озразил Борисов. - Не реабилитации, а взыскания.
     - Взыскания?!
     - Да, взыскания, дорогие товарищи, - подтвердил Борисов.
     - Но за что?
     - За безответственность.
     - Не понимаем...
     - Вот  это-то  меня больше всего и огорчает, - сказал Борисов. - Ну что
ж,  придется  объяснить.  Давайте  разбираться. Посудите сами. К следователю
Андросову  поступает  уголовное  дело,  в  данном  случае дело Булыгина. Как
сейчас   выяснилось,   следователь  Андросов  понимает,  что  способствовало
совершению  преступления.  Тем  не  менее  он не принимает абсолютно никаких
мер.  А  ведь те же причины могут в дальнейшем привести на скамью подсудимых
Иванова,   Петрова  или  Сидорова.  Но  советский  следователь  Андросов  не
испытывает  ни  малейшего  беспокойства  за  их  судьбу. Он стрижет сорняки,
оставляя  корни. Он следователь-ремесленник, не чувствующий перспективы. Его
интересует  лишь  числящееся  за  ним  дело,  только палочка в отчете. Он не
направляет   представления   ни  в  Главкинопрокат,  выпускающий  на  экраны
ущербные  в идейном отношении фильмы, ни в места заключения, откуда досрочно
освобождают   неисправившихся   уголовников,   ни   в  школу,  ни  в  райком
комсомола...  Выговор,  Андросов,  выговор за пренебрежение профилактической
работой.
     В перерыве студенты окружили Борисова.
     - Ну   как,   товарищ  следователь,  -  спросил  Борисов  Андросова,  -
собираетесь обжаловать взыскание?
     - Пока еще не решил, подумаю...
     Борисов засмеялся и сказал:
     - Подумайте,  -  а  потом  добавил:  -  Вы,  товарищ  Андросов,  как-то
сравнивали  следователя  с  врачом. Сравнение не очень точное, но в нем есть
рациональное  зерно...  -  И,  обращаясь  к  стоявшим вокруг него студентам,
спросил:  -  Какого  бы  вы  врача  предпочли  -  того, который только лечит
болезни, или того, который одновременно старается не допускать заболеваний?
     - Второго, - сказал кто-то.
     - Правильно,  -  подтвердил Семен Петрович. - Второй мудрее и наверняка
достигнет  большего,  чем  первый.  Главное  - предупредить болезнь. Поэтому
нашему   обществу  нужен  такой  следователь,  который  умел  бы  не  только
расследовать преступления, но и предупреждать их.


x x x

     - Вот  вам и ответ на ваш вопрос о программе-максимум, - сказал Фролов.
-  Что к этому можно добавить? Разве только то, что семинар, о котором я вам
рассказал,  хорошо  запомнился  всем  студентам  Семена Петровича. Недавно я
встретил  Андросова.  Он  теперь  работает  начальником следственного отдела
прокуратуры  области.  Как  и  у каждого из нас, у него имеются, понятно, не
только  благодарности. Однако среди выговоров нет ни одного за пренебрежение
профилактической   работой...   Ни   одного,   если   не  считать,  конечно,
вынесенного тогда Борисовым.
     Нет взысканий за пренебрежение профилактикой и у Фролова.
     Вместе  с Николаем Николаевичем мы просматриваем документы в папках, на
которых  написано:  "Представления  о  принятии  мер  по устранению причин и
условий, способствующих совершению преступлений". С 1967 по 1973 год.
     "Мною,   старшим   следователем  при  прокуроре  области  Н.Н.Фроловым,
закончено   расследование  уголовного  дела  Э  57,  возбужденное  по  факту
преступных   злоупотреблений  в  межрайонной  конторе  по  заготовке  скота.
Привлеченные  в  качестве  обвиняемых бывший управляющий конторой Ямпольский
Г.П.,  старший  бухгалтер  Петренко  В.М.  и  другие  за  последние два года
расхитили государственные денежные средства на общую сумму 87 тысяч рублей.
     Указанные  лица присваивали деньги путем выписки фиктивных квитанций на
скот, который не сдавался...
     Совершению злоупотреблений способствовали следующие обстоятельства...

                                   Прошу:
     1.  Принять  меры  к  устранению  указанных недостатков в бухгалтерском
учете...
     2. Упорядочить хранение и учет бланков строгой отчетности.
     3. Рассмотреть вопрос о подборе кадров ревизионного аппарата..."

