ии. Он меня и укрыл.
Потом  достал фальшивые документы. Но немцы выследили меня и предложили: или
пойдешь  служить  в  полицию,  или расстреляем. Пришлось пойти, но никого не
убивал,  не  бил...  Когда  подошли  наши,  меня арестовали. Наказание отбыл
полностью.
     - После  освобождения вы хоть один день занимались общественно полезным
трудом?
     - Перед грядущим всякий труд бесполезен.
     - Скажите,  Калашников,  вы  советовали  Акимову  не  разрешать  дочери
вступать в пионерскую организацию?
     Калашников  наморщил  лоб,  словно  припоминая,  и отрицательно покачал
головой:
     - Не было такого разговора.
     - Как  вообще  относится  секта  к  тому, что дети ее членов вступают в
пионеры?
     - Мы  не  за  и  не  против, - пожал плечами Калашников, - дело совести
каждого. Человек хочет спастись и боится, что из-за детей погибнет.
     - А как относятся сектанты к тому, что их дети получают образование?
     - Ни  к  чему  оно.  Нужно  уметь  писать  и читать. А все остальное из
библии и сам узнаешь...
     - Поэтому вы рекомендовали родителям забирать детей из школы?
     - Поэтому.
     - Зачитываю  справку,  - проговорила судья, вынимая из конверта бумагу:
-  "На  ваш  запрос  сообщаем,  что  Калашников  Павел  Афанасьевич  окончил
гидротехнический   факультет   Политехнического   института   и  работает  в
настоящее  время  инженером  на  строительстве  межколхозной  ГЭС". Скажите,
подсудимый, кем вам приходится Калашников Павел?
     - Сын.
     - Как  же  случилось,  что вы разрешили и сыну и дочери получить высшее
образование? - спросила Анна Ивановна, рассматривая вторую справку.
     Вызвали свидетеля Никифора Сергеевича Акимова, младшего брата Степана.
     Он  рассказал  суду, что с тех пор, как Степан вступил в секту, супруги
Акимовы  стали  водить девочку с собой на иеговистские моления, не давали ей
делать уроки.
     За  несколько  дней до происшествия Никифор, зайдя в квартиру Акимовых,
застал  девочку  плачущей.  Оказалось, что она рассказала родителям, что все
дети  из  их  класса  будут  вступать в пионеры, и попросила у отца денег на
покупку  галстука.  Отец наотрез отказал ей и прямо пригрозил: увижу, мол, в
галстуке - убью!
     Никифор  пробовал  побеседовать  на  эту тему со старшим братом. Степан
отрезал:
     - Я  на  твое  неверие  не  нападаю. Живи как хочешь, но и моей веры не
касайся.
     15  сентября  Никифор встретил радостную Валю, идущую из школы вместе с
подругами.  Ветер  играл  концами  ее нового красного галстука. Оказывается,
утром  перед  занятиями  она  забежала  в  поселковый  магазин и попросила у
продавщицы  галстук  "в  долг".  Та,  узнав,  в  чем  дело, подарила девочке
красный  галстук. Вместе со всем классам Валя приняла торжественное обещание
и с этого дня стала пионеркой.
     - Я  предложил  Вале, - рассказывал свидетель, - оставить галстук мне и
заходить  за  ним  каждое  утро.  Домой  ей  показываться в нем было нельзя.
Девочка  ответила,  что  она  знает  -  папа будет сердиться, но галстук она
спрячет дома.
     - Кто присутствовал при этом разговоре?
     - Говорили  мы  на  улице.  Слышать  нас  никто  не мог. Но в это время
проходил  мимо  Калашников.  Я  тогда сразу подумал: наябедничает этот фрукт
Степану,  и  еще  раз  посоветовал  Вале  отдать  галстук  мне. Но она опять
отказалась.
     - Вы подтверждаете эту встречу, Калашников?
     - Была такая встреча.
     - И   вы   действительно  сообщили  Акимову,  что  видели  его  дочь  в
пионерском галстуке?
     - А что? Разве я что-нибудь преступное сделал? Правду же сказал.
     - Вечером  я  зашел  к брату, - продолжал Никифор Акимов. - Его не было
дома.  Сказали,  что он ушел к Афанасию Калашникову. Тут-то мне и нужно было
задержаться,  посидеть. Но час был поздний, и я подумал, не станет же Степан
среди  ночи  скандалить  из-за  галстука,  а  утром я с ним поговорю. Только
утром он был уже в милиции, а Валя в больнице...
     - Пригласите свидетельницу Акимову, - попросила судья.
