м случае на 300 пар
детских  комнатных  туфель  израсходовано  30 килограммов ветоши, в другом -
120.   На   300  пар  дамских  туфель  потрачено,  согласно  актам,  то  160
килограммов сырья, то 80, то 60...
     По  указанию  следователя  были произведены контрольные раскрои. Да, он
не ошибся: именно таким путем "добывалось" нужное для жуликов сырье.
     Следующий   этап.   Как  неучтенное  сырье  превращалось  в  неучтенную
продукцию?  Разумеется,  ни Дибич, ни Гехт, ни их сообщники не шили по ночам
туфли.  Скорее  всего,  это  делали  рабочие,  и  не по ночам, а днем. Но на
фабрике  сдельная оплата труда, общеизвестные утвержденные расценки. Рабочие
могли  ничего  не  знать,  про  "левую" продукцию, но они должны были знать,
сколько  заработали  за  смену.  Может  быть,  жулики  как-то их обманывали,
занижая  зарплату?  Нет,  проверка показала, что рабочие ежемесячно получали
столько, сколько должны были получить.
     Дельцы  оплачивали  производство  туфель из своего собственного кармана
или,  вернее,  из  тех  денег,  которые  они  получали за реализацию "левой"
продукции? Тоже нет.
     Это   был  ребус,  над  которым  немало  помучились  и  следователь,  и
эксперты.  Но  в  конце  концов  он  был решен. Разгадку подсказало еще одно
"маленькое несоответствие", обнаруженное на фабрике.
     По  инструкции  выработка  каждого  рабочего  ежедневно фиксировалась в
картах  учета,  так  называемых  накопительных нарядах. Один экземпляр карты
находился  у  рабочего,  другой  -  у  мастера  или начальника цеха. В конце
месяца   на  основании  этих  карт  составлялись  сводные  месячные  наряды,
представляемые   в   бухгалтерию  для  выплаты  зарплаты.  Что  же  касается
первичных   карт   учета,   то   они   после  составления  месячных  нарядов
уничтожались.  А  почему,  собственно?  Не  для  того ли, чтобы скрыть следы
подлога? Именно для этого...
     Следователь  опрашивает  рабочих цеха культтоваров. Просмотрев месячные
наряды, работница Шаповалова говорит:
     - Всю перечисленную здесь работу я не делала.
     - Выходит, вы зря получали зарплату?
     - Нет.
     - А как же иначе?
     - Я  работала,  -  объяснила она, - но я делала совсем не то, что здесь
записано.  Я  вышивальщица,  вышиваю  туфли,  а  в месячных нарядах указано,
будто  я  делала  пуговицы.  Видите?  Разбраковка пуговиц, упаковка, выломка
облоя,  зенковка...  Я  вообще  не  знаю,  как делаются пуговицы и что такое
зенковка. Чепуха какая-то...
     - А  в  накопительных  нарядах тоже указывались не те операции, которые
вы в действительности делали?
     - Нет, в накопительных нарядах все было правильно, как положено.
     Точно  такие  же показания дали еще восемнадцать рабочих, которые, судя
по  сводным  нарядам,  производили  пуговицы.  Нет, к пуговицам они не имели
никакого отношения, они специалисты по туфлям.
     Итак,   выяснен   еще   один   вопрос:   производство   "левых"  туфель
оплачивалось как производство пуговиц.
     Но  ведь  рабочие, в действительности делавшие пуговицы, тоже полностью
получали  свою  зарплату.  Их не обсчитывали ни на копейку. Как же дельцы во
главе  с  Дибичем  ухитрялись  сводить  концы с концами? А очень просто. Они
использовали   лазейку,   оставленную   им   технологами.   По  утвержденной
технологии  изготовление  любых  (!) пуговиц требовало одиннадцати операций:
подготовка  порошка,  прессовка,  выломка  облоя, сверловка, полировка и так
далее.  Но  пуговица  пуговице  рознь.  Не все сорта полировались, не всегда
требовалась  зенковка  пуговиц  с  двух  сторон.  Для изготовления некоторых
типов  пуговиц  достаточно  было,  например,  8  операций. А как известно из
начального  курса  арифметики,  11  минус 8 равно 3. Эти три непроизведенные
операции,  на  которые  начислялась зарплата, превращались в денежный резерв
жуликов.   Из   этих   "сэкономленных   денег"   они  и  оплачивали  рабочим
производство "левых" туфель.
