я. Наталья Матвеевна продолжала:
     - Я  обвиняю  Акимова  в  том, что он позволил сделать себя тем, кем он
сейчас  стал.  Акимов  когда-то  учился  у  меня. Были тяжелые дни, и он, не
окончив  школы,  пошел  работать. Я понимала чувства Акимова, когда он много
позднее  сказал мне о своей дочери: "Девочка-то пятерки и четверки приносит.
Пожалуй,  выйдет  из  нее  что-нибудь получше, чем я". Сказал он это в своей
обычной  манере  -  так  буркнул  между  прочим.  Но  в глазах отца я видела
гордость  и  надежду на то, что девочке будет очень хорошо и светло в жизни.
Все это было до того, как Акимов стал иеговистом.
     И  вот  сегодня я обвиняю его в том, что он забыл об обязанностях отца,
что  он  день  за  днем отравлял жизнь дочери, старался уничтожить в ней все
светлое  и  чистое,  что  есть  в  ребенке,  и  превратить  ее в религиозную
фанатичку...
     Наталья  Матвеевна  напомнила события 15 сентября. Еще раз развернулась
перед слушателями картина дикого избиения.
     - Я  обвиняю  вас,  Акимов, - строго сказала она, - также в том, что вы
подняли  руку  на  граждан,  пытавшихся  спасти  от  вас  вашего же ребенка.
Неужели вам не кажется чудовищным ваше поведение?
     Соколкин,  скромный,  очень  тихий  человек, не побоялся вашей ярости и
ваших  кулаков,  вошел и отобрал у вас дочь. Все, кто проходил в этот момент
мимо  вашего  дома, призывали вас образумиться, прекратить бесчинство. Когда
в дело вмешался сержант Коршунов, вы затеяли с ним драку...
     Степан   сидел   безмолвно   и  неподвижно,  будто  речь  общественного
обвинителя его не касалась.
     - Я  прошу  суд сурово наказать Акимова и лишить его родительских прав,
-  говорила  Карасева.  -  Сегодня утром мы узнали, что общественность нашей
области  добилась  направления Вали в пионерский лагерь "Артек". Чужие ей по
крови,  но  родные  по духу люди позаботились о ней. Врачи и сестры больницы
не  спали  ночей, чтобы скорее восстановить здоровье ребенка. Я позволю себе
зачитать   несколько  выдержек  из  писем,  присланных  незнакомыми  людьми,
узнавшими о преступлении Акимова.
     "Это  зверство,  -  пишет  рабочий-строитель Прохоров, - вызвало у всех
нас  величайший  гнев  и  негодование.  Акимов  должен понести самое суровое
наказание..."
     Вот  письмо  отца  двух  детей товарища Букатова: "Я не могу оставаться
равнодушным  к такой жестокости и подлости взрослого человека по отношению к
своему  ребенку.  Мое  мнение  такое:  приговор  Акимову  должен  быть самым
строгим".
     "Иуды  под маской святости, оказывается, еще встречаются в нашей жизни,
-  читала  Наталья  Матвеевна.  -  Тот,  кто  поднял поганую лапу на красный
галстук,   должен  быть  строго  наказан.  Я  имею  трех  детей  с  красными
галстуками.  И  этим  я  горжусь, потому что мои дети - счастливые дети. Они
живут  под  солнцем  радости  и  счастья"  - так пишет инвалид Отечественной
войны Коропцов.
     Писем,  подобных  тем,  выдержки из которых я вам прочитала, десятки. И