     "...Мною,  следователем  по особо важным делам при прокуроре республики
Н.Н.Фроловым, закончено расследование по уголовному делу Э...
     Установлено,   что   убийство   Б.Ц.Авдеева   произошло  при  следующих
обстоятельствах...
     Преступлению способствовало...
     В  соответствии  со  статьей 140 Уголовно-процессуального кодекса прошу
не  позднее  месячного  срока  обсудить настоящее представление и о принятых
мерах мне сообщить".
     К   каждому  представлению  приложены  документы  -  выписки  из  актов
экспертиз, протоколов.

     - А   вот   это  -  записи  показаний  обвиняемых,  -  говорит  Николай
Николаевич.  -  В  процессе следствия я часто слышу любопытные признания. Не
все  в  них,  конечно,  следует  принимать  за  чистую  монету:  ведь каждый
преступник,  вольно  или  невольно,  пытается  обелить себя, свалить вину на
других,  отыскать  причину  своего  падения в объективных обстоятельствах, в
поведении  окружающих,  в  обстановке.  Но  полностью  игнорировать подобные
исповеди  тоже нельзя. Кое-что из них легло в основу тех документов, которые
я    направлял    в    различные   организации   для   устранения   условий,
способствовавших  преступлению. Возьмите, например, вот эти стенограммы. Два
монолога   в   кабинете   следователя...   Разве   они  не  дают  некоторого
представления   о  психологических  пружинах  преступления,  об  обстановке,
которая  ему  благоприятствовала, об условиях, способствовавших падению? Мне
кажется,   что   эти   стенограммы   способны   заинтересовать   не   только
криминалиста,  но  и  социолога,  писателя  -  любого человека, стремящегося
разобраться  в  жизненных  ситуациях,  послуживших толчком к преступлению, в
сложном переплетении мотивов, причин, следствий.
     Прочитав  предложенные  нам  стенограммы,  мы не могли не согласиться с
Николаем Николаевичем. Да, они заслуживают того, чтобы их здесь привести.
     Итак, две исповеди, два монолога в кабинете следователя.