     Головы  сидящих  в  зале  повернулись  в  сторону  двери.  Вошла  Мария
Михайловна.  По  тому,  как беспокойно теребили ее руки темную косынку, было
заметно, что она сильно волнуется.
     Когда  Акимовой  предложили  рассказать  обо всем, что ей известно, она
всхлипнула  и  поднесла к глазам платок. Судьи терпеливо ждали, пока женщина
справится со своим волнением.
     - Я  ему  говорила,  - глухо начала она, - "Что ты, Степан, делаешь! Не
может  быть  богу угодно, чтобы ребенка так бить. Ну, скажи ей, пожури ее, в
угол поставь. Ну, отшлепай", - а он...
     Видимо,  картина  происшедшего  была еще очень свежа в памяти матери, и
она снова всхлипнула.
     - Пришел  от  Афанасия сам не свой. Первым делом - ко мне. Сатане, мол,
служишь.  Зачем девке деньги на галстук дала? Я говорю - слышать не слышала,
видеть  не  видела.  Тогда  он  -  к  Валечкиной кроватке. Я прошу: "Уймись,
Степа".  А  он:  "Праотец  Авраам  принес,  -  говорит, - в жертву сына, ибо
Иегове  это  угодно  было.  Верно  меня  Афанасий  надоумил".  Я  в руки ему
вцепилась.  Он  так  толкнул меня, что в глазах потемнело... Кричит на Валю:
"Где  галстук?"  А она у нас с характером: как заупрямится, беда с ней. Я же
понимаю  -  Степана  не  остановишь,  прошу:  "Скажи,  дочка,  где  галстук,
выбросим  его,  и  все  спокойно будет". А она свое: "Не отдам, ни за что не
отдам".  Степан  кричит:  "Правильно брат Афанасий велел мне дух сатанинский
из  девки  выбить!"  Совсем  озверел  и  драться начал. Я его опять удержать
хотела.  А он бьет и бьет. Валечку бьет и меня бьет. Потом Соколкин вбежал и
отнял девочку.
     Внимание   всех  присутствующих  было  обращено  на  Марию  Михайловну.
Поэтому  никто  не  заметил  перемены  в  поведении  Калашникова. До сих пор
спокойный,  даже  вялый,  он  облокотился  на  барьерчик,  отделявший  места
подсудимых от зала, и буквально впился глазами в свидетельницу.
     Судья  перелистывала  дело,  Мария  Михайловна  ждала  нового  вопроса.
Калашников даже рот приоткрыл от нетерпения.
     - Скажите,   свидетельница,   с   каким  предложением  приходил  к  вам
Калашников на следующий день после задержания вашего мужа?
     Женщина  молчала.  Все повернули головы в сторону подсудимого. Руки его
судорожно вцепились в деревянный барьер.
     - Говорил  он, - медленно и робко начала свой ответ Мария Михайловна, -
что  вызовут  меня к прокурору и что, если я прокурору все расскажу, Степана
на  всю  жизнь  осудят,  а  меня  и Валю сошлют. Но если я так скажу, как он
учил, секта нас с девочкой на курорт отправит на два месяца.
     Калашников крикнул:
     - По  злобе  наговаривает! Мужа посадить хочет, а себе другого найти...
Помни,  Мария,  придет  армагеддон  и  не  спасешься ты, как Иуда, предавший
Христа...
     По измученному лицу женщины снова потекли слезы.
     - Какой  из  тебя  Христос, Афанасий! Христос не учил врать, а ты учил.
Ты  же  мне  говорил:  не из-за того, мол, побил Степан девочку, что галстук
надела, а за то, что деньги у меня украла.
     - Не говорил я этого!
     - А  зачем  мне врать? Если я вру, то пусть от армагеддона я и погибну,
если ты правду говоришь, то спасешься... Чего же ты заволновался?
     - Беспокоится:  а  вдруг  армагеддон не состоится? - выкрикнул кто-то в
зале.
     - Вы остались в секте? - спросил судья женщину.
     - Нет,  Афанасий  выгнал.  Как сказала я, что прокурору правду говорить
буду, проклял он меня.
     - Но  вы  продолжаете  верить в армагеддон и другие вещи, о которых вам
говорили в секте?
     - Ничего  я  не  знаю, - грустно ответила женщина. - Ведь когда принять
просила,  думала о том, чтобы ребенка спасти. А как увидела Валечкину спинку
в  синяках,  так подумала: это же страшнее всякого армагеддона! Пусть будет,
что будет, а девочку бить не дам...
     - Пригласите, пожалуйста, свидетельницу Покровскую.
     В  зал  вошла  молодая женщина с толстыми белокурыми косами, уложенными
короной  вокруг  головы,  -  учительница, в классе которой Валя и проучилась
три года.
     Покровская   рассказала   суду,  что  обратила  внимание  на  ласковую,
прилежную  девочку еще в первом классе. Акимов вначале частенько наведывался
в   школу.   Потом   все  переменилось.  Девочка  стала  приходить  в  школу
невыспавшейся,  иногда  с невыученными уроками. Покровская пришла к Акимовым
домой.  Встретили  ее,  как и прежде, приветливо, угощали чаем, выслушивали,
но чувствовалась какая-то настороженность и тяжесть обстановки в семье.
     Через  несколько  дней  подружки  Вали  проговорились  учительнице, что
Акимовы  водят  дочь  на сектантские моления. В тот же день Покровская снова
была   у  Акимовых.  На  этот  раз  ее  приняли  с  холодной,  настороженной
вежливостью.  Степан  Сергеевич  подтвердил, что девочка бывает на молениях,
но  заявил,  что  дочь  ему дорога не менее, чем учительнице, и делается это
лишь  для  блага  самой Вали. О том, что отец категорически запретил девочке
вступать в пионеры, Покровская не знала...
     Эксперт  обстоятельно  перечислил  следы  побоев  на  теле  ребенка. Он
сообщил,  что  исследованием подтверждено предположение, что, кроме кровавых
рубцов  на  спине и боках девочки, ей было причинено еще и сотрясение мозга.
Мария  Михайловна,  сидевшая  на  одной  из  первых  скамей в группе женщин,
громко заплакала.
     Степанова  продолжила  допрос  Акимова.  Тот ничего не отрицал. Отвечал
односложно и угрюмо.
     - Вы пытались проникнуть в квартиру Соколкина?
     - Пытался.
     - Для чего вы хотели это сделать?
     - Дочку забрать.
     - Зачем вам понадобилась девочка?
     - Допытаться хотел, куда галстук скрыла.
     - Зачем вам нужен был галстук?
     - Сжечь нужно.
     - Для  чего?  Допустим,  вас  тревожил галстук на шее у девочки. Но чем
вам мешал спрятанный галстук?
     - Он  все  равно знак сатаны. Будешь жить в комнате, где знак сатаны, -
погибнешь.
     - А для чего вы пытались сорвать погоны у работника милиции?
     - Чтоб  не  в  свое  дело  не лез. Сказано: "Да распорядится отец телом
отпрыска своего".
     После  перерыва слово было предоставлено прокурору, а затем учительнице
Наталье  Матвеевне  Карасевой.  Много лет проработала она в школе. Не раз ее
избирали  депутатом  городского  Совета.  Она  была одной из самых уважаемых
учительниц,  с  ее мнением считались, к ее голосу прислушивались и ребята, и
взрослые.  Вот  почему  именно Наталью Матвеевну попросили быть общественным
обвинителем по этому делу.
     Наталья  Матвеевна  встала, не спеша собрала листки с конспектом речи и
посмотрела  в зал. Казалось, что сейчас она произнесет те слова, что слышали
от   нее   многие   из  присутствующих  в  зале  в  далекие  школьные  годы:
"Здравствуйте, дети!"
     Но  Наталья  Матвеевна  обернулась  к судьям и произнесла совсем другие
слова.  Очевидно,  ей  приходилось  пользоваться  ими первый раз в жизни, и,
может   быть,   поэтому  они  прозвучали  так  значительно  и  торжественно:
"Товарищи судьи!"
     - Помнится  мне,  -  негромко  сказала  учительница,  - первый год моих
занятий  в  школе  -  тысяча  девятьсот девятнадцатый. Шла тогда гражданская
война,  фронт  подходил  к  нашему поселку. Слышно было, как стреляют пушки.
Ученики  мои волновались, переживали, им было не до учения. Как-то не пришел
на  занятия один мальчик - самый слабый мой ученик. Товарищи его рассказали,
что  отец  вечером так избил парнишку, что тот ходить не может. Побежала я к
ним  в  избу.  Встречает  меня солдат на костылях. Спрашиваю, где мальчонка.
Лежит, говорит. Почему лежит. Проучил, отвечает.
     - Как так?
     - А  что  же  мне с ним делать, - вздыхает солдат. - Мы на фронте жизни
не  жалеем,  чтобы  дети  в  школу ходить могли, ногу вот мне перебило, а он
ленится учиться!
     Молодая  я  была тогда, неспокойная. Накричала на этого солдата. Гляжу,
а у него на глазах слезы.
     - Барышня,  -  говорит,  -  учительница,  за что же это вы на меня? Я ж
добра  ему  хотел.  А как ему ума вложить? Хочу, чтобы сын грамотным стал, а
не таким, как я, темным...
     Учительница  умолкла. Казалось, что она не видит сейчас сидящих в зале,
а  перед  ней  встает  далекая-далекая  картина:  солдат  в  тесной,  темной
избушке.
     - Что  греха  таить,  -  продолжала Наталья Матвеевна, - сколько раз за
полвека  сталкивалась  я  с такими способами "вкладывать" детям ум. И сейчас
встречаются  родители,  не знающие других средств воспитания, кроме ремня да
подзатыльников.
     Мы  слышали  здесь  допрос  Калашникова. Он отравлял сознание Акимова и
других  членов секты рассуждениями: дескать, ни к чему детей учить. Знание -
это от сатаны.
     А  своих  детей  Калашников  послал  в  высшие  учебные  заведения.  Он
прекрасно понимает, что в наше время знания необходимы.
     Чего  боялся  Калашников? Ответ прост. Знающего, образованного человека
не  так-то  легко одурачить, опутать темной паутиной, сделать покорным рабом
тупых и жестоких предрассудков.
     Калашников  пытается  изобразить  себя  борцом  и  страдальцем за веру.
Посмотрим,  что  это  за  идейный,  преданный  своему делу борец. Вы от него
самого  слышали,  что  прежде  он  был  баптистом,  а  потом  переметнулся к
иеговистам.
     Может  быть,  он  искал  истину?  Может  быть,  такая  уж у него натура
правдолюбивая?  Нет,  другое  искал  Калашников.  При  обыске  у  него  были
обнаружены  четыре  сберегательные  книжки  на  общую  сумму  в девять тысяч
рублей.  Калашников  пробовал  доказать, что это его трудовые сбережения. Но
ничего  не  вышло.  Фактически  он не работает. Числится надомником посудной
артели.  Заработки его там смехотворные - 15-20 рублей в месяц. Только чтобы
не  выгнали.  Потом  Калашников  признался, что все это - доброхотные даяния
единоверцев  и  деньги,  мол,  принадлежат  богу.  Куда  же идут эти деньги?
Следователь  поинтересовался  этим  вопросом, и что же выяснилось? 14 июня с
одной  из  книжек  Калашникова было снято четыре тысячи рублей. Через неделю
он  оформил  купчую на дом, в котором сейчас живет. Оказывается, бог поручил
Калашникову  не  только  собирать  деньги,  но  и  расходовать  их для своих
нужд...
     В  зале засмеялись. Наталья Матвеевна тоже улыбнулась, но тут же строго
поглядела  на  присутствующих.  Трудно  было  поверить,  что всего несколько
секунд  назад  эта  женщина  улыбалась.  Голос  ее  внезапно  стал  громче и
сильнее.
     - От  имени  всех  честных  людей  я  обвиняю вас, Калашников, в прямом
подстрекательстве  Акимова к гнусному его преступлению. Я обвиняю вас в том,
что   вы,  пользуясь  необразованностью  этого  человека,  сделали  из  него
нерассуждающее,  слепое  орудие  для  достижения  ваших корыстных целей. Вам
нужен  был  мастер. Через него было так удобно выкачивать деньги из карманов
колхозников...  Вам нужен был фанатик, проповедник вашего учения, простачок,
искреннее  верящий  во  все  те  сказки, которые вы вбили в его одурманенную
голову.
     Вы  очень слабы, Калашников. Вы отлично это знаете и всего боитесь. Вас
испугала   маленькая   девочка,   ее  красный  галстук.  Испугала  вас  даже
родительская  любовь  Акимова  к  дочери.  Почему?  Это ясно. Любое светлое,
хорошее,  благородное  чувство может стать тем камнем, на котором споткнется
ваше  так  называемое  "учение". Прикрываясь красивыми словами, вы учите, по
сути  дела,  ненависти к человеку, безжалостности, презрению и жестокости по
отношению к ближнему своему. И вам страшна настоящая, сердечная любовь.
     Мы  слышали  тут  ваши рассуждения о свободе религии, об армагеддоне, о
спасении  ста  сорока  четырех тысяч человек. Вы, иеговисты, выдаете себя за
спасителей.  А  кто  вы есть на самом деле? Кому вы служите? Я отвечу на эти
вопросы.
     Секта   "свидетели   Иеговы"  возникла  в  конце  прошлого  столетия  в
Соединенных  Штатах  Америки.  Первоначально  возглавлял  секту  один  из ее
создателей  -  предприимчивый  проповедник  капиталист  Руссел.  Руководящий
центр секты и сейчас находится в Соединенных Штатах, в Бруклине.
     Как  и  у  любого капиталистического концерна или банка, у американской
секты   "свидетели  Иеговы"  есть  свои  филиалы  во  многих  странах  мира.
Бруклинский    центр    имеет    свое    издательство,   которое   выпускает
пропагандистскую  литературу:  журнал  "Башня  стражи", "сочинения" Руссела,
Рутерфорда на десятках языков, в том числе и на русском.
     В  чем  же  заключается  сущность этой пропаганды? Что исповедуют и что
проповедуют "свидетели Иеговы"?
     Ссылаясь  на  библейские  тексты  (которые,  кстати, толкуются вкривь и
вкось,  а  порой и просто фальсифицируются), иеговисты провозглашают тезис о
том,  что  любой  государственный строй есть "орудие сатаны". На деле же они
обливают   потоками   злобной  клеветы  порядки  только  в  социалистических
странах.  Толкуя  о  любви  к  ближнему,  об отказе от пролития человеческой
крови,  иеговисты  в  то  же время объявили греховной борьбу народов за мир.
Они  запретили  своим последователям подписывать воззвания ко всем народам о
защите  мира,  о  запрещении  атомного и водородного оружия, они клевещут на
благородную деятельность сотен миллионов сторонников мира.
     Они  не только выступают против мира, не только предрекают человечеству
неотвратимую  гибель  в армагеддоне; подпольная агентура бруклинского центра
пытается   в  странах  социалистического  лагеря  идейно  разоружить  людей,
посеять пессимизм и уныние.
     Может  ли  быть  свобода для такой религии в нашей стране - стране, где
процветает  наука,  стране,  которая возглавляет борьбу за мир во всем мире!
Кому  нужна  такая  свобода религии, кому нужны секты, подобные этой? Только
врагам,  только  тем,  кто  не  хочет  настоящей свободы! Вы, Калашников, на
словах     проповедовали     любовь,     спасение,     а     на    деле    -
человеконенавистничество.
     Я  обвиняю  вас,  Калашников,  в  том,  что  вы  отняли у Акимова самое
светлое  и  солнечное  чувство,  которое  может  быть у человека, - любовь к
своему  ребенку. Вы ограбили Акимова, лишив его любви к жизни, ко всему, что
делает  существование  человека  праздничным  и  красивым.  Я  обвиняю вас в
прямом    подстрекательстве   подсудимого   к   его   черному,   изуверскому
преступлению.
     Вы,  Калашников,  понимали,  что  в  сердце Акимова борются два начала:
одно  -  мрачное,  злобное,  человеконенавистническое, то, что внушено вами,
второе  -  светлое  чувство  к  дочери.  Вы  знали, что когда-нибудь девочка
встанет  вам  поперек  дороги,  и  знали, что она может победить. Поэтому вы
старались  заранее  поссорить  отца  с  дочерью, натравить Акимова на Валю и
отпугнуть  Валю от отца. В день того ужасного случая вы не только рассказали
Акимову,  что  видели  его  дочь  в  красном галстуке, но и, пользуясь своим
влиянием,  заставили  его  избить  девочку. Это совершенно ясно из показаний
свидетельницы  Акимовой.  В тот вечер Степан пришел от вас таким взвинченным
и взбудораженным, что пьяные и то трезвее кажутся.
     Я  обвиняю  вас,  Калашников,  и  в  том,  что  после  этого  страшного
несчастья  вы продолжали свои интриги. Мы слышали здесь о попытках подкупа и
шантажа  свидетельницы Акимовой. Мы видим Акимова, который либо молчит, либо
плетет  какую-то  несусветную  чушь  о воле божьей. И каждому ясно, чьих рук
это  дело.  Сами  вы не гнушаетесь никакими средствами, чтобы выйти сухим из
воды:  лжете,  юлите,  пытаетесь  отмолчаться.  А Акимова вы уверили, что он
великий  мученик,  что  он получит от господа награду за свою верность вашим
бредовым идеям.
     Я  как  учительница, свыше пятидесяти лет воспитывающая детей, как мать
и  бабушка,  как  советский человек, ненавидящий тьму, зло, обман, прошу суд
изолировать   Калашникова   от   нашего   общества,  назначить  ему  строгое
наказание.
     В зале раздались возгласы одобрени