все  люди,  писавшие их: рабочие, колхозники, служащие, пенсионеры, - вместе
со мной просят вас, товарищи судьи: самое строгое наказание изуверу!
     Я  думаю  что будет правильным, если суд вынесет частное определение по
поводу   отношения   к   Акимову  руководителей  и  профсоюзной  организации
радиозавода.  Их  равнодушие  к  судьбе  члена  коллектива  - одна из причин
вступления  Акимова  в  секту.  Товарищи  с  завода могут сказать: это, мол,
исключение,   единичный  факт.  Но  в  нашем  обществе  не  имеет  права  на
существование даже единичный факт изуверства.
     Перед  нами  раскрылась картина того, как постепенно и упорно всасывала
секта  в  свои  сети  Акимова. Он был одинок. Никто не пришел ему на помощь,
никто  не  подал  дружескую руку, чтобы помочь выбраться из болота. Не было,
мол,  сигналов!  Нельзя  же,  товарищи,  ждать, пока человек попросит спасти
его.  Больше чуткости, больше внимания каждому человеку! Нужно знать, чем он
живет,  что  у  него  на  душе, как можно скорее и действеннее прийти ему на
помощь  в  трудную  минуту.  Пусть  же  случившееся  будет  всем нам хорошим
уроком.
     Затем выступил адвокат.
     Когда за барьером поднялся Степан Акимов, зал насторожился.
     - Выступала  тут  жена  моя  и  другие...  -  глухо  сказал  Степан.  -
Калашников  много говорил... Называли меня темным человеком, доказывали, что
глуп...  Даже  к  доктору  водили: не сумасшедший ли я? А я ничего не знаю -
где  правда,  где  нет  ее.  Верил я тебе, брат Афанасий, больше, чем самому
себе.  Может, слаб я духом и погибнуть мне суждено. Но не могу я идти против
дочки  и Марии. Что ты мне за них дашь, Афанасий? Блаженство тысячелетнее? А
какое мне без них блаженство? Пусть уж если погибать нам, так всем вместе!
     Он   умолк,   и   в   наступившей  тишине  стал  слышен  громкий  шепот
Калашникова:
     - Что делаешь? Раб господень, а такое говоришь...
     Анна  Ивановна  сделала  Калашникову  замечание. А Степан, казалось, не
слышал реплики "брата".
     - Многое  я видел, что не нравилось мне. И каждый раз сам себе говорил:
голос  сатаны!  Умолкни,  покорись и вымаливай прощение. А сейчас говорю: не
надо  мне  прощения  ни  от  тебя,  Афанасий,  ни  от  бога, ни от суда. Раз
положено  мне  наказание  за  то,  что  на  кровь  свою руку поднял, пусть и
осудят...  Прошу  прощения только у дочери своей, Валечки, у тебя, Маша, и у
вас, Наталья Матвеевна.
     Акимов обернулся к учительнице и низко ей поклонился.
     После  последнего  слова Калашникова суд удалился на совещание. Публика
вышла  из  зала.  В  фойе  клуба  люди  смогли  наконец  высказать  все, что
передумали в эти часы.
     - Кто  бы  мог  поверить,  -  говорил  собравшимся  вокруг него пожилой
рабочий,  -  что  такие  вещи  возможны  в наше время. Ведь я же хорошо знаю
Степана. Отличный семьянин был. И на тебе...
     Через  час  суд  объявил приговор. Калашникова приговорили к пяти годам
лишения свободы, Акимова - к двум.
     Степан выслушал приговор молча.