ПЕРВЫЙ МОНОЛОГ

     Вот  вы  говорите:  факты - вещь упрямая, с ними не поспоришь. А я и не
спорю.  Отспорилась... И все же факты что руль: их и налево можно повернуть,
и направо. Все от шофера зависит, на то он и шофер.
     Верьте  не  верьте,  а глупо все получилось. Ведь когда меня из колонии
выпустили,  не  думала,  что  по-новой пойду. И когда на завод нанималась, с
открытой  душой шла. Очень я тогда боялась, что меня на работу в бухгалтерию
не  возьмут.  Сами  знаете,  инструкции  всякие, то да се. А прочла приказ о
зачислении - чуть в присядку не пошла, так обрадовалась.
     Оклад  мне  тогда  восемьдесят  рублей  определили,  да  еще  премии за
перевыполнение  плана.  Легко  на  сердце:  петь  не будешь, а жить можно. И
питаться,  и  одеваться,  и  детишек  в  порядке  держать - все можно. А мне
большего  и не требовалось. "Не прогадали, думаю, что доверились мне. Жалеть
не  будете, вся на работе выложусь, без остатка". Смешно, верно? А между тем
так  оно  и было. Работала я первое время так, что сама себе удивлялась. Все
завалы  расчистила,  раньше  восьми-девяти  вечера  домой  не  возвращалась.
Потому  мне  и  обидно  было,  что  другие халтурят. Ну, кто другие? Главный
бухгалтер  Самаев  Петр  Петрович,  начальник  финансового отдела Буринский,
заведующая   сектором  сводного  баланса  Ольга  Юрьевна...  Лишь  бы  гудка
дождаться,  а там трава не расти. Да что я вам говорю? Сами, небось, не хуже
меня  знаете... Нет, я об этом не молчала. И на собрании профсоюзном об этом
говорила,  и  Петру  Петровичу с глазу на глаз. А толку? Правда, профгрупорг
за  критику  меня  поблагодарил,  а Петр Петрович на собрании покаянную речь
произнес.  Дескать,  к  голосу  масс  надо  прислушиваться,  а критику снизу
учитывать.  В  общем,  много  чего  говорил,  а  потом  вызвал меня к себе в
кабинет  и  по  мозгам  дал. "Ты брось, говорит, руководство подсиживать. Мы
тебя   пожалели,   взяли,  а  ты  вместо  благодарности  нагадить  норовишь.
Бухгалтерия  не  завком,  тут  за длинный язык грамот не дают. Так что лучше
помалкивай".
     Что  я  ему  могла  ответить? Спасибо за науку, учту. А сама думаю: "Ты
меня  проучил,  а я тебя почище проучу. Так проучу, что на пенсию выйдешь, а
вспоминать будешь".
     Как  проучить  хотела?  А  вот  так. У меня подруга есть одна, ну не то
чтоб  подруга, а еще в школе вместе учились, на одной парте сидели два года.
Когда  меня судили, она отшатнулась, а потом, уже после отсидки, встретились
мы  с  ней  на  улице;  тары-бары,  растабары,  слово за слово - опять вроде
дружба  наладилась.  То  она  ко мне забежит, то я к ней. Хотя с мужем своим
меня  и  не  знакомила,  но отношения поддерживала... А зачем вам ее имя? Не
хочу  ее  грязью  заляпывать.  Она к моему делу такое же касательство имеет,
как  я  к  солнечному  затмению.  Вот  она  мне как-то и рассказала, как они
своего  прораба в лужу посадили. Он, как и наш Петр Петрович, все бумажки не
глядя  подписывал. Ну, ему и подсунули бумажечку: "Настоящим свидетельствую,
что  являюсь  бюрократом  и  меня  надо  выгнать  с  работы  в  три шеи". Он
подмахнул,  да  еще  дату  проставил.  Да... Я и задумала что-нибудь такое с
Петром  Петровичем  сделать.  Хотя  я в секторе сводного баланса бухгалтером
работала,  но выполняла и кассирские обязанности. Через меня многие операции
проходили:  все,  что  другим  было лень, на меня сбрасывали. Занималась я и
стипендиями,   которые   завод   наш  студентам  платил.  Ну,  тем,  что  по
направлению  отдела  кадров  в разных высших учебных заведениях обучались. Я
выписывала  платежные  поручения,  по которым деньги перечислялись банком со
счета  завода  на  счет  почтамта.  К  этим  стипендиям прикладывался список
получателей  по  форме  Э  103.  Ну,  значит, кому какая стипендия положена.
Одному,  допустим, сорок рублей, другому - пятьдесят, больше не платили. Вот
в  этот  список я и включила свою фамилию, специально первой ее поставила, а
стипендию  себе  выписала не в сорок, не в пятьдесят рублей, как другим, а в
двести  пятьдесят,  тоже  из  озорства.  Сделала  так  и  понесла  платежное
поручение  вместе  со  списком  к  главному  бухгалтеру.  Поставил  он  свою
закорючку  и спрашивает: "Все?" - "Все". "Тогда, - говорит, - я на совещание
поехал".  А  никакого  совещания  и  не  было. Просто он всегда так говорил,
когда  домой  после  обеда  отправлялся.  Все об этом знали. Поспит часок, а
потом  на  своем  огороде  копается.  Такая  меня злость разобрала, вот даже
сейчас  вспоминаю  и  то  трясусь.  Кажется, радоваться должна была, что все
гладко  получилось,  как задумала, а злюсь. Вот и пойми: не только в других,
но  и в себе человек разобраться не может. Подхожу к нему и говорю: "Вы хоть
бы,  -  говорю,  -  просмотрели,  что я составила. Ведь документы денежные".
"Некогда,  - говорит, - дорогая". И ушел. "Ладно, - думаю, - "дорогой", ты у
меня попляшешь!"
     Взяла  документы  и  прямым ходом к Любови Николаевне. Она посмотрела и
за  голову  схватилась. "Соображаешь, что затеяла?" - "Соображаю", - говорю.
"Ничего  ты не соображаешь. Думаешь, его под монастырь подведешь? Себя. Петр
Петрович  тут десять лет сидит и еще двадцать просидит, он фигура, а ты кто?
Амнистированная.  Выгонит  он  тебя  - что будешь делать? С протянутой рукой
ходить?   Тебя  же  никто  на  работу  не  возьмет  с  такой  биографией  да
характеристикой.  Чем ты докажешь, что не хотела этих денег присвоить? Своим
честным  словом?  Да  кто тебя всерьез слушать будет? И вообще, кому вся эта
история  нужна? Послушай-ка лучше моего совета: разорви эти бумажки и никому
их не показывай".
     Такого  она  мне  наговорила,  что я совсем потерялась. На душе до того
муторно,  что  жить  не  хочется.  Пришла  домой  - ни к чему руки не лежат.
Понимаю,  что  права она, а делать по ее не желаю. Упрямство, что ли, такое?
Ни  детишками,  ни  хозяйством  заниматься  не могу, все растравляю себя. До
того  растравила,  что  всю  ночь с боку на бок проворочалась. И так, и этак
прикидывала  - все одно плохо. Куда ни кинь, везде клин. "Да пропади, думаю,
оно  все  пропадом.  Что  мне,  больше  всех  нужно, что ли? Пусть идет, как
идет".
     Прихожу   утром  на  работу  -  Самаев  вызывает.  "Перечислила  деньги
студентам?"  -  "Нет  еще". - "Почему?" - "Работы много". "Так, - говорит, -
дорогая,  дело  у  нас не пойдет. Мы, - говорит, - не при капитализме живем,
на  себя  работаем. Мы, - говорит, - должны не коптеть, а гореть на работе".
Как  сказал  он это, терять-то мне уже было нечего. И стипендии присваивала,
так  меня  злость  по-новой  схватила,  даже  в жар бросило. "Ну, раз так, -
говорю, - сию секунду перечислю".
     И  перечислила,  и  получила свою первую "стипендию"... От злости я это
сделала.  Ну,  а  потом  все  как-то  само  собой  пошло,  как мяч под горку
покатилось.   Теперь  и  подоходный  налог,  который  в  райфо  должна  была
перечислять, и деньги за рационализаторство и изобретательство.
     В  открытую  действовала,  на глазах. Какие уж там хитрости! Все ждала,
когда  за  руку  схватят.  "Вот, - думаю, - на этом документе сгорю, слепому
видно, что подлог". Нет, без сучка и задоринки проходит.
     Присвою  сто  рублей  -  мне  десятку  в  премию, присвою двести - меня
двадцатью  рубликами  премируют.  И злюсь, и смеюсь. Так бы, наверно, до сих
пор работала, если бы не ревизия.
     Вот  оно  как,  гражданин  следователь,  получилось.  А вины своей я не
оспариваю.  Что  есть,  то  есть.  Оно  и  к лучшему. Как-никак четыре года.
Надоело судьбу да людей испытывать...


