатился?   -  укоризненно  спросил  у  задержанного
дежурный.