x x x

     ...В  исправительно-трудовой  колонии  Степана  сразу  же  поставили на
знакомую  работу  -  по  столярной  части.  Он  принялся  за труд с каким-то
непонятным для окружающих ожесточением.
     Тяжелые,  неотвязные  думы  лишали  Степана  покоя. Если бы он отдохнул
перед  сном,  то  пришлось  бы  ворочаться  на  нарах чуть не до утра. А так
Степан проваливался куда-то, едва голова касалась подушки.
     Вскоре  рвение  Степана  было  замечено.  Имя  его  появилось  на Доске
передовиков.  Не  раз  начальник  отряда  заговаривал со Степаном, советовал
прочитать  книги,  втягивал  в  беседу. Акимов отмалчивался и глядел куда-то
вдаль, мимо плеча воспитателя, думая о своем.
     Степана  сделали  бригадиром.  Под  началом  у  него  работали  четверо
молодых  парней,  не  успевших  еще  овладеть никакой специальностью. Степан
учил  их  основательно, посвящая во все тонкости мастерства. Подолгу говорил
о  капризах  и  привычках  разных  пород  дерева, о том, как нужно дружить с
инструментом,  чтобы  он  был  послушен  воле  мастера. Но как только беседа
переходила на другие темы, из бригадира нельзя было выжать ни слова.
     Возможно,  так  и прошел бы весь срок заключения, если бы мастерской не
дали заказа со стороны: изготовить столы и стулья для детского сада.
     Степан  молча  выслушал  распоряжение  начальника  и,  не  взглянув  на
чертежи мебели, коротко сказал:
     - Этого делать не буду.
     Степана  тут  же сместили с бригадиров, он ушел, сунул голову в подушку
и так лежал, не засыпая и не поднимая головы.
     Под вечер его вызвал начальник отряда Куницын.
     Степан  вошел  в  небольшую  чистую  комнату, где стоял стол, сделанный
его,  Степана,  руками,  и  сел  по  приглашению Куницына на стул, тоже его,
Степана, производства.
     Куницын  обратился  к  Акимову  с  просьбой.  Самодеятельный  коллектив
готовит  спектакль.  Нужны  декорации.  Не  может  ли он, Акимов, возглавить
бригаду театральных плотников этак на неделю - на две.
     Прошло  недели  две.  Степан  работал  за  кулисами  клуба,  когда  его
вызвали.
     - Акимов, свидание...
     В  маленькой  комнатке  Степан  увидел  жену  и Валю. Он и рта не успел
раскрыть,  как  девочка  повисла,  ухватившись  ручонками за его шею. А жена
заплакала в голос.
     - Ну  что  ты,  -  неловко  уговаривал  ее  Степан.  -  Теперь-то  чего
реветь?.. Перестань, а то, гляди, и Валюшка заплачет...
     Степан  не  мог  простить  себе  месяцы  напрасных мучений. Ведь самому
написать   им  надо  было.  Хорошо,  что  Куницын  оказался  таким  душевным
человеком. А то так бы и не знал, простили они его или нет.
     Как-то  Степан  пришел  в библиотеку и, вытащив из кармана бумажку, где
толстым  плотницким  карандашом рукой Куницына было написано название книги,
протянул ее библиотекарю.
     Книга  называлась  "Библия  для  верующих  и  неверующих",  и  Степан с
первого раза многого в ней не понял.
     За  повторным  чтением  этой  книги  Степана  застал Куницын. Они долго
говорили в этот вечер, прохаживаясь по дорожке вдоль бараков.
     Многие  неверующие,  с  которыми  до  сих  пор  доводилось  встречаться
Степану,  либо  хохотали  над  Степановой  "дурью",  либо  сокрушенно качали
головами,  доказывая,  что  в наши дни нельзя верить в бога. В лучшем случае
собеседники   Степана   ссылались   на  спутники,  атомную  энергию,  успехи
астрономии.
     Куницын  вел разговор совсем по-другому. Именно здесь Степан понял, что
к  чужим  верованиям  нужно относиться с уважением и что религиозность вовсе
не является признаком "глупости", "дури", "бестолковости".
     - Можно  быть  умнейшим человеком и верить в бога, - говорил Куницын. -
Был  такой  великий ученый - Дарвин. Он до сорока лет верил в бога и только,
когда сам убедился в том, что бога быть не может, порвал с религией.
     Степану  очень  хотелось  спросить,  как  же это случилось, что простой
смертный вдруг смог сам убедиться в таком деле, но он постеснялся.
     - У  меня  бы  на  вашем месте возник вопрос, - улыбнулся Куницын. - По
вероучению  иеговистов,  такой  человек, как Калашников, чуть ли не святой и
он,  конечно, должен "спастись". А ведь вы, неглупый, умеющий понимать людей
человек, не можете не видеть, что Калашников - прохвост...
     Они   долго   говорили,  Куницын  не  требовал  от  Акимова  ответов  и
возражений.  Но  лучше  бы  он  спорил  со  Степаном.  Акимов  теперь  часто
размышлял над словами воспитателя.
     "Как  же  это  на самом деле выходит? - думал Степан. - Ни один волос с
головы  не  упадет  без  воли  божьей.  Стало  быть,  если один человек убил
другого,  то  виноват  не  убийца,  а  бог.  Зачем  же  бог, от которого все
зависит,  делает  людей  неверующими?  Чтобы искусить верующих и определить,
кто  истинно любит бога, а кто нет? Так ведь он же всеведущий и должен знать
это без испытаний и искушений!"
     Снова   перечитал   Степан   "Библию   для   верующих   и  неверующих".
Библиотекарь посоветовал взять еще несколько книг и брошюр.
     Между  тем  шли  месяцы.  Имя Степана не сходило с Доски передовиков, и
вскоре Акимов получил досрочно условное освобождение.
     В день отъезда произошло маленькое происшествие.
     Степан   уже   получал   документы  в  канцелярии,  когда  туда  вбежал
библиотекарь.
     - Позвольте,  - закричал он, - это как же так! Да у меня таким порядком
всю  библиотеку  по  домам  увезут.  А  ну-ка  открывайте чемодан! Где у вас
"Библия для верующих и неверующих"?
     Степан  густо покраснел. От смущения он никак не мог попасть ключиком в
скважину замочка.
     - Я же не нарочно, - бормотал Степан. - Я позабыл, что не моя...
     - Когда  Фимка  Удав  снимает  часы  с  прохожих,  он  тоже  каждый раз
уверяет, что не нарочно, а просто позабыл!..
     - Тихо!  - стукнул ладонью по столу Куницын. - Акимов, оставьте книгу у
себя.
     Степан  покривил душой, говоря Куницыну, что больше не верит в бога. Он
еще не мог назвать себя неверующим. Но и прежней веры давно уже не было.


ОН САМ СЕБЯ ОСУДИЛ...

     В  тот  день  в  кабинете  Анны  Ивановны, где помимо нас находился еще
помощник  прокурора  области  Максим  Феофанович Камышев, мы говорили о том,
что,  не искоренив алкоголизма, нельзя покончить и с преступностью. Камышев,
в   недавнем   прошлом   прокурор   сельского  района,  перечисляя  причины,
способствующие   пьянству,  особо  подчеркнул  тот  огромный  вред,  который
приносят самогонщики.
     - Если   в  какой-либо  деревне  увеличивалось  количество  хулиганств,
телесных  повреждений,  краж,  -  говорил  он,  -  то  в  милиции уже знали:
объявился   самогонщик.   Трудно   перечислить   все   беды,   связанные   с
самогоноварением.  Получалось - один наживался, а десятки людей страдали. Но
однажды  пострадал  и  самогонщик...  Я  имею  в  виду не приговор суда. Так
получилось, что строже всего он сам себя наказал...
     - Вы имеете в виду Бычкова? - спросила Анна Ивановна.
     - Его, - подтвердил Камышев. - О нем стоило бы написать...
     Через  несколько  дней  дело  по  обвинению  Бычкова  было доставлено в
прокуратуру  области. И вот уже мы, выслушивая краткие комментарии Камышева,
читаем материалы дела.


x x x

               Судья. Подсудимый Бычков, вы по-прежнему отрицаете свою вину?
               Подсудимый. Отрицаю.
               Судья. Почему же у вас в доме произошел взрыв?
               Подсудимый.   Мальчишка   баловался...  А  я  недоглядел,  по
          хозяйству был занят...
               Судья. А это что за медная трубка?
               Подсудимый. Откуда я знаю? Мало ли железок валяется.
                                            Из протокола судебного заседания


     ...Когда-то   слабый   колхоз   набирал  силу,  превращался  в  крупное
многоотраслевое  хозяйство.  Изменилась  и  жизнь  колхозников. Никто уже не
завидовал  так  и  не  вступившему в колхоз Бычкову, его шкафам и диванам. У
многих  появилось  свое, новое, ничуть не хуже. А у Бычкова, жившего за счет
продажи  овощей  с огорода, дела были неважны: цены на картошку все падали и
торговать ею становилось невыгодно.
     Однажды,  не  дождавшись  конца  торговли,  Бычков  связал свои мешки и
пошел в чайную.
     В  грязно-голубом  павильоне  в  самом  конце  рынка  с  утра до вечера
плавали  тучи  табачного  дыма.  На  стенах  висели порыжевшие едва заметные
таблички:  "Не  курить",  "Приносить  с  собой  и распивать спиртные напитки
воспрещается".  У  прилавка  теснилась  длинная  очередь. Петра окликнули из
дальнего  угла.  Он  сразу узнал своего старого дружка Ярохина. Когда-то они
вместе  учились  в  школе, затем попали в одну роту. С войны Ярохин вернулся
без  ноги.  На  работу  он не поступил, жена от него ушла. Ярохин проводил в
чайной   все   время   с  утра  до  вечера,  ожидая  угощения  от  случайных
собеседников,  обрюзг, по неделям не брился, одет был в грязный мятый пиджак
неопределенного цвета.
     - Здоров,   Петро...   -  он  хрипло  рассмеялся.  -  Забываешь  старых
приятелей. Все деньгу копишь? Угостил бы ради встречи.
     Петр недовольно отмахнулся.
     - Настроение не то.
     - Дела  небось  на рынке плохи? - понимающе улыбнулся Ярохин. - Так это
не  только  у  тебя.  Перед тобой заходил Семенов из Поддубного, знаешь его?
Так у него тоже не лучше.
     Ярохин  знал  все  последние  рыночные  новости. Они стекались со всего
рынка в чайную.
     - Что же делать будешь, Петро? Так и прогореть недолго.
     - Не каркай, - стукнул кулаком по столу Бычков. - Без тебя душа горит.
     - Да  ты не обижайся, я же тебе добра хочу... Тут одно дельце есть... -
Ярохин оглянулся по сторонам. - Выпить бы неплохо...
     - Да где же я тебе выпить-то возьму? До завтра потерпеть не можешь?
     - Не  могу, Гаврилыч, поверь, не могу. Я знаю, где можно достать. Там и
о  деле  поговорим.  Только  никому  ни-ни.  Понял?  - Ярохин живо поднялся,
пританцовывая на одной ноге. - Пошли.
     Приятели молча шли по притихшей улице.
     Возле   большого   сумрачного,   из   потемневших   бревен,   дома  они
остановились и исчезли в темном провале двери.
     С  тех  пор  на деревне стали замечать, что Бычков изменился. На базаре
появлялся редко, только за покупками...


x x x

               Судья. Ваша фамилия, имя, отчество и должность?
               Свидетель.   Смирницкий   Иван   Кузьмич,   бригадир  колхоза
          "Рассвет".
               Судья. Вы знакомы с подсудимым?
               Свидетель. Да я со всем, почитай, районом знаком.
               Судья. Какие у вас отношения?
               Свидетель.   С  Петром-то?  Нормальные  отношения.  Чего  нам
          делить?
               Судья.  Вам  что-либо  известно  о  том, что Бычков промышлял
          самогоноварением?
               Свидетель. Вот чего не знаю, того не знаю...
                                            Из протокола судебного заседания


     Осень  было  холодная  и  злая.  Дожди шли неделями. Земля размокла, по
дорогам ни пройти ни проехать.
     Как-то Петр вернулся домой вместе с бригадиром.
     - Слушай,  Анюта,  принеси-ка  нам  горяченького.  А  то продрогли мы с
Кузьмичом, - попросил он жену.
     На столе появился борщ, соленые огурцы, вареная картошка.
     - Ну, Кузьмич, по маленькой, что ли?
     - А что? Можно.
     Петр достал бутылку с мутноватой жидкостью.
     - Где это ты раздобыл? - удивился бригадир.
     - На  станции.  На  водку  не  хватило,  так пришлось взять это у одной
тетки. И недорого. Будь здоров!
     Они чокнулись и выпили.
     - А что за тетка-то? - продолжал допытываться Кузьмич.
     - Тетка  как  тетка.  Две  руки,  голова. Мы с ней детей не крестили. А
тебе-то  зачем?  -  подозрительно  покосился  Петр.  - Председателю доложить
хочешь?
     - Чудак!.. Просто сам хотел достать где-нибудь...
     - Смогу устроить... Это нетрудно.
     Возвращаясь домой, бригадир снова и снова вспоминал разговор с Петром.
     "Черт  его  знает,  откуда  он  берет самогон. А какое мне, собственно,
дело?  Что  я  -  милиционер?  А  хоть бы и сам варил! Ведь за свои деньги и
сахар покупает, и все..."
     После  самогона  было  тепло  и  весело.  Даже  дождь  не казался таким
противным.
     - Все-таки  хорошая  это штука, выпьешь - и вроде легче становится. Вот
как  сегодня:  председатель  честил с утра, муторно было, а сейчас ничего. А
Петр  -  хороший мужик. И работает ничего, только жмот порядочный. Ну да все
мы не без греха...
     С утра у бригадира страшно болела голова, и он забежал к Петру.
     - У тебя там не осталось в бутылке? - подмигнул он Бычкову.
     - Да есть немного. А что?
     - Опохмелиться бы.
     - Это можно.
     Петр  исчез  в  задней  комнате  и  через  некоторое  время вернулся со
стаканом самогона и соленым огурцом.
     - Спасибо,  Гаврилыч,  выручил  ты  меня,  а  то  спасу не было - башка
трещала! - говорил Петру бригадир, когда они шли на работу.
     - Да  ладно  уж, - отмахнулся Бычков. - Чего там, свои люди - сочтемся.
Надо будет - заходи. Выручу.
     Так у Петра появился первый клиент. А обслужить он мог многих...
     Посреди  задней  комнаты  теперь стоял большой жестяной чан - литров на
двадцать. Сверху его прикрывала крышка. Это и был самогонный аппарат.
     Сам  Бычков  не  решался  продавать  свою  продукцию, а делал это через
бабку  Ефросинью  из  соседнего  села.  Это была довольно бойкая старуха лет
семидесяти.  Любители  выпить  хорошо  знали  ее  дом.  Постоянным  клиентам
самогон отпускался даже в кредит.
     Многие  знали,  что  бабка  продает  самогон, но смотрели на это сквозь
пальцы. Бычков же оставался в тени.
     - Петя,  а  может быть, не надо! - говорила Анна. - Ведь нам и без того
хватает.
     - Ты  только  помалкивай,  -  предупредил  Петр.  -  И сыну Славке надо
сказать,  чтобы не проболтал