ВТОРОЙ МОНОЛОГ

     Один  мой  приятель шутил, что естественная убыль свойственна не только
материальным  ценностям.  Он  утверждал,  что  у каждого с годами происходит
усушка   идеалов,  утруска  честности  и  провес  романтики.  Остроумно,  но
необоснованно.
     Чепуха! Досужие выдумки людей, которые не хотят или не умеют думать.
     Нет,  усушки  идеалов  не  произошло.  И все-таки я что-то безвозвратно
потерял, что-то важное, может, даже самое важное в жизни.
     Но что?
     Вы  как-то в разговоре упомянули, что мои коллеги и студенты отзываются
обо  мне  как  о  честном  человеке.  Вас  это, конечно, удивляет. Еще более
странным  вам  покажется,  если  я скажу, что сам себя до последнего времени
считал  честным  человеком.  Да,  считал.  И  от этого заблуждения мне очень
трудно  отказаться.  Даже  сейчас  у  меня временами мелькает мысль: а может
быть,  поступки  людей не всегда соответствуют их характеру, взглядам? Как в
математике?  Плюс  на  минус дает минус. Может, и в жизни преступление - это
иной    раз    только    произведение    положительного   на   отрицательные
обстоятельства?
     Как  ваше  мнение?  Чепуха?  Да,  конечно.  Просто мысль увертлива, она
везде  пытается  найти  щелочку.  Человек  не  столько  себе  судья, сколько
адвокат.  Он  всегда  хочет  оправдать  себя,  по крайней мере в собственных
глазах...
     Я   знаю,   что   говорю  сбивчиво.  Извините.  Но  я  не  в  состоянии
сосредоточиться,   а  мне  это  необходимо.  Я  не  в  том  возрасте,  чтобы
рассчитывать  на  новую  жизнь,  которая  начнется после того, как я искуплю
свою  вину. И вы тоже прекрасно понимаете, что ее не будет. Ничего больше не
будет.  Приговор суда - официальное свидетельство о моей духовной смерти. Вы
это  знаете.  Страшно,  конечно.  И  все  же весь этот месяц меня не столько
волнует  мое ближайшее будущее, сколько этот проклятый вопрос: почему я стал
преступником, где то пятнышко, которое переродилось в раковую опухоль?
     Я обязан ответить себе на этот вопрос. Понимаете? Обязан.
     Камера  имеет  свои  особенности.  Мы  живем  слишком  бурной,  слишком
насыщенной  жизнью.  Мы  все  время  торопимся  успеть  что-то  сделать, нам
некогда    оглянуться,    осмотреться,   проанализировать   промчавшиеся   с
космической  скоростью  события.  Мы не ходим - мы бежим, едем, летим. И все
вперед.  А  в  тюрьме время никуда не торопится. И люди никуда не торопятся.
Они  спят,  едят  и  копаются  в  прошлом. Вот и я копаюсь... Все вспоминаю,
анализирую, разбираюсь...
     Сегодня  в  тюрьме  Никонова встретил. Мы же теперь с ним связаны одной
веревочкой.  На  вашем  языке  он  "взяткодатель",  а  я "взяткополучатель".
Увидел  его  -  и  сразу  передо мной сцена нашего знакомства. Все помню, до
мельчайших  подробностей.  Даже  помню,  какой  на  нем был галстук - узкий,
старомодный,  в  горошек.  В  дни моей юности в нашем городке такие галстуки
носили  в  особо торжественных случаях. Мой отец одевал такой галстук, когда
шел  в  театр.  Но  это, конечно, к делу не относится. Вас интересует, как и
при  каких  обстоятельствах  я встретился с Никоновым здесь. Я Никонова знал
раньше.  В  нашем  городке  все  друг  друга  знали.  Но  я уехал из городка
мальчишкой,   а   он   тогда   был   взрослым  человеком.  По-настоящему  мы
познакомились  спустя  двадцать  пять  лет,  месяц  назад, когда он вместе с
сыном  пришел ко мне, доценту, члену приемной комиссии института, куда хотел
поступить его Сергей.
     Он  мне  очень понравился, этот Никонов. Седой, благообразный. Радостно
у  меня  в тот вечер на душе было, временами детства пахнуло. Уютно я себя с
ним  чувствовал,  все  умилялся:  земляки!  Домик  вспомнил,  в котором рос,
яблоньки,  черемуху  в  палисаднике.  Я, конечно, расчувствовался, пригласил
его  и  сына  к  себе  на  квартиру.  Выпили, вспомнили наш городок. А потом
Никонов  заговорил  о  поступлении  Сергея в институт. Говорил он осторожно,
обиняками,  и  я не сообразил, в чем дело. Я сказал, что сделаю, разумеется,
для  земляков все возможное, что пусть Сережа не беспокоится: не боги горшки
обжигают.  Я  его  подготовлю  к  вступительным  экзаменам, кажется, даже из
Пушкина  что-то  к  месту  процитировал. Никонов переменил тему. Но когда на
столе  оказалась  вторая  бутылка,  он  вновь  вернулся к этому разговору. Я
наконец  понял,  что  речь  идет  о  незаконном  поступлении  в  институт, и
мгновенно  протрезвел.  "На  это  я  не  могу  пойти,  Федор  Алексеевич". -
"Почему, Дима?"
     Никонов  не  требовал, не злился - он просто хотел меня понять. Хотел и
не  мог.  В его благообразной седой голове не укладывалось, почему земляк не
может  помочь  земляку  в  таком  плевом  деле.  Его  глаза  смотрели  в мои
доброжелательно и наивно: "Почему, Дима?"
     Я  не  мог  его  обидеть.  Мне было смешно и немного грустно. Я начал в
деликатной  форме  объяснять  ему,  что  это - преступление не только против
закона,  но  и  против  нравственности.  То, что он хочет, противоречит моим
принципам.
     Он  как будто сочувственно слушал, кивал головой, соглашался, а когда я
кончил,  спросил:  "Сколько?"  - "Что сколько?" - "Сколько тебе денег нужно,
Дима?"
     У  меня потемнело в глазах. Я закричал, затопал ногами... Никонов и его
сын  ушли.  А  под  утро  Никонов снова появился. Я не успел его вытолкнуть.
Едва  я  открыл дверь, он повалился мне в ноги. Я пытался его поднять, но не
мог.  Он  ползал по полу на коленях, хватал меня за руки. Это было не только
мерзко,  это  было  страшно.  Понимаете?  Страшно.  У  меня было только одно
желание:  скорей  уйти,  убежать  от этого кошмара. Но я не мог вырваться из
его  рук.  У  него были очень холодные мокрые руки... Я и сейчас чувствую их
прикосновение...
     Что?  Да,  конечно,  я согласился. Я бы согласился тогда на все, на все
без исключения.
     Никонов  ушел.  А  утром  я обнаружил на телефонном столике деньги. Они
были  завернуты  в  бумагу  и  перевязаны шпагатом. Я их схватил и кинулся в
гостиницу, в которой они остановились.
     Номер  Никонова был на втором этаже, но мне не пришлось подниматься, мы
с  ним  столкнулись в вестибюле. Я не успел ничего сказать. Увидев в руках у
меня  пачку,  он побагровел и закричал: "Мало? Мало, лихоимец? Портки с меня
содрать хо