     Таким  образом, ничего не подозревавшие рабочие из украденного жуликами
у  государства  сырья  изготовляли  для  шайки воров "левую" продукцию, а те
расплачивались  с  ними через бухгалтерию фабрики, в которой, кстати говоря,
никто  не был замешан в хищении, украденными у государства деньгами из фонда
заработной платы фабрики.
     Следователь  назначил  бухгалтерскую  экспертизу.  Она  установила, что
рабочим   участка   комнатных   туфель   за  счет  "свободных  операций"  по
изготовлению  пуговиц  только  за  последний год было начислено десять тысяч
рублей  зарплаты,  что  свидетельствовало  о  выпуске  "левой"  продукции на
шестьдесят  тысяч  рублей...  А  ведь  у  жуликов  был  еще и дополнительный
"резерв"   -   пуговицы,   изготовленные   учениками:   работа  учеников  не
оплачивалась сдельно.
     "Весьма  остроумно  и весьма беззастенчиво", - прокомментировал эксперт
технологию хищения.
     Изготовленные  таким  образом  туфли  поступали,  без соответствующего,
разумеется,   оформления,  на  склад  фабрики,  которым  заведовал  один  из
участников   группы   расхитителей,   а   оттуда   по   фиктивным  накладным
доставлялись  к  "своим  людям"  в  магазины  города,  где и реализовывались
"точно по прейскуранту".
     Точно  так  же  изготовлялись  и сбывались мужские трикотажные сорочки,
женское  белье и другая "левая" продукция. Судя по количеству обнаруженных у
жуликов ценностей, затеянное ими дело оказалось более чем прибыльным...
     Вместе  с работниками милиции Выховский за три дня произвел одиннадцать
обысков  на  квартирах  махинаторов. Результаты этих обысков превзошли самые
смелые  ожидания.  В комнате скромного продавца, проживавшего в коммунальной
квартире,  было  обнаружено  несколько  пар  золотых  часов  с бриллиантами,
ожерелья,  кольца, золотые серьги, колье, кулоны. Другой оказался владельцем
уникальных  картин  известных  художников  XIX века. Третий скупал в крупных
размерах  иностранную  валюту, которую хранил на одной из своих дач (обе его
дачи  были  оформлены  на  родственников).  Во  что  только  не превращались
трикотажные  сорочки, женские трусики, комнатные туфли! Они "переплавлялись"
в  слитки  золота,  в  автомашины,  дачи, воскресные прогулки на самолетах в
Ялту, Сухуми или Сочи.
     Ворам  казалось,  что  их вольготная жизнь будет продолжаться вечно: уж
слишком  они  переоценивали  свою  тщательно продуманную систему хищения. Но
они  ошиблись:  еще  никому  не  удавалось  утаить  шила  в  мешке. Их ждала
неизбежная и скорая расплата.
     Теперь,  когда "технология" хищений была достаточно изучена и Выховский
исследовал  роль каждого из обвиняемых в преступлении, жулики резко изменили
тактику.  Пытаясь смягчить вину, они наперебой спешили рассказать о том, что
уже  было  установлено...  Каждый  протокол  допроса  обвиняемого  начинался
словами:   "Осознав  свою  вину  и  раскаиваясь  в  содеянном,  хочу  помочь
следствию..."  Но  следствие  в  помощи  уже  не  нуждалось.  Все пятнадцать
человек были преданы суду и получили по заслугам.


x x x

     - Надо  сказать,  -  закончил  свой рассказ Фролов, - что зал судебного
заседания   напоминал  тогда  студенческую  аудиторию.  Присутствовавшие  на
процессе   ревизоры,   плановики,   экономисты,  технологи  делали  в  своих
блокнотах  записи.  А  вскоре  эти  записи превратились в строчки приказов и
инструкций  о  планировании, изменении системы приемки сырья на предприятиях
главка,  о  нормах  раскроя  и  учете  выработки. Так судебный процесс помог
руководству  главка  перекрыть  все щели, которыми пользовались жулики. "Кот
Васька"  был  лишен возможности заниматься своими неблаговидными делами. Так
что  Выховский  мог  быть  доволен:  расследованное  им  дело превратилось в
университет профилактики хищений.


II

В ЗАЛЕ СУДА


ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

     Если  в  облике  следователя  по особо важным делам Николая Николаевича
Фролова  ничто  не  напоминало  современного  Шерлока  Холмса, то еще меньше
"судейского"  у Анны Ивановны Степановой. Она совсем не похожа на тех судей,
которых  мы  порой  видим на экранах кинотеатров и телевизоров, - строгих, с
металлическим  голосом и непроницаемым лицом, картинно самоуверенных, всегда
убежденных   в   своей   непогрешимости   и   убивающих   наповал   зрителей
прозорливостью и проницательностью.
     Видимо,  так  оно  и должно быть. Анна Ивановна не символ правосудия, а
живой  человек со всеми своими достоинствами и недостатками. Кроме того, она
редко  смотрит телевизор и еще реже бывает в кино, поэтому она не знает, как
должен  выглядеть  идеальный экранный судья. А может быть, и не хочет знать.
Ведь  у  нее  и  без  того  достаточно  забот: осуществлять справедливость -
трудная и хлопотная профессия, она мало оставляет свободного времени.
     Наша  собеседница  далеко  не  молода.  Лучами  расходятся  морщинки на
висках  и  от  уголков  опущенных  губ. Волосы с сединой, аккуратно зачесаны
назад.  Стоячий  воротничок  белой  блузки  подчеркивает  выступающий вперед
подбородок. Узкие худые плечи ссутулились под тяжестью лет.
     Анне  Ивановне  шестьдесят  три.  У  нее  взрослые  сын  и дочь. Растут
внуки...
     Две  трети прожитой жизни отдано правосудию: вначале прокуратура, затем
коллегия  адвокатов,  и  вот  уже  двадцать пять лет, как она судья, одна из
лучших  судей  большого  города, в котором прошли ее детство, юность, зрелые
годы.
     Кабинет  отделен  от  улицы  кирпичной  стеной и двойной оконной рамой.
Высокое  узкое  окно  задернуто  плотной  шторой.  Шум  улицы  сюда почти не
проникает.  Но  этот  судейский  кабинет  связан с городом и его обитателями
многочисленными    и    разнообразными    нитями,    о   которых   молчаливо
свидетельствуют  папки  в  шероховатых  песочных  обложках:  разводы, дела о
наследстве,  разделе квартиры, имущества, заявления от различных организаций
и  предприятий,  трудовые  конфликты,  иски о взыскании алиментов, уголовные
дела - клевета, хулиганство, избиение, разбой, хищение...
     На  подшитых  листах  спрессованы  людские  обиды и радости, тщеславие,
самолюбие,  просьбы  о  помощи,  требования  о справедливости, слезы, ссоры,
претензии, кровь...
     В  зале  суда  Анна  Ивановна  говорит  от  имени  республики,  которая
уполномочила  ее  вершить правосудие. Впрочем, в зале суда она уже не просто
Анна Ивановна, а председатель суда.
     Судья...   Мы  беседуем  об  этой  не  совсем  обычной  профессии,  для
овладения  которой  мало  одних  лишь знаний. Время от времени нас прерывает
телефонный  звонок  или  появление в кабинете секретаря, спокойной девушки с
длинной не по моде косой.
     На  столе Анны Ивановны лежат "Основы уголовного законодательства Союза
ССР  и  союзных  республик".  В  них  записано: "Никто не может быть признан
виновным  в  совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию иначе
как   по   приговору  суда",  "Уголовное  наказание  применяется  только  по
приговору суда".
     Только по приговору суда...
     Это  означает,  что  вся  работа, проводимая уголовным розыском, ОБХСС,
следователями  прокуратуры  и  МВД, носит предварительный характер в системе
правосудия,  а  последнее  слово  остается  за  судом,  который  независим и
подчинен лишь закону.
     Высоким  полномочиям  соответствует  и высокая ответственность, которую
делят  между  собой  трое  судей, отвечающих за законность, обоснованность и
справедливость своего решения.
     Каким  же  требованиям  должны  отвечать  эти  трое?  Что  главное в их
работе?
     Глаза  Анны  Ивановны  за  стеклами очков в темной металлической оправе
кажутся  неестественно  большими.  В  них  угадывается растерянность. И тема
нашей  беседы,  и  сама постановка вопросов для нее не совсем привычны. Да и
трудно  сформулировать  то, что для нее за время работы стало естественным и
само собой разумеющимся.
     - Главное  в судейской работе... - повторяет она. - Наверно, я не смогу
вам  исчерпывающе  ответить.  Главное...  Главным,  видимо,  является все: и
знание  законов,  и  умение  их  применять, и навыки, выработанные опытом, и
строгость, и гуманность, и уважение к людям...
     Анна Ивановна слегка улыбается. После минутного" молчания говорит:
     - Объективность    и    беспристрастность...    Да,   объективность   и
беспристрастность.  Паскаль, как известно, утверждал, что всякое рассуждение
готово  уступить  место  чувству.  Подобная опасность подстерегает любого, в
том числе и судью. Судья должен уметь избегать ее.
     - И что для этого требуется?
     - То,  что в музыке называют абсолютным слухом. Я имею в виду отношение
к  показаниям  подсудимого, свидетелей, экспертов, к прениям сторон, которые
подводят  итоги  судебного следствия, оценивают доказательства и высказывают
суду  свою  точку  зрения.  В  этом  смысле  "абсолютный  слух"  судьи - это
гарантия  беспристрастности  и объективности. Кстати говоря, речи адвоката я
лично отвожу особое место...
     - Почему?
     - Видите   ли,   профессию  защитника  нередко  недооценивают.  Причины
разные.  Тут  и  обывательские  разговоры:  вот,  дескать, получил гонорар и
старается  черное сделать белым. И непонимание его роли в судебном процессе.
А  ведь  квалифицированный  защитник нужен не только подсудимому, но и суду.
Дело  в  том,  что  прокурор, выступающий в суде в качестве государственного
обвинителя,   чаще   всего   основывается   на   концепции  предварительного
следствия.   И   речь   его   обычно   содержит  аргументы,  уже  изложенные
следователем,  который  вел  дело.  Это закономерно: прокуратура отвечает за
обоснованность  привлечения  к  уголовной  ответственности  того  или  иного
человека,  прокурор  контролирует  следователя,  проверяет  и направляет его
работу,  утверждает  составленный  следователем  обвинительный  акт. Поэтому
государственный   обвинитель   обычно   разделяет   мнение   следователя   о
доказанности   вины   человека,   преданного  суду.  Правда,  он  не  только
обвинитель,   но  и  представитель  прокуратуры,  осуществляющей  надзор  за
законностью.  Убедившись в судебном заседании в невиновности подсудимого, он
обязан  поставить вопрос об оправдании (объективность - важнейшее условие не
только  судейской,  но и прокурорской деятельности). Но разве легко изменить
устоявшееся  убеждение? Для этого необходимы уж слишком разительные факты. И
чаще  всего  прокурор в уголовном процессе поддерживает обвинение. Между тем
положение  адвоката  совершенно  иное.  У  него  одна  обязанность - защита.
Защита  и  только  защита.  На  все  материалы  предварительного и судебного
следствия   он   смотрит   глазами   защитника.  Прокурор  при  определенных
обстоятельствах  может и должен отказаться от обвинения. Адвокат же не имеет
права  отказаться от защиты ни при каких обстоятельствах. Он должен находить
контраргументы,  ставить  под сомнение те или иные улики, искать и указывать
суду  слабые,  по  его  мнению, места концепции следователя, говорить о том,
что   исключает   ответственность  подзащитного  или  смягчает  ее.  Адвокат
помогает  суду  критически  подойти  к  тезисам  обвинения.  Если есть такая
возможность,  он  пытается  разрушить  обвинение.  Иногда  ему  это удается,
иногда  -  нет. Но в любом варианте он осуществляет исключительно важную для
правосудия  работу  -  испытание  обвинения  на  прочность.  А вот выдержало
обвинение  или  нет,  решаем уже мы, судьи. Причем при решении этого вопроса
особенно  требуется  то,  что  я  называю  абсолютным  слухом,  -  умение не
пропустить  ничего  существенного,  важного, умение беспристрастно разобрать
"за"  и  "против",  заметить  фальшивую  ноту в речи прокурора или адвоката,
правильно  оценить  все  частности  и  их  совокупность.  Так  и  только так
рождается  внутреннее  убеждение  -  то  убеждение,  на котором основывается
приговор...  - Зазвонил телефон, но Анна Ивановна словно не услышала звонка.
В  щель,  образованную  шторой,  проник  луч света, светлая полоса пересекла
стол,  высветлила  лежащие  на  сукне стола руки судьи, худощавые, с коротко
остриженными  ногтями.  - Вы, наверное, слышал про дело Шаблина, о нем тогда
много говорили?
     - Разумеется. Вы его, кажется, рассматривали лет восемь назад?
     - Да,  ровно восемь лет назад, - подтвердила Степанова. - Все обвинение
было  построено  на косвенных уликах. Шаблина защищал очень хороший адвокат.
Он просил оправдать подсудимого за недоказанностью... Вы были на суде?
     - Да, но в зале, а не в совещательной комнате...
     Анна Ивановна улыбнулась.
     - Ну,  восемь  лет  спустя  я  вас  могу  пригласить  и в совещательную
комнату...  Кстати,  мы  выносили приговор здесь, в этом кабинете. Народными
заседателями  тогда  были,  если  помните,  ныне  покойный Борис Прокофьевич
Сахнин,  он  работал,  в  механическом  цехе  на  ремонтном  заводе,  и Нина
Александровна  Глоба,  сейчас  она  заведует  терапевтическим  отделением  в
больнице...
     Анна  Ивановна вызвала секретаря и попросила принести из архива дело по
обвинению Шаблина.
     И  вот  уже  на  столе три толстых тома протоколов допросов свидетелей,
осмотра  места  происшествия,  следственных  экспериментов, актов экспертиз,
объяснений, писем, фотографий...
     Степанова  взяла  в  руки  последний  том,  нашла приговор, надев очки,
медленно про себя прочитала его.
     - Итак,  совещательная  комната?  Ну что ж... Кое-что я вам расскажу, а
остальное вы домыслите. Но в меру, конечно...


x x x

     "Суд  удаляется  на совещание для вынесения приговора". Эти слова судья
произнесла  своим обычным приглушенным голосом, но в напряженной тишине зала
они прозвучали резко и громко.
     Присутствующие встали.
     Стояли  прокурор, адвокат, корреспонденты газет, родственники погибшей.
Вытянулись как по команде конвойные.
     Анна  Ивановна  мельком  взглянула  на  подсудимого.  Она  видела,  как
побелели  на  сгибах  его  пальцы,  сжимающие барьер, который отделял скамью
подсудимых  от  зала.  Он  стоял,  наклонив  стриженную под машинку лобастую
голову,  подавшись  вперед  всем  корпусом.  Судебное заседание продолжалось
четыре   дня.   Вчера   были   прения  сторон,  сегодня  -  последнее  слово
подсудимого.  "Прошу  суд вынести оправдательный приговор..." - так закончил
свою  трехчасовую речь адвокат. И точно так же завершил свое выступление его
подзащитный.
     Суд удаляется на совещание...
     Шорох  шагов.  И  вот они уже в этом кабинете, который отныне именуется
совещательной  комнатой.  Кроме  судей,  здесь  теперь  никто  уже  не может
находиться:  ни  прокурор,  ни  адвокат,  ни  секретарь. Тайна совещательной
комнаты  охраняется  законом,  ее  нарушение  -  безусловный  повод к отмене
приговора.
     Вошедшая  последней Анна Ивановна плотно прикрыла за собой узкую дверь,
задвинула  защелку,  отключила  телефон.  Последнее было не обязательным, но
она  всегда  считала,  что судьи в эти минуты должны быть ограждены от любых
помех, а что может быть хуже надоедливого телефона?
     На  столе  не  было  ничего лишнего: бумага для приговора, чернильница,
ручка, карандаши, маленькие книжечки кодексов. На тумбочке - тома дела.
     - Садитесь, товарищи, - предложила Степанова заседателям.
     Большой  широкоплечий  Сахнин в нерешительности взялся за спинку стула,
но,  видимо,  стул  ему  показался  ненадежным,  и  он  сел  на  диван.  Сел
осторожно,  на  самый  краешек,  и  все  же  пружины  жалобно взвизгнули под
тяжестью его грузного тела. Сахнин поморщился, пошутил:
     - Не  подходит моя комплекция для заседателя, а? Боюсь - всю мебель вам
перепорчу.
     - Ничего, диван все равно пора менять.
     - Разве  что  так...  Когда  я мальчишкой после ФЗУ на завод пришел, то
мастер  сказал,  что  с  такой  комплекцией позор давать меньше ста двадцати
процентов нормы. Вот и пришлось стараться...
     Второй  заседатель, Нина Александровна